– Ты что смерти моей хочешь? Я и так уже не молода, а ты привёл в дом эту… эту… – мама всё пыталась найти подходящие слова, но в гневе будто растеряла весь свой словарный запас, – с позволения сказать, девушку в наш дом! А если эта нищенка что-то стащила?

– Луиза, ну что ты в самом деле аж в крайности ударилась, такое только в фильмах и бывает. – Не то чтобы отец защищал сына, но хотя бы пытался сохранять рациональное зерно в споре.

– В фильмах? Фильмах, Ларс?! Ты вспомни эту суку, которая украла мои серьги. Вспомни как я ползала на корячках по всему дому, заставляла вас поднимать каждый диван, собрала своими ладошками тонну грязи из-под них, как дура последняя лазила, не щадя коленок, а она всё говорила, что даже их не видела. А потом раз, и одна нашлась серёжка, а потом бац-бац, и вторая вдруг оказалась под шкафом, у которого я трижды смотрела, и не только я, что, не было такого?!

Мама Марселя была намного худее своего мужа, она выглядела как те «хрупкие» леди из фильмов и мультфильмов, но, знающие её люди описали бы её как высохшую ведьму, которая, «наверняка пьёт кровь младенцев, иначе почему она не выглядит как та самая ведьма?». Разговаривая с Ларсом, она могла быть похожей на Моську, лающую на толстого мужа-слона, но Ларс был ниже неё, поэтому Луиза как бы нависала над ним, была во всех смыслах выше. Таким образом, она могла уничтожить всех и каждого своим непоколебимым и жестоким голосом, если мысли этого ничтожества, с которым она почему-то разговаривает, шли вразрез с её мыслями.

– Была, Луизочка, дорогая.

– И что я сказала после этого?

– Ты хочешь слышать слово в слово?

– Да, Ларсочка, – специально исковерканное, имя мужа она произнесла, выплёвывая яд наружу.

– «Чтобы всяких прошмандовок я больше в своём доме не видела, даже если это родня».

– И что я увидела сегодня?! Хорошо, что из карманов этой мадамы не доносился звон нашего серебра, когда она уходила! Или она аккуратно сложила его в мягкое полотенце?

Смотря и слушая своих родителей, Марсель всё больше и больше грустил, впадал в некоторое отчаяние.

«Вот вроде бы умные люди, несколько образований у каждого, такой опыт за плечами, мудрость даже, наверное. Откуда ж в вас столько злости, столько ханжества, столько… это ведь даже не консерватизм, это снобизм! Откуда его столько?» – думал Марсель. – «Скорее бы уже восемнадцать, уеду учиться, может даже имя сменю, лишь бы подальше от них. Хорошо, что осталось совсем чуть-чуть. Приеду потом лет через 5-7, повидаться, когда они соскучиться успеют, и дальше жить свою жизнь с Кирой, бедная девушка даже не пискнула, хорошо ещё что мать дождалась пока она уйдёт, а не при ней весь этот кошмар устроила».

Всё это время родители что-то кричали сыну. Ну как «кричали» – кричали было средним арифметическим, потому как мать практически орала, видимо, чтобы её слышали и соседи, а отец «компенсировал» маму, разговаривая голосом чуть тише своего обычного.

– Останешься без наследства с такими выходками! Я не для того тебя столько лет растила. – Мать попыталась выдавить из себя слёзы.

– Маааа, ну что за театральщина? Ты что, в дешёвом сериале?

– Засранец! – Луиза вытерла наигранную слезу, и, не давая никому вставить своё «последнее» слово, ушла в зал, включила телевизор, прибавила громкости, так чтобы слышно было во всём доме, и демонстративно скрестив руки, стала «вникать» в показываемую передачу.

