Осатанелая февральская вьюга бьётся в окна пятого этажа. Здесь в ночи и на высоте, она свирепствует с удвоенной силой.

Жертвуя собой и потеряв прозрачность под белым налётом, её останавливает первый слой стекла. Когда-то пушистая, но сейчас стиснутая и задохнувшаяся в узких щелях вата, стопорит ледяные завихрения. После вторая оконная рама, обклеенная накрахмаленным кружевом из резаных газет, запирает остатки вьюги в стеклянном капкане.

Ниже под подоконником, клыкастые чугунные батареи, отгрызают холодный поток от окна и заполняют жаром пространство комнаты.

Печь батарей согревает мальчика восьми лет. В темноте он стоит в одних семейных трусах лицом в угол. Мальчик стоит уже час по стойке смирно и боится шевельнуться. Ему и страшно, и стыдно. Страшно, если вдруг в комнату войдёт ночная дежурная и заметит руки не по швам. Стыдно, потому что за спиной хихикают уложенные по кроваткам девочки из его класса. Комната не комната, это спальня для четырнадцати девочек.

Что случилось?

Мальчика наказали стоять два часа после отбоя лицом в угол, в одних трусах в спальне для девочек.

Понимание, что стоять ещё целый час, невыносимо. Пальцы ног взопрели в войлоке тапок, колени ломит, а поясница перенапряжена и давно не чувствуется. Перед носом мрачная труба с рассохшейся треснутой краской, да жёлтые разводы от протечек под потолком.

Моральные же страдания перебивают и скуку, и боль физическую. Мальчику стыдно своего нелепого вида, предательский свет уличного фонаря выцепляет из темноты угловатые лопатки и тонкие коленки. Девочки разглядывают его исподнее, его неуклюжие широкие синие трусы в белый горох. Мальчик знает, что завтра в классе, кто-то из них громко заверещит: «а у него семейники синие в горошек, ха-ха-ха». Как же будет стыдно перед пацанами. Да у нас, у всех такие трусы, только цвет разный. Но твои труселя видели девочки, а это чёрная метка до тех пор, пока кого-то другого не поставят ночью в угол.

За что так наказали мальчика?

А я уже и не помню.

Ещё раз!

Став взрослым, ты хорошо помнишь физические, и особенно психологические муки, но ты не помнишь, что сделал не так. Наказания не помогают исправить поведение, а просто травмируют психику ребёнка. Я абсолютный профан в детской педагогике и не знаю, как там правильно по книжкам. Но я долго и исправно был ребёнком, отчего и имею право рассуждать на эту тему.

Вообще, как в голову мог прийти такой сюжет, такое сборище бредовых идей в одном наказании?

Почему нужно обездвиживать пацана, да ещё и носом в угол?

Типа постой и подумай о своём поведении. Но думать мальчик будет про то, как ему плохо, о том, кого теперь нужно бояться, как его обманывать и как ему напакостить.

Почему наказание в ночи, когда ребёнок должен спать?

Типа ты не выспишься, завтра будешь злее, отчего будешь вести себя лучше.

Такая задумка?

Почему в спальне у девочек?

То есть, тебе будет стыдно вообще перед всеми, и затравленная психика сделает тебя тише воды, ниже травы.

Так, да?

При чём тут сами девочки?

Зачем им такой дискомфорт, вместо настроя на сон и приятные детские сновидения, разглядывать идиотские мятые труселя в горох.

Воспитательный паноптикум.

Все описываемые эпизоды происходили в 1983–85 годах в Московской школе-интернате, номер который не укажу. Некоторые участники тех событий, в наше время отправились бы за решётку, но пишу я не в целях обвинения.

Как ни странно, у меня нет ни к кому претензий, и те годы были самыми лучистыми в моей жизни. Возможно потому, что детство имеет счастливое свойство перемалывать любые невзгоды.

