Смерть родителей по-прежнему тяжелым камнем лежала на моём сердце, и даже спустя две недели я всё ещё чувствовал себя несчастным. Вероятно, поэтому в те минуты я позволил себе подобные эмоции по отношению к этому абсолютно нормальному человеку, чья манера таким вот образом подвозить пассажиров в столь поздний час ни в коей мере не заслуживает осуждения.

Следующие несколько безрадостных дней я посвятил домашним хлопотам и хозяйским делам, которые накопились за период болезни родителей и несколько недель после их кончины. Большой роскошный старинный дом, доставшийся мне в наследство, имел два этажа и пять жилых комнат, небольшой подвал и мансарду. Опустевший он уже успел остыть, чему немало способствовала небывало низкая для ноября температура, поэтому мне приходилось безостановочно топить камин, чтобы прогреть и вернуть ему его прежние тепло и уют. Однако звенящая тишина и детские воспоминания тоской отдавались в моей душе, и я понимал, что как раньше, здесь уже никогда не будет. Казалось, что вместо поленьев в камин летели несбывшиеся мечты и планы, несказанные слова и несовершённые объятия, умершие вместе с моими дорогими отцом и мамой, без которых я, как оказалось, гораздо несчастнее, чем мне могло бы представляться ранее при их жизни.

На деньги, которые в ту ночь в спешке сунул мне таксист, я наткнулся совершенно случайно, когда накинул плащ, чтобы пойти в прачечную на Уэст-Гайд стрит и сдать в стирку всё залежавшееся за много лет в шкафах дома бельё. Пересчитав найденные в кармане помятые купюры, я к своему удивлению обнаружил, что их слишком много. По-видимому, по невниманию в полумраке салона водитель ошибся и вернул мне сумму, во много раз превышающую плату за мой проезд. Вместе с деньгами я нашёл одну уже нечитаемую почти истлевшую и порванную записку и два чека: один – с автозаправочной станции «Филлипс 66», а другой – из магазина «Диковинки и древности Чубовски». Сложно представить, чем руководствовался странный кэбмен, подвозивший меня в ночь моего прибытия, однако было похоже, что он просто напросто выгреб из своего кармана всё, что у него там находилось. В памяти я попытался восстановить этот момент, и тогда мне действительно показалось, что он сильно и как-то неуклюже спешил, и чтобы поскорее отделаться от меня, не глядя, или в каком-то забытьи и помрачении отдал мне всё, что первым попалось под руку.

Вывод, к которому я пришёл, и рассеянность шофёра несколько озадачили меня, если представить, сколько времени потребуется этому человеку, чтобы вновь заработать такую приличную сумму. Поэтому, немного подумав, я принял решение, разыскать бедолагу и вернуть ему случайно отданные мне деньги.

Ранним утром следующего дня я направился в гараж, обслуживающий все аркхемские кэбы. В том же здании на Норд-Пибоди авеню располагалась и диспетчерская, поэтому у меня не возникало сомнений в том, что мне удастся разыскать нужного мне таксиста. Искомое место находилось неподалёку от дома: мне нужно было лишь пересечь широкую мощёную серым булыжником площадь Независимости, миновать прилегающую к ней улицу, и вот подгоняемый хмурыми предгрозовыми тучами я уже занырнул в приоткрытые ворота ангара.

– К сожалению, я не знаю, как его зовут, и не рассмотрел лица, поскольку было темно, – эти слова, произнесённые мной в беседе с одним из свободных на тот момент механиков, показали мне всю авантюрность моей затеи. – Но я запомнил марку автомобиля: это был Форд модели Т.

– Дело в том, мистер Эдвардс, что у нас есть несколько таких машин, и все они в ту ночь сновали по городу. Может, вы запомнили её номер? – потеряв ко мне всякий интерес и не надеясь на мою память, Бобби снова полез под автомобиль.

Призадумавшись, я назвал ему номерной знак подвозившего меня кэба.

– Вы уверены, мистер Эдвардс? – мастер вновь показался из-под машины и с недоумением взглянул на меня.

– Уверен, – спокойно ответил я. – С тех пор мне не доводилось пользоваться транспортом, и ошибки быть не может. А что, собственно, не так?

Бобби встал и подошёл ко мне:

– Форд модели Т с этими номерными знаками принадлежал Кларку Брауну. Именно на этой машине три года назад он погиб в автокатастрофе.