Любящий маму Марсель, хотел бы проявить заботу, пожалеть свою маму, и раньше он бы так и сделал, тем более, что любой случайный прохожий, который увидит данную сцену, тоже захочет её поддержать, хотя бы просто морально, чтобы та не чувствовала себя такой оскорблённой, весь её вид мог говорить о том, что она бедная и беззащитная женщина. Может быть она и была таковой, но где-то настолько глубоко в душе, что и за несколько веков не докопаешься. Кроме того, Марсель привыкший к такому, знавший маму много лет, и изучивший все её повадки, понимал, даже видел, видел по её глазам, что она не смотрит передачу, что ей не нужна помощь или поддержка, в её глазах можно было увидеть очертания планов, которые она строила; слов, которые она скажет – почти сценарии; воспоминания, или даже ситуации, вырванные из прошлого, о которых можно было бы исподтишка напомнить, всадить в совесть собеседника, бросить ему их в лицо как комок грязи, от которой просто так не отмоешься: всё это пролетало в её глазах, как температурные сны, только наяву.

– Сынок, ну что ты в самом деле? Неужели со всего класса, или со всей школы, неужели не нашлось никого более… – отец пытался подобрать слова.

– Более какой пап? Какой? Аристократичной? Богатой? Перспективной? Статусной? Я что, свиноферму для бизнеса подсматриваю или любимого человека ищу, чтобы он был рядом со мной всю жизнь, и это добавляло счастья? По-вашему, лучше я женюсь на той, у которой черная икра присохла к блузке, а потом буду всю жизнь по любовницам бегать?

В этот момент мама оглядела свою белую блузку, провела руками по воротнику и под ним не то в поисках возможно упавшей еды, не то очередного повода для скандала, но не найдя ничего, только фыркнула и продолжила смотреть в экран телевизора.

– Зачем же сразу так категорично, зачем сразу любовницу? Я же как-то обходился и обхожусь без них, – в спину Ларса полетели копья, ножи, топоры, стрелы баллист, всё холодное оружие мира летело из сверкающих глаз Луизы в спину её мужа, ведь они оба знали, что Ларс врёт.

Знали они, что врёт и Луиза, несмотря на то, что она ни слова не сказала. Ведь пока Ларс «развлекался со своими лахудрами» в командировках, она развлекалась со своими кобелями, и это они тоже оба знали. Только Ларс не метал ничего в сторону жены – «у человека, тем более мужчины, должна быть семья, а у детей – отец», размышлял он и ничего не делал с этой ситуацией, раз семья цела, и всем вроде как нормально, «всех всё устраивает», то зачем что-то менять.

Оба знали, что изменяют друг другу, но оба делали вид, будто знаний этих нет, равно как нет и измен, – я люблю твою маму уже очень много лет, и счастлив с ней, но ведь она родом из такой же семьи, как и моя, как наша.

Всё это время Луиза не повернулась ни на градус, ни один нерв не дернулся на её теле, она практически никак себя не выдавала, но если бы её глаза или голова имели возможность повернуться на 180 градусов и смотреть назад на мужа с сыном, да так чтобы они каким-то чудом этого не увидели, то Луиза уже смотрела бы на них и уничтожала взглядом. Практически не выдавала себя Луиза, но предательски вели себя уши, которые «стараясь» расслышать каждое слово, каждую интонацию, каждый вздох и каждый другой звук, немного двигались, напрягались в сторону мужа и сына.

Тем страннее было наблюдать за всем этим сыну, он ведь тоже знал, что их супружеская совесть нечиста, только он не знал с кем они её марают, а родители не знали, что он знает обо всём этом. Для Марселя только одно оставалось загадкой, почему на измены мужа мама реагирует так остро, хотя сама же и изменяет, откуда это лицемерие, и почему отец не реагирует также?

Вот и получалась такая ироничная ситуация: мать и отец учат сына семейной жизни, но сами жить не умеют. Родители «интересуются» его жизнью и жизнью друг друга, но по факту ничего друг о друге уже не знают.

После этого разговора прошло несколько недель, и ситуация была как бы «забыта», на самом же деле, она покоилась в умах каждого члена семьи: Луиза со злостью ждала момента поставить всех на место, Ларс со страхом ожидал новой истерики, а Марс надеялся, что ему дадут наконец выбирать как жить.

– Сынок, мы скоро купим участок рядом с нашим домом, там живёт какой-то нищий фермер, участок большой, а толку ноль, он уже им не занимается, только живёт себе в своём домишке и всё. Мы вот всё ждём, когда он уже или согласится продать землю или прикупит другу ферму себе.