Ни в коем случае, это не рассказ-жалоба. Ни учителя, ни ученики не вольны выбирать себе эпохи с их сложившимися укладами в детском образовании.

Наши воспитатели не могли с нами по-другому, они были взращены в той системе и считали правильным такое обращение с детьми. Уверен, что в их детстве, с ними поступали ещё жёстче и в их понимании, они были с нами довольно-таки мягки. Я их не оправдываю, но я их понимаю.

Кроме того, в долгу мы не оставались, с нами было по-настоящему трудно. Мы не хуже гидроперита выжигали сединой виски нашим преподам и воспиталкам. У них и без наших фортелей была очень сложная жизнь, в которой с зарплатой на грани выживания они работали с зари до отбоя, с классами почти по тридцать детей.

Зачем рассказ? Конечно, ради собственной ностальгии, но ещё я очень хочу поделиться той атмосферой и той системой обращения с детьми, которая никогда не должна повториться.

Итак, в Древней Спарте была особая система воспитания мальчиков – Агогэ. Она была направлена на поддержание военный мощи государства и эффективно выковывала из детей кровожадных воинов для гранитной Спартанской шеренги.

Советская система Агогэ превзошла Спартанскую в части психологической штамповки крепкастых строителей коммунизма из тщедушных детей. Наша система закаливала одинаковость, чтобы потом в единообразных свитерах и трениках маршировать в ногу. В нас вдалбливался рефлекс делить всех на ярых патриотов и безусловных врагов, чтобы затем мочить других и сомневающихся своих. Нас натаскивали на нищету мышления, чтобы повзрослев, спокойно переносить бессмысленное существование и не рыпаться. Нас экзекутировали ментально, чтобы выработать стойкость к напрасностям советских профессий.

Всё это, конечно, делали не наши педагоги, некоторых из которых мы искренне любили, например, Галину Александровну. Это делала система, в которой одним из тысяч колёсиков крутилась наша школа, удерживая на своей орбите всех, кто там работал и учился.

Впрочем, довольно лозунгов и дальше этюды советской системы Агогэ.

Школа-интернат ничего общего не имеет с детским домом, и не надо осудительно смотреть на тех, кто говорит, что его ребёнок учится в интернате. Это обычная школа, в которую ты приходишь в понедельник утром и возвращаешься домой в субботу после обеда. Такой вот пионерский лагерь с обучением.

У нас у всех родители были не в состоянии забирать тебя каждый день домой. У кого-то была только мама, работающая в строгом графике до позднего вечера, либо только папа, уходящий в ночные смены. У некоторых была единственная старенькая бабушка или из близких один лишь дядя. Не помню, кстати, чтобы мы плакались по родителям на неделе. Нам просто было некогда, мы всегда были чем-то заняты.

В классах по 13–14 мальчиков и столько же девочек. Раздельно мы только спали, всё остальное вместе. Распорядок у нас был почти Суворовский. Подъём по команде, марш на завтрак, после сразу в учебный корпус на уроки по расписанию. Дальше гуськом на обед, после свободное время на пару часов, где вся территория в твоём распоряжении. Затем самое ненавистное – домашнее задание в общем классе. Ты должен был показать домашку воспитательнице и если сделал споро, то мог идти играть. Но троечники конечно сидели до упора, до ужина.

После вечерний приём пищи, а затем если не повезло, то пионерские марширования в холле спального корпуса. Если фортануло, то групповой просмотр «Спокойной ночи малыши» и программы «Время». Отбой в десять, воспитательница укладывала нас и оставляла до утра. На смену ей заступала ночная дежурная. Прелесть была в том, что в пятиэтажном корпусе спать ложилось больше трёхсот детей, в разных палатах и на разных этажах. А дежурная одна, смекаете?)

Так что отбой был временем наших чудес, и вот одна из ночных забав.

В огромной спальне на пятнадцать коек по центру стоял двухстворчатый шкаф из фанеры. Он был всегда пустой, свои пожитки мы хранили в прикроватных тумбочках.