***

Первым, кого Морган увидел, входя в «Еловую шишку», был Кромвель — бродяга, всегда околачивавшийся там. Он был грязным и оборванным, но держался с достоинством и не допускал, чтобы его обругали, когда он домогался у хозяина еще и еще рюмочки. Ему наливали, чтобы избавиться от него. Будучи бродягой, Кромвель считал своим долгом не питать страсти к полицейским, но жизненный опыт научил его не показывать это открыто, а демонстрировать, скорее, полное безразличие. Его звали Кромвель с того дня, когда полицейские подобрали его более пьяным, чем обычно, постригли под машинку и увидели, что череп его был совершенно круглым. По аналогии с «круглоголовыми» Кромвеля, один шутник прозвал его именем Протектора. С тех пор прозвище так и осталось, и, явно того не показывая, бродяга им гордился, поскольку оно выделяло его среди прочих оборванцев, которые крутились вокруг Ковент-Гардена. Никто не знал, откуда он появился. Он был одним из тех отбросов, которые война оставила на лондонских мостовых. Время от времени он помогал Лонгхинсу вымыть окна или отчистить пол, ставя условием оплату исключительно в виде крепких напитков, причем хозяин старался растянуть это на неделю, что приводило к жарким спорам о количестве выпитых рюмок.

Лонгхинс, Ларсон и Хелли встретили Моргана как всегда сердечно. Их было трое, и приход полицейского давал возможность сыграть нормальную партию. Джордж-Герберт сел за их стол и начал играть, немного удивившись отсутствию Мориса, но не придав этому значения. Он спросил, где Морис, но ему не ответили, каждый, казалось, был поглощен картами, которые в этот момент раздавал Хелли. Хелли был сорокалетним мужчиной, невысоким и плотным, но рядом с Толстяком Морганом он казался худощавым. Он был молчаливым и, случалось, за весь вечер не произносил и десяти фраз. Его молчание объясняли заботами, которые доставляла ему болезнь жены. Ларсон, напротив, был по характеру веселым и разговорчивым. У него находились неиссякаемые истории о Маргарет, необыкновенной, единственной в мире, и он очень удивлялся, что друзья не завидовали ему. Лонгхинс, крупный и невозмутимый, никогда не выходил из себя, а когда кто-нибудь из его посетителей плохо себя вел, он брал его за шиворот и выставлял на улицу. Он понимал, что можно быть в плохом настроении, допускал, что можно опьянеть, но не выносил скандалов. Несмотря на то, что ему уже было почти пятьдесят пять лет, его жена Долли видела его таким же, как в день их свадьбы, тридцать лет тому назад. По ее мнению, светлые волосы придавали мягкость его лицу, что соответствовало и его покладистому характеру. Только Кромвель иногда выводил его из себя. Долли очень любила серьезного и сдержанного Джорджа-Герберта.

Морган хотел сразу же рассказать Лонгхинсу о рецепте телячьих почек по-вернисонски, но, сам не зная почему, почувствовал, что момент был неподходящий. Трое друзей были чем-то озабочены.

Раскладывая карты перед тем как объявить первую игру, Джордж-Герберт заметил:

— А почему Стефена Мориса сегодня нет? Он случайно не болен?

Этот вопрос, казалось, сделал молчание еще более глубоким, слышно было даже, как Кромвель почесывается в другом углу зала. Морган как-то сразу занервничал. Что означала вся эта комедия? Он положил карты перед собой на стол и, спокойно посмотрев на каждого из троих своих друзей, поинтересовался:

— Что случилось?

Почувствовав одобрение двоих, третий — Лонгхинс — решился произнести:

— Так вот... инспектор... Мы должны вам сказать... Что-то ужасно странное... Только вам можно доверить... Это касается Мориса...

Чувствуя, что игра в бридж в этот вечер не состоится, Джордж-Герберт вынул трубку, тщательно набил ее, закурил, с удовольствием выпустил дым после первой затяжки, а Лонгхинс в это время продолжал почти шепотом:

— Пока миссис Лонгхинс отошла, я хочу обо всем вам рассказать, она не в курсе, и ей ни к чему это знать... Мы вам никогда не говорили, что у Стефена Мориса есть подружка...

Джордж-Герберт даже привскочил:

— Да ну?.. В его-то возрасте?

Лонгхинс пожал плечами.

