— Ушиблась? — спросил я, помогая ей встать.

— Да нет, не очень. Спасибо.

Я убрал сходни (моя неожиданная гостья пыталась мне помочь), забрал лампу и мы вошли в рубку.

Все-таки это была девушка, лишь на несколько лет моложе меня. В джинсах, клетчатой фланелевой рубашке и кроссовках (оригинальный наряд для тайги). Большим и тяжелым, упавшим на палубу, оказался чемодан.

— Здрасьте, — сказала она.

— Привет, — появление в прикичужской тайге чемодана поразило меня более всего остального. — Андрей.

— Юля, — она протянула мне руку, и я пожал ее.

— А в чемодане у тебя что? — я все-таки не удержался. — Средства от комаров и мошки?

— Нет, вещи…

— Ясно… Чаю хочешь?

Она кивнула, я спустился на камбуз за второй кружкой и налил ей теплого еще чая.

— Теперь рассказывай, как ты здесь очутилась.

— Меня ссадили с катера.

— С какого катера? — я удивился снова.

— С обычного, рейсового. Мы дошли до Раменья, и тут вдруг появился туман. Капитан, или кто- то там другой, сказал, что катер дальше не идет, и всех выгнал на пристань. Ну, я и пошла искать дорогу, думала, может попутку поймаю до Спас- Устья… А потом заблудилась в тумане, только слышу — река совсем рядом, почти под ногами. Вот. А потом увидела свет и стала звать…

— Постой-постой, — прервал я ее рассказ. — Пассажирские катера на Кичуге? Попутки? Не шути, здесь на сотню километров пара поселков и ни одной дороги!

— Да не на Кичуге, на Вексе.

— Что за Векса такая?

— Ну вот эта же река, где мы сейчас!

Я крякнул от досады и недоумения.

— Послушай, — я старался говорить ласково. — Здесь нет реки Вексы. Здесь нет пассажирских катеров. Здесь нет населенных пунктов. Здесь вообще нет ничего, кроме Кичуги, тайги, медведей и геологов.

— А я? А мой билет? — она залезла в кармашек у пояса и вытащила маленький прямоугольник картона.

Я взял у нее билет. Он действительно был до какого-то Спас-Устья, и число стояло сегодняшнее.

— Хорошо, — я вернул ей билет и за руку потянул за собой, прочь из рубки. — Идем.

Я прихватил с собой лампу и включил ее, когда мы вышли на палубу. Пробираясь более наощупь, мы дошли до самой кормы, и там я заставил Юлю перегнуться через перила и посмотреть вниз; туда же направил свет. Там, на борту, с трудом, но все- таки можно было прочитать:

БГК-186

Архангельск

— Ну? — спросил я. — Надеюсь, ты не думаешь, что я приперся на твою Вексу с Белого моря, чтобы тебя повеселить?

— Но я же тоже не вру… — она вдруг всхлипнула, и мне пришлось, удерживая одной рукой порядком нагревшуюся лампу, другой погладить ее по плечу:

— Ну, что ты… Ну, разберемся…

Мы вернулись в рубку.

— Пей чай-то, — сказал я.

Она послушно взяла в руки кружку, но сделать глоток не успела. Неожиданно, без предисловий, снаружи поднялся ветер, засвистел в снастях и антеннах. И сразу же ударил шквал. Пароход заметно качнуло, и часть юлиного чая расплескалась по полу.

— Вот те раз! — сказал я. — Такого мы еще не видели…

Шквал отступил, оставив после себя резкий порывистый ветер. Пароход продолжало раскачивать.

— Что это? — спросила девушка.

— Ветер. Это не страшно.

На самом деле было страшно.

— Юль, на вашей Вексе есть горы?

— Нет, конечно, — она удивилась моему вопросу.

— Тогда смотри, — я включил радар, надеясь показать ей отметку от Медвежьего Камня и убедить, что никакой Вексы здесь нет.

После первого оборота луча экран остался чист. После второго — тоже.

— Черт, — прошептал я, — еще и с радаром что-то…

Меж тем ветер крепчал; усиливалась и качка, причем к бортовой качке явно прибавилась еще и килевая. Я снова чертыхнулся — какая может быть качка в протоке шириной 14 и глубиной 2.2 метра? Неожиданно я поймал себя на том, что стою, широко расставив ноги и обеими руками держась за штурманский столик, а Юля двумя руками пытается удержать кружку с плещущимся чаем…

Я потянулся включить мачтовый прожектор, и в это время взгляд мой упал на компас. Картушка его медленно вращалась.

