“Что это за дикий стеб, мы такого ни в “Московском Комсомольце”, ни в “Лимонке” не видели!” — изумятся читатели, но после прочтения мемуаров Коржакова убедятся: написанное выше на 90 % взято из фактов, изложенных в книге. Просто у меня — Клинтон, Боулс, Олбрайт, Тенет, Бжезинский, а у Коржакова — Ельцин, Филатов, Сосковец, Барсуков, Бурбулис… Это наша дикая российская реальность демократического периода истории России.

В ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Книга Коржакова наносит сильнейший удар по российским демократам, показывая их подлинную сущность. Пока придворные журналисты и телеведущие не придумали ничего лучше, как обзывать Коржакова Иудой. Но это библейское сравнение ему никак не подходит — на должности Иуды уже давно сидят Горбачев и сам Ельцин. Так что скорее всего записки Коржакова постараются замолчать.

Коржаков фактически дал показания о ельцинизме — показания оголенно саморазоблачающие, а значит — предельно честные. Что это, месть за изгнание? Выброс годами копившегося протеста в принципе нравственно здорового мужика, вынужденного несколько лет вертеться в чуждом ему зловонии? Или сочетание нескольких причин? Не берусь выносить приговор, но убежден: внезависимости от собственных политических убеждений и мнения о Коржакове, каждый порядочный человек вынужден будет сделать вывод: все эти годы в России правили скоты — жрущие, пьянствующие, блюющие, ворующие, весело бросающие друг друга в воду и снимающие с вожака ботинки. А может быть, даже не столько скоты, сколько подонки — потому что как иначе назвать их, на полном серьезе обсуждающих планы химической атаки в собственном парламенте против избранных народом депутатов или же массового ослепления людей путем ударов им в зрачок из квантовых генераторов…

Ковад Раш

Школьником, помню, читал воспоминания нашего подводника Героя Советского Союза Иоселиани. В войну ему довелось побывать в Англии. Там они были приглашены в офицерское собрание. Иоселиани с гневом писал о том, что никакие военные подвиги не оказывали впечатления на офицеров флота Его величества. Они больше внимания уделяли тому, что советские офицеры не умеют пользоваться столовыми приборами и лишены непринужденности. Последнее в их глазах принижало все геройство наших подводников. Кстати, англичане тоже были из боевых офицеров, а не из тыловиков. Я тогда гневался на англичан больше, чем наш уязвленный славный герой. Но с годами все больше и больше склонялся к тому, что за снобизмом английских офицеров скрыта какая-то очень глубокая мудрость, причем реалистическая и жизненная.

Что имел в виду де Голль (тогда ему было уже 66 лет), когда на выпуске сен-сирцев вдохновлял курсантов гордым сознанием принадлежности к кадровому офицерству. Это было после войны, после национального позора 1940 года. Франция переживала дни не лучше наших. Он кончил сам когда-то Сен-Сир. На Первую мировую войну ушел юным лейтенантом. Получил три ранения. Без сознания был взят в плен. Три года провел в лагерях, где сидел, между прочим, вместе с Тухачевским. Капитан де Голль после плена пошел добровольно воевать против большевиков. Сражался на Волыни и под Варшавой, где командовал Тухачевский, и вписал одну из самых позорных страниц в нашу военную историю. Красные были разбиты наголову. Де Голль не изменил офицерской чести, а Тухачевский переметнулся ради чинов и проиграл.

Де Голль говорил выпускникам Сен-Сира: “Вы выбрали военное ремесло. Оно потребует отказа от свободы, от денег, оно связано с тяжелыми испытаниями, с часами горечи, с годами тоски. Но в обмен за это оно дает вам высокое сознание зрелости, радостное чувство служения великому делу, высокую гордость, надежду на свершение великих дел и неизменно самую прекрасную мечту о славе, осененной знаменами… Сен-сирцы, я говорю вам, что никогда не терял веры в будущее Франции”.

Де Голль считал, что как офицер он призван быть носителем французского духа, ибо армия, в чем он убежден, есть хранительница национальных огней.

Де Голль был взволнован видом советских солдат, построенных для встречи его в 1944 году при первом посещении России. Он записал вечером в дневник: “Да, это была она — вечная русская армия”.

