Глава 43
— Мы прос…ли эту войну! Два дурака, которым царь доверился! Боже мой, какие ошибки совершили, пытались исправить, но поздно, поздно…
Зиновий Петрович хотел ударить кулаком по столу, но кое-как сдержался, чтобы не испугать супругу и дочь грохотом в ночной темноте. Вместо слов ему самому показалось, что в кабинете послышалось хриплое озверелое рычание взбесившегося пса.
Ночь словно душила адмирала, он только надсадно курил, вспоминая прошлое. И на многие вещи сейчас смотрел совершенно иначе, не так, как в своей жизни, которая закончилась той новогодней ночью.
— Мне дана вторая попытка, и я не должен ее упустить. Надеюсь, сделал все правильно — в этой войне флот должен победить, один, и даже без помощи армии! И Куропаткин должен остаться здесь, он одно несчастье приносит. Ничего, я с ними со всеми счеты сведу — двое выбиты, но остались другие. Доберусь, и глотки сдавлю…
Пальцы машинально сжались в кулак, Зиновий Петрович хрипло задышал, положив ладонь на грудь, потирая ее — сердце неприятно кольнуло. Теперь, с каждым прожитым днем, надрывая нервы и силы, он отчетливо понимал, почему страна свалилась в пропасть, из которой случайно выбралась, но если нагрянет другая война, с Германией, с которой готовились в последний год, то грянет катастрофа. Это совсем не тот противник, что японцы, с которыми не удалось справиться, даже собрав миллионную армию. И что самое страшное — страна разуверилась в верховном правителе, позор поражение пал в первую очередь именно на его голову.
А он ведь помнил прошлое, в котором царь так надеялся на Куропаткина и на него. Но Алексей Николаевич сознательно затянул сосредоточение армии, и самое страшное — все сражения, которые дала армия, заканчивались поражением и его постоянными приказами об отступлении. Тут, даже отлично вымуштрованная армия падет духом, что же говорить о призванных из запаса солдат и матросов, которые вообще не понимали, за что им умирать в далекой Маньчжурии. А потому нижние чины жадно слушали всевозможных агитаторов, призывавших к революции, говоривших о полной неспособности «царского режима» закончить войну победой.
И что тут самое страшное — эти мерзавцы правы, слишком много оказалось тех, кто желал поражения отечеству в этой войне, причем даже из числа тех, кому царь доверился, считал их надежной опорой державы, а они злоупотребили его искренним отношением.
— Сукины сыны, казнокрады, светские вертопрахи — на аглицком и французском содержании находящиеся. И на флоте таких множество — гнать всех поганой метлой надобно, не взирать на чины — от управляющего, до «крестоносца». До этих добрался, а там и других за глотку бы взять…
Зиновий Петрович вспомнил, как вернулся из плена и царь пригласил его на беседу, сказав, что гнал эскадру на бой только потому, что осознал — генералы воевать не будут, сколько бы войск не удалось собрать. Просто их «полководческое искусство» оказалось настолько отвратным, что все разуверились. Вся надежда оставалась на флот, собрали все что можно, но опять же — некоторые сановники сделали все возможное, чтобы Россия не смогла иметь флот, способный сокрушить японцев. А ведь он просил из Носси-Бе отправить в помощь черноморские броненосцы, хотя бы новые из них, ведь после падения Порт-Артура нужно было бросать в бой все, ничего не оставляя. Да и зачем беречь устаревшие «лоханки», трястись над ними, когда на море придет вскоре время дредноутов. Тут все нужно ставить на победу и ничего не жалеть, но ведь «экономили».
Сам министр иностранных дел категорически в том отказал, хотя турки с радостью открыли бы для них проливы, особенно когда получили бы твердую гарантию, что обратно никто не вернется. И уговорил доверившегося его мнению Николая Александровича, который тогда не понимал, что ради спасения престижа державы теперь нужно бросать в бой что есть под рукою, и ничего не жалеть, как последний рубль на карту ребром ставить!
