Я хотела возразить, но он не дал мне вставить слово.

– Ты ведь не пойдешь домой, верно? Не сомневаюсь в этом. Поэтому переночуешь в комнате Евы.

Я ошарашенно на него посмотрела, не произнося ни слова, потому что просто не знала, что сказать. Настолько странно было слышать это от него. Он всегда толкал меня вниз, а в тот момент подал руку… В этом должен был быть какой-то подвох, но я не могла понять, в чем он заключается.

– А что, если я хочу переночевать здесь, в парке? – упрямо спросила я, пытаясь не выдать своего смятения.

– А ты хочешь? – он пробежался по мне взглядом.

Да, мне было холодно, я была в легком теперь еще и грязном платье, замерзшая, напуганная и все еще злая на мать. Хочу ли я остаться здесь?

– Нет. Но от тебя я подачек не приму.

Голос дрожал: за меня говорила гордость, даже страх, я боялась ошибиться, снова попасться в ловушку, прекрасно понимая, что из этого может выйти. Я чувствовала, что Шон был искренен и в его намерении не было никакого подвоха, но разум отказывался это принимать. Опасаться его, избегать, отвечать грубостью – защитной реакцией на боль – эти правила превратились в инстинкты. Я не верила, что Уайт был способен на сочувствие. Это просто очередная жестокая игра, придуманная им…

– Понимаешь ли, – его усталый взгляд выражал полное безразличие, – если ты наткнешься на маньяка и он с тобой что-нибудь сделает, мне будет жалко Еву. Она, дурочка, любит тебя.

Я поняла смысл, который Шон вложил в эту фразу: ему совсем не хотелось, чтобы я увидела в нем что-то хорошее или считала, что ему небезразлична моя жизнь.

Вполне очевидно, он догадался о моей ссоре с матерью: что еще заставило бы меня прогуливаться по парку в легком домашнем платье ночью? Но по какой-то причине Шон не мог бросить меня здесь. Никогда бы не подумала, что в этом жестоком мальчике есть хоть капля человечности…

У меня не было выбора, ночевать в парке действительно не хотелось, поэтому я пошла с Уайтом. Всю дорогу мы молчали, он держал руки в карманах, о чем-то задумавшись, и изредка поглядывал на меня. Было так непривычно находиться рядом с ним, не испытывая страх или неприязнь.

Как оказалось, Ева еще не спала, она любовалась звездами, сидя на качелях во внутреннем дворе дома.

Увидев меня, она спрыгнула на траву, удивленно посмотрела на Шона.

– Что-то случилось? – встревоженно спросила она.

Светлые локоны девочки развевались по ветру, выразительный взгляд был направлен на меня.

– Ничего необычного, – ответила я, – просто очередной скандал с мамочкой.

Губы Евы сжались в тонкую линию, она подошла и молча обняла меня. В такие моменты мне становилось легче. Она понимала меня, как никто другой, и всегда знала, как успокоить меня и даже поднять мне настроение в такие моменты.

Ее родители были совсем не против того, чтобы я осталась на ночь, и у них даже не возникло вопроса, предупредила ли я об этом маму: им просто не пришло в голову, что я могу этого не сделать.

А я понимала, что мама снова не заметит моего исчезновения, поэтому сообщать ей о своем местонахождении не собиралась.

– Позвони ей, пожалуйста! – умоляла меня Ева. – Она будет очень сильно переживать, если заметит, что тебя нет дома.

Ее милосердие и сопереживание людям меня всегда поражали и восхищали, она частенько выступала в роли моей совести, но я не всегда была с ней согласна.

– Никогда не замечала! Я не буду это делать. Хочешь, я уйду, только звонить не буду, – говорили во мне обида и злость.

Умом же я понимала, что поступать так с матерью нельзя, какими бы плохими ни были наши отношения.

– Правильно. Зачем? Твоя мама уже знает, где ты.

Я с яростью посмотрела на Шона, который, оказывается, какое-то время стоял в дверях и слушал наш разговор.

– Я только что позвонил ей. – На его губах играла нахальная улыбка.

– Ты… что? – Я вскочила с кровати и подошла к нему вплотную.