Армия сберегла тысячелетнюю преемственность державного служения свей Отчизне, служения даже среди вышек ГУЛАГа.

Жизнь как отдельного человека, так и народа, может развиваться и цвести только в огражденном силой бытии. Война же устранима из жизни человечества. Борьба за мир не должна превратиться в токование тетерева на мотив “на нас никто не собирается нападать”. Тот, кто собирается, об этом не кричит.

“Вечный мир, — говорил Лейбниц, — возможен только на кладбище”.

Великий Фихте, записавшийся в ополчение и духовно возглавивший Германию на освободительную войну, писал:

“В сношениях между государствами нет иного права, кроме права сильного”.

Так это или нет, но до рождения модного паркетного термина “геополитика” знали все — от пахаря до государя — что чем сильней держава, тем она в большей безопасности.

Наш знаменитый владыка Филарет Митрополит Московский, несколько десятилетий правивший твердо и мудро московской метрополией в прошлом веке, поучал:

“Бог любит добродушный мир и Бог же благословляет праведную брань. Ибо с тех пор, как есть на земле немирные люди, мира нельзя иметь без помощи военной. Честный и благонадежный мир большею частью надобно завоевать. И для сохранения приобретенного мира надобно, чтобы самый победитель не позволял заржаветь своему оружию”.

Бывают минуты бытия, о которых сам Спаситель сказал:

“Продай одежду свою и купи меч” (Лк. 22, 36).

Сегодня нет в мире ни одной политической системы, которая могла бы соперничать со свободными демократиями Запада.

Правовое государство и справедливый социально-экономический строй признаются теперь всеми церквами нравственно и религиозно оправданным порядком общественного устройства. Наша задача состоит в том, чтобы создать новую российскую армию с такими порядками и духовными ценностями, которые позволили бы ей войти в европейское сообщество не инородным телом, а органичным, необходимым и действительным.

Армия не может исповедовать ценности, отличные от нравственных норм общества, которое она защищает. Армия не просто едина с народом: можно смело сказать, что нет ни одной структуры в государстве, которая могла бы сравниться с Вооруженными Силами по всепронизывающей связи с народной жизнью.

У нас нет никаких шансов на возрождение, если мы не избавимся от комбедовского постулата безродных люмпенов, гласящего, что “политика есть концентрированное выражение экономики”. Все наши провалы за вот уже скоро 80 лет — из-за этой глубоко порочной и аморальной установки.

И экономика, и политика, и ее продолжение — военное дело — есть концентрированное выражение духа и нравственного состояния общества.

Никогда ни производственники, ни экономисты, ни завхозы не обеспечат экономического прорыва. Потому хотя бы, как говорил самый крупный русский военный педагог генерал Драгмиров: “Экономическая идея никогда не была и никогда не будет верховной командующей идеей в жизни народов, народы живут не для того, чтобы жрать”.

И в самом деле, если бы бытие определяло сознание, то почти ни один приказ на войне не был бы выполнен — кому охота рисковать своей шкурой, т. е. “бытием”, ради какого-то “сознания”, которое к тому же вторично.

Экономика — не состояние кошелька, но состояние духа.

Ни одно государство в мире еще не спасал экономист. Это как если бы в трудные минуты на войне стали бы армии просить замов по тылу разработать наступление или вывести войска из окружения. Кто станет оспаривать значение тыла в жизни войск, но никому не придет в голову отдавать тыловику капитанский мостик или командный пункт. У нас не было полноценной рыночной экономики, а “рыночной” — значит выросшей в конкурентной борьбе. Видите, уже появилось ключевое слово: “борьба”. Говорят, еще — “экономическая война”. Смягчим и “борьбу” и “войну” до культурного слова “состязание”. Итак, экономики не было. Экономисты в борьбе, войне, состязании не участвовали, а академиков от экономики, т. е. полководцев, хоть пруд пруди. Ни один из этих “спасителей” не ниже, чем доктор наук. Может быть, иные из них как советники даже хороши, но никак не вожди. Аденауэр, создатель послевоенной Германии, не был экономистом. Он был прежде всего христианином. А вот губить государства экономист губил — это Маркс с “Капиталом”.