— Поплатился, песий сын, хоть сейчас — броненосцы то я увел, а тебе пинок под зад дали, вылетел из кресла. А Плеве вместо Витте больше пользы принесет — он хоть за войну ратует, да и сам Николай Александрович ко мне прислушиваться стал куда внимательней. По крайней мере, деньги до войны выделили, а не после ее начала. Но поздно — золото в пушки не превратишь, время нужно, и то не купишь, что нужно, и втридорога заплатишь! Не взяли у Италии крейсеров, пока по дешевке предлагали, а их японцы купили. А мы потом метались ошпаренными, пытались аргентинские и чилийские крейсера прикупить. Поразительная тупость и недальновидность!
Адмирал хрипло рассмеялся — но скривился от боли. Зиновий Петрович чудовищно постарел за эти восемь прошедших месяцев, и уже пошел девятый. В прошлой жизни он в это время не чувствовал себя так скверно, измотанным стариком, что с трудом передвигается по кабинету. Ведь тогда могли собрать вполне приличную по количеству вымпелов тихоокеанскую эскадру, он сам к этому прилагал титанические усилия — но «руки выворачивали, и палки в колеса вставляли». И главное — денег не выдавали, и лишь только после того как война началась, начались безумные траты.
Но поздно, слишком поздно!
— Три броненосца вернули, они потом со мной в Цусиму пошли. «Императора Александра II» умышленно три года на ремонт не ставили, «Ослябю» вести дальше Вирениус не захотел, плелся всю дорогу беременной Черепахой. Пять броненосцев, пять — и они должны были быть там, пусть не в Дальнем, но Порт-Артуре. И тогда было бы двенадцать, а не семь — совсем иная война бы пошла. И пушки надо было делать, пушки — восемь, десять, двенадцать дюймов. Но нет — производство специально остановили, хотя кипа докладных, что этого нельзя было делать!
Адмирал прихлопнул ладонью по папкам, выплеснул накопившуюся ярость. Закурил папиросу, пробормотал сквозь зубы:
— Хоть сейчас успел, собрал все что можно, ссылаясь на немощь армии. И ведь добился своего — перебросили все что можно, а теперь даже более того. И этого хватит, прах подери — Степан Осипович должен победить. Фу, мне туда поехать нужно, и плевать на какую должность…
Сказал и усмехнулся, прекрасно понимая, что сейчас царь его не отпустит — помнил крайний разговор с самодержцем. Витте ведь не одинок, он пешка, за спиной которой стоят более значимые фигуры, до которых просто не дотянешься. Хотя собирать информацию нужно, благо государь на то дал свое прямое повеление, и отделения соответствующие в ГМШ имеются, и подбор кадров сделан. Таких офицеров на флоте хватает, есть и те, кто на испано-американской войне побывал, и от кастильской короны орденами пожалован. Да и внутри уже есть, кому тайными делами заняться — и служить на совесть будут, понимают уже, что казнокрады запросто шпионами оказаться могут, что за франки и фунты некие просьбы выполнять будут. И надзор над командами и флотскими экипажами неусыпно вести нужно, потребуется, так политическими учениями займутся — хотя не дело для контрразведки, но обстоятельства того уже настоятельно требуют.
— Надеюсь, Добротворский доведет свой отряд — это все, что у нас есть готовое, и отправить больше нечего…
Рожественский тяжело вздохнул, судорожно всхлипнул — он помнил все, и особенно опустевшие энергией глаза царя, когда вернулся после Цусимы. Какое-то отчаяние, внутренняя надломленность, какая бывает у человека, когда все его дела и мечты рассыпаются в прах прямо на глазах, и ничего нельзя сделать, всюду ты видишь предательство и никчемность окружающих тебя людишек, не способных отвечать делом за свои слова. Именно вспоминая этот взгляд, который он пережил, Зиновий Петрович не хотел увидеть снова, и все эти девять месяцев надрывался на службе, позабыв про отдых, не жалея ни сил, ни нервов. И его все это время ненавидели, желали всяческого несчастья — многим мерзавцам и трусам он сломал карьеру, прекрасно зная, кто и как проявили себя на войне задолго до ее начала. И сейчас бросил взгляд на высочайший приказ, лежащий на столе.