Я терпеть не могла, когда кто-то вмешивался в мою личную жизнь, и была ужасно зла на Шона, тем более что он сделал это не для того, чтобы помочь, ему было просто интересно посмотреть на мою реакцию.

– А твои родители знают о том, с кем ты ошиваешься по ночам? – ехидно спросила я, стреляя глазами.

Он дернул бровями и равнодушно ответил:

– Конечно. Они не против.

– Не ври, – прозвучал сзади звучный голос Евы. – Папа даже запирал его на ночь в гардеробной, поставив там раскладушку, потому что в других комнатах есть окна, через любое из которых он может вылезти на улицу!

– И именно в этот момент, сестренка, я понял, что у меня клаустрофобия.

В моих мыслях уже возникла эта картина: Уайт истерично колотит дверь кулаками, а у любящих родителей не остается иного выбора, кроме как выпустить его из замкнутого пространства, хоть они и понимают, что это, скорее всего, притворство.

Мне становится жаль Лессу и Рея: каким бы сильным характером ни обладал отец, он не может справиться со своим непутевым сыном.

– Дурачок, – вздохнула Ева.

С ним никто не может справиться: ни родители, ни учителя, ни полицейский участок.

Я все еще была зла на него за звонок, но в то же время благодарна за то, что он спас меня от хулиганов, которых, к слову, возглавляет, и привел сюда. Зачем? Не имею понятия. Но я действительно не ожидала такого… может, в этом заключался весь смысл?

В тот вечер Ева заставила меня пообещать, что если я снова сбегу из дома, то прямиком к ней.

– Может, ты уже расскажешь ей обо всем? – спросил Макс.

– А зачем? Ей нет до этого никакого дела.

Макс познакомил меня со своими родителями в день соревнований по футболу. Они оказались очень хорошими людьми и еще до того, как узнали, что я встречаюсь с их сыном, восхищались танцевальными способностями «девушки из группы поддержки, которая стоит в середине первого ряда чирлидерш».

Мою маму Макс ни разу не видел, а она, в свою очередь, даже не догадывается о том, что у меня есть парень.

– Она ведь хочет наладить с тобой отношения.

Я пожимаю плечами.

– Раньше нужно было думать об этом. И вообще, я не верю в ее искренность.

Макс пытается отвлечь меня; я вижу – его пугает моя отстраненность. Но навязчивые мысли лезут в голову, и я не могу от них избавиться… Я всего лишь подыгрываю ему: делаю вид, что все в порядке и мы можем говорить о таких обыденных вещах. Но это всего лишь самообман. Мы оба понимаем это.

В квартире Макса я была уже не раз: темные и пастельные оттенки, фирменная мебель из красного дерева, запах свежести и мускуса… В царящей здесь атмосфере уюта и тепла мне намного комфортнее, чем в своем собственном доме, где холод и равнодушие почти осязаемы.

– Лазанья? – спрашивает Макс.

Обычно такими вечерами мы готовим вместе: блюда из макарон, бутерброды с арахисовым маслом, мясо под овощами. Но сейчас… я не могу представить свой будничный день без Нее. Я буду жить, зная, что не смогу поговорить с Ней перед сном, как это было на протяжении десяти лет, покататься на роликах в парке, посмеяться над понятными лишь нам шутками или просто увидеть ее!

Я больно кусаю губу, чтобы остановить подступающие к глазам слезы.

Макс взял меня за руку, затем притянул к себе, и, уткнувшись щекой в его сильную грудь, я уже не могла сдерживать эмоции.

– Я могла это предотвратить! – тяжело дыша, произношу я. – Я могла!.. И в тот день… я должна была быть рядом. Я должна была знать…

– Нет, если только ты не ясновидящая, – отвечает Макс. – Не глупи, Элиз!

Я выбираюсь из его объятий, пристально смотрю в глаза.

Он пытается успокоить меня, как всегда успокаивают родственников погибших, но я не хочу этого. Я не ищу оправданий.

– В то время, как она умирала, я смеялась и пила мартини на другом конце города. Ты понимаешь это?! – Мой голос срывается на крик. – Я ненавижу себя, ненавижу!

Отчаяние и злость завладевают моим сознанием, я не могу остановиться: кричу сквозь слезы, хотя никогда до этого я не позволяла себе плакать… Выплескиваю все эмоции, накопившиеся внутри.