— В таких историях возраст не в счет... Короче, речь идет о некой Филлис, которая была у Морисов прислугой. Он к ней ходит каждый четверг... а поскольку по четвергам вы сюда не приходите, мы вам об этом и не говорили.

— Так почему же сейчас?..

— Потому что Морис не вернулся домой со вчерашнего вечера. Прибежала его жена и нам сказала. Представляете, в каком она состоянии? Она вбила себе в голову, что он попал под машину или что-то в этом роде. Она хотела обзванивать все больницы, мы с трудом ее отговорили.

— Почему?

— Уж лучше мы ей скажем правду, чем кто-нибудь другой,— ответил Ларсон.

— Какую правду?

— Что муж ей изменяет, что же еще?

— А я тут при чем?

— Мы бы хотели, чтобы именно вы поговорили с миссис Морис... Мы очень беспокоимся.

— Если вы так беспокоитесь, так почему сами не пошли к ней?

— Она вам доверяет больше всех, Морган.

Толстяк был терпеливым, но всякое терпение не безгранично. Он тяжело встал, потому что его телосложение не позволяло ему с легкостью осуществлять эту операцию. Он посмотрел на друзей и медленно, но уверенно произнес:

— Так вы беспокоитесь, а? Так что же, по-вашему, случилось с Морисом? Он просто сбежал! И не из чего делать драму! Не он первый, не он последний!

Другие не были так убеждены. Как бы удрученный странностями жизни, Морган прибавил:

— Я что, должен объявить миссис Морис, что этот Ромео преклонного возраста забылся в объятиях своей Джульетты? Прекрасная миссия! Спасибо, что вспомнили обо мне...

Хелли, любивший точность во всем, переспросил Моргана:

—Так вы отказываетесь пойти к миссис Морис, инспектор?

Толстяк Морган пожал плечами.

— Ну, дайте мне хотя бы адрес.

— Сэттен-стрит, 177.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сэттен-стрит расположена на окраине Сохо и кажется по-провинциальному спокойной по сравнению с шумной Чаринг Кросс Роуд, в которую она впадает... Но это спокойствие не улучшило плохое настроение Толстяка Моргана, которое, напротив, стало вдвое хуже, когда он понял, что миссис Морис жила на четвертом этаже и в доме, конечно, не было лифта. На площадке второго этажа он глубоко вздохнул, чтобы успокоить разбушевавшееся сердце, которому и так было трудно справиться с такой массой жира, а тут еще усилия для подъема! Еще до того, как подняться на третий этаж, Морган уцепился за перила, чтобы передохнуть. Его можно было принять за громадного тюленя. Мальчишки, услышав его тяжелое дыхание и увидев огромного человека с налитым кровью лицом, скорее побежали домой. Останавливаясь почти на каждой ступеньке, Толстяк Морган достиг, наконец, двери миссис Морис, перед которой он постоял несколько минут, чтобы привести в спокойствие весь свой организм, иначе он не мог произнести ни слова.

Жена ветреного Мориса, должно быть, стояла настороже за дверью, в надежде услышать шаги неверного, потому что, едва раздался звонок Джорджа-Герберта, она тут же открыла. Она сразу узнала Моргана и перед тем, как пригласить его войти, дрожащим голосом спросила:

— Господин инспектор, у вас для меня плохие новости?

Полицейский еще не отдышался и не мог начать объяснения. Он отрицательно помотал головой и без приглашения вошел в квартиру.

После очень темного коридора, в котором у Моргана возникло ощущение, что он двигался по туннелю, он вынырнул в ярко освещенную комнату, которая, должно быть, служила одновременно гостиной и столовой. Мебель в ней была дорогая, Но безвкусная. На низком буфете стояла фотография этого плута Мориса, который улыбался, и улыбка его в теперешней ситуации была раздражающей. Не ожидая приглашения, Толстяк Морган рухнул на стул и с удовлетворением отметил, что это был не современный элегантный стульчик. Миссис Морис стояла перед ним, забыв обо всех церемониях, и смотрела на него с нескрываемой тоской. Инспектор задавал себе вопрос, как начать разговор о том, что муж ей изменял и что, успокоившись насчет состояния его здоровья, нужно избавиться от иллюзий о его супружеской верности. И что ему пришло в голову тащиться в «Еловую шишку» вместо того, чтобы остаться дома?! Подыскивая слова, мысленно составляя нужные фразы, он разглядывал дешевые репродукции на стенах и комнатные цветы на трехногой подставке — принадлежность небогатых английских жилищ.