Признаюсь, я был сильно озадачен, узнав, что Кларк Браун весной 1925 года глубокой ночью, находясь на дежурстве, протаранил защитные заграждения восточного аркхемского моста и на скорости почти 40 миль в час слетел вниз в чёрные воды реки Мискатоник. Автомобиль так и остался на дне глубокой реки, а тело водителя не было обнаружено: Бобби считает, что его унесло быстрым течением и найти его не представлялось возможным. На его возникшие предположения о том, что в день своего возвращения в Аркхем в темноте я мог недостаточно внимательно рассмотреть номер машины и ошибиться, я, чувствуя себя оскорблённым, мгновенно ответил категорическими возражениями:

– Я учёный, пусть и лингвист, но привык к аккуратному обращению с деталями, – выпалил я, а сам всё меньше и меньше верил собственным словам и памяти.

– Вы поймите, мистер Эдвардс, я ни в коем случае не подвергаю сомнению ваши слова и уж тем более ваше зрение, однако, уж ежели на то пошло, выходит так, что либо малыш Кларки решил, спустя три года после своей смерти, развеяться и прогуляться со дна реки специально для того, чтобы подкинуть вас до дому на Федерал стрит, или всё же в ту тёмную дождливую ночь вас подвели глаза, – уже менее дружелюбно закончил Бобби. – Извините, мистер Эдвардс, нужно готовить машину в рейс.

– А может случиться так, что за рулём был кто-то другой, а машина действительно оказалась той, что принадлежала Кларку Брауну? – озвучил я вдруг пришедшую в голову мысль.

– Я же говорю вам, мистер, иль вы не слышите? Форд Т с названными номерами покоиться в пучине Мискатоника. Поймите уже, наконец: это был другой экипаж. Вон, сколько их стоит! В тот день, насколько я помню, в Нортсайде дежурили наша первая скрипка – Арло Хоппин и тупоголовый Уэйт Симон. Подите к ним, может, в них опознаете своего шофёра. Однако ж, по вашим словам, сумма крупная, и если бы один из этих болтунов попал в подобный переплёт, уверяю вас, все в гараже были бы уже в курсе, – усмехнулся Бобби.

Я, подгоняемый откуда-то взявшейся решимостью довести это дело до конца, пообщался с обоими кэбменами, однако ни один из них не подбирал пассажиров у вокзала 18 ноября. Более того мне с неимоверными усилиями и с огромным трудом удалось отделаться от назойливого Арло Хоппина, активно приглашающего меня в «Спикизи» – местный подпольный бар – где он время от времени выступает в качестве музыканта. Единственной полезной информацией, которую мне удалось выудить из него, оказался домашний адрес погибшего Кларка Брауна.

– А для чего он вам, уважаемый? – поинтересовался Арло. – Этот пройдоха жил один, а родственников ни в Аркхеме, ни где-то поблизости у него не было, насколько мне известно. Странный был тип, не особо разговорчивый и с прибабахом, однако это не помешало ему проработать в «Аркхемских кэбах» с самого начала президенства Вильсона. Никаких нареканий, – казалось, немного завистливо подытожил свой рассказ Арло, но, спустя мгновение, растёкся в лучезарной улыбке и добавил: – Ну, так что на счёт сегодняшнего вечера? Берите свою пассию и вперёд! Проход, так и быть, я вам организую, как и отличную музыку! – добродушно улыбнулся и подмигнул мне он.

Я задумчиво вышел из гаража в серый осенний день под моросящий дождь и сильные порывы ветра, совершенно сбитый с толку: уж больно странной, фантастической и загадочной выходила вся эта история, в которую мне не посчастливилось вляпаться. Пожалуй, самой главной деталью, которая не давала мне махнуть на случившееся рукой и отступиться от построения всевозможных предположений и догадок, являлась невозможность моей ошибки. В глубине души я не верил, что мог перепутать номера подвозившего меня кэба: они хранились в моей памяти также хорошо, как и почтовый адрес моей троюродной тётки в Рокпорте, которой я писал последний раз лет десять назад, или название отеля и номера наших комнат в Беверли, на океанское побережье которого мы с родителями ездили отдыхать в мои школьные летние каникулы. Подобные знания мне ни к чему, однако я никогда не тратил сколько бы то ни было усилий, чтобы всё это запомнить. Это всегда выходило само собой, подсознательно и неконтролируемо, но, что самое удивительное, память никогда меня не подводила.