…Что-то со звоном и грохотом упало внизу, похоже — в камбузе. Бортовая качка становилась все сильнее; Юля ойкнула, выпустив из рук кружку, чтобы схватиться за ножку столика. Я вдруг увидел капли на остеклении рубки, и только тут до меня дошло, что в борт уже давно бьет волна, какой просто не может быть в маленькой протоке. Картушка компаса продолжала вращаться, — нас разворачивало бортом к волне.

Какая бы чертовщина не происходила вокруг, подставлять борт такой волне было нельзя. Я все- таки дотянулся и включил прожектор, но он высветил лишь стремительно летящие клубы тумана, в клочья раздираемые ветром.

— Это берег? — спросила вдруг Юля.

— Где?

Оторвав одну руку от ножки стола, она показала на экран радара.

— Берег?.. — прошептал я. На самом краю круглого экрана, то есть километрах в десяти от нас, радар отбивал изломанную, но четкую линию. Я снова взглянул на компас — нас развернуло градусов на шестьдесят — нос и корма парохода должны были уже лечь на берега протоки.

Выругавшись, я запустил машину. Она запухала, набирая понемногу обороты. Внизу, под нами, что-то незакрепленное непрерывно и громко каталось из угла в угол…

Через пару минут мне удалось на малом ходу развернуть пароход носом к волне. Бортовая качка почти исчезла, зато килевая разыгралась во всю силу. Пароход падал носом вниз, волна накатывалась на него, заливая бак, разбиваясь о надстройку и обильно пятная брызгами стекла рубки. Затем вода схлынывала, и нос судна круто взлетал вверх, в туман, предоставляя волнам захлестывать ют. Шторм был не так уж и силен — вряд ли больше пяти-шести баллов — но для нашего парохода и этого было более чем достаточно…

Иллюминаторы, черт! Пароход был совершенно не готов к шторму: еще бы, уже лет десять, как он не выходил в море. Мало того, что незакрепленные предметы, от кружек и бутылок до сходней, не были принайтованы, и теперь летали по палубе и внизу, так еще и в половине помещений наверняка не были задраены иллюминаторы.

— Юля!

— Да. Что надо сделать? — она вдруг стала спокойно-сосредоточенной, и я даже оторвался на секунду от освещенной прожектором белесой мути, чтобы взглянуть на ее лицо.

— Трап позади меня. Спустись вниз, найдешь кают-компанию и кубрик (заблудиться внутри парохода было негде). Надо задраить иллюминаторы. Прижимаешь крышку со стеклом к борту, задвигаешь болт в прорезь и закручиваешь до упора. Там разберешься. Сможешь?

— Конечно, — она поднялась и шагнула к трапу, ухватившись за штормовой поручень. Судно качнуло в корму, и Юля в нелепой позе замерла над люком с поднятой для шага ногой. Затем пароход выправился, нырнул в новую волну носом, и Юля покатилась вниз по трапу, едва успевая переставлять ноги.

А я продолжал всматриваться в освещаемую прожектором туманную муть. Быть может, меня просто подвели глаза, но вдруг показалось, что туман приобретает странный зеленоватый оттенок, словно начиная светиться изнутри. С каждой минутой он становился плотнее, на глазах теряя реальность и из простых конденсированных паров воды превращаясь в какую-то тугую завесу для зрения…

И вдруг — я не успел даже поймать этот момент — наш пароход вышел из тумана. Я не решился оторваться от штурвала, чтобы выглянуть из рубки и посмотреть назад; я буквально впился взглядом в открывшуюся картину.

Передо мной было бушующее открытое море. Луч прожектора то высвечивал увенчанные шапками белой пены гряды высоких черных волн, то упирался в густое темно-синее небо. Невероятно ярко сияли звезды; тонкая полоска закатной зари алела прямо по курсу…

— Андрюша, корабль… — сказала Юля, неслышно вернувшаяся в рубку.

— Вижу, — ответил я.

Я действительно уже видел его и — более того — узнал. Судно, идущее в полукилометре от нас, попало в прожекторный луч света, и я хорошо разглядел его даже без бинокля.

Двухмачтовая гафельная шхуна шла полным курсом; возвышающаяся над надстройкой труба чадила черным дымом, — это был пароход, пароход в прямом смысле слова. Самый силуэт судна был знаком мне донельзя, но я видел… я видел еще и брейдвымпел на стеньге грот-мачты: семь звезд созвездия Персей на синем поле…