– Так река в Рубиновом лесу из-за вас осталась чистой? Ваш сейд её защитил? – не удержалась я, и Хагалаз посмотрела на меня через плечо так, будто ей понравился мой вопрос.
– Верно, девочка. Мне же нужно чем-то питаться и что-то пить. Все красные растения в этом лесу имеют мерзкий привкус железа.
– А то, что мы не можем уже четвёртый день выйти из леса…
– А вот это уже не я, это он сам! – Хагалаз шкодливо улыбнулась. – С этим местом сложно поладить. Нрав у него строптивый, воинственный, прямо как у тех, чьи трупы его породили. Правда, мне удалось найти к нему подход. Может, я бы замолвила за вас словечко, если надо. Или же я могу просто снять с дракона эту серебряную побрякушку, чтобы он снова поднялся в небо. Тогда никакое разрешение леса вам и не понадобится. Душит небось, да?
Солярис, как и я, удивлённо приоткрыл рот. Подняв руку, он дотронулся до своей шеи: от бега его шарф упал и затерялся где-то в лесу, из-за чего ошейник из чёрного серебра предстал перед Хагалаз во всей красе. Наверное, она уже видела его прежде – когда Солярис искал меня тринадцать лет назад, – но откуда вёльве было знать, как его снять? Недаром говорят, что чужая душа – потёмки. Так и сейд одной вёльвы, будучи порождением души, навеки оставался тайной для другой. Именно по этой причине никто и не мог снять с Соляриса наше связующее проклятие, кроме покойной Виланды и самой Волчьей Госпожи. Но ошейник…
– Вы правда можете снять его? – спросила я, и Хагалаз кивнула без тени сомнений. – Сколько это будет нам стоить? Точнее, чего?
– За мою помощь платит лишь тот, кто в этой помощи нуждается, – протянула Хагалаз, и белая кошка на её руках лениво зевнула. – И я никогда не прошу ничего, с чем человек не мог бы расстаться. В конце концов, у меня ещё есть совесть.
Пускай все в Дейрдре считали, что Солярис принадлежит мне, но я не имела права принимать такое решение самостоятельно. Поэтому я только повернулась к нему лицом и увидела, как сосредоточенно он разглядывает стоящую на пороге хижины Хагалаз, острая и широкая улыбка которой напоминала серп. В свете развешенных по лесу амулетов её хижина походила на мираж, объятый пламенем красных деревьев, но Солярис выглядел абсолютно спокойным. А я всегда умела отличать, когда он это спокойствие лишь изображает, а когда испытывает на самом деле – и этот раз точно был настоящий. Значит, стоило быть спокойной и мне. Сол, будучи драконом, никогда не ошибался в людях так, как в них порой ошибались сами люди.
– Я согласен, – сказал Солярис и поспешно добавил уже для меня: – По-другому эту штуку всё равно не снять, а я не желаю быть обузой. Я должен заботиться о нас.
Хагалаз выпустила из рук белую кошку, с мяуканьем юркнувшую в открытые двери хижины, а затем взмахнула смуглой рукой, на которой тоже раскачивались амулеты, жестом приглашая нас войти следом. Но прежде чем мы успели это сделать, она с любопытством вскинула голову и посмотрела нам за спину, сощурившись.
– Ох, ещё один! Ну ничего. В тесноте да не в обиде!
Мы с Солярисом замерли на ступеньках, прогнувшихся под нашим весом, и одновременно обернулись. От увиденного Сол поник и испустил разочарованный стон, а я стыдливо зажмурилась, ведь тоже совсем забыла о…
– Где вас кабаны носят?! Смотрите, что я поймал! – воскликнул Кочевник, вынырнув из леса в мокрой одежде и со связкой мелких золотистых карасиков на кожаном шнурке. Вода капала даже с бобрового меха его плаща, а красный узор Медвежьего Стража тёк по лицу, как чернила. Но выглядел Кочевник невероятно довольным. – Рыба ведь тоже мясо, да? Топором заглушил! Целых десять карасей! Чур, мне восемь. Вам с ящером и по одному хватит. Э… А что с вами за бабка страшная?
– Огонь мира сего, – простонал Сол и, развернувшись, молча зашёл в хижину, предоставив разбираться с этим мне.
К тому моменту, когда я всё-таки сумела убедить Кочевника не бросаться на Хагалаз с топором, потому что «хорошие люди в таких местах не живут, живут только приспешники Дикого», и затащила его в хижину, на улице уже окончательно стемнело. Зато внутри было светло, почти как днём, хоть и горел всего один камин. Его пламя казалось белым и прозрачным, точно хрусталь, и сияло в два раза ярче обычного. Само жилище представляло собой одну большую комнату, разделённую бумажными ширмами, что отделяли кровать от ночного горшка с бочками, а бочки – от обеденного стола и кухни. Построенный из массива тёмного дерева дом стонал от ветра и наших шагов, когда мы трое разбрелись по нему, изучая.
В северном углу я заметила алтарь Волчьей Госпожи из венка рубиновых веток, звериных косточек и пучков тлеющей ворожеи. Под потолком висели резные тотемы, затупившиеся серпы с ритуальными ножами, сухие метёлки и связки трав. Я узнала и чабрец, и розмарин, и мелиссу, и зверобой; здесь были даже редкий шафран, который растёт только в дикой местности жаркого Ши, и снежная анемония, растущая на пиках Меловых гор. Вёльва высаживала их саженцы в глиняных горшках вдоль подоконников, душистые и изумрудно-зелёные, как островки лета. Запах трав мешался с запахом раскалённых углей и специй из чугунка, в котором булькала овощная похлёбка. Только завидев её издалека, Кочевник скривился и вгрызся зубами в сырую рыбу, взгромоздившись на табурет у самой двери, будто готовился в случае чего бежать. Скорее всего, без нас.
– А это… хм… что это? – спросила я, так и не придумав, чем может являться странная вещица, подвешенная над очагом. Похожая на весы с двумя блюдцами, но с большой круглой деталью посередине, на которой по чёрточкам двигались железные стрелы.
– Это часы, – ответила Хагалаз, помешивая черпаком булькающий в чугунке суп. – Им не нужен песок или солнце, чтобы показывать время. Драконье изобретение. Крайне бестолковое, на мой взгляд, но раз подарили…
– А вон там что за побрякушка? Выглядит дорогой. Я такие только у торговцев шёлком видел, у которых мы иногда еду отнимали, – брякнул Кочевник и ткнул обглоданной рыбьей косточкой куда-то за бумажную ширму.
Я сложила походную сумку и плащ на скамье у старого ткацкого станка, на котором висели обрывки недотканного сукна, и подошла к ширме, где остановился и Солярис тоже. Он выглядел довольно расслабленным по сравнению с тем, каким был обычно, но лишь до того момента, пока не увидел вышитый золотом гобелен над скромной постелью из соломы, о котором говорил Кочевник.
– Это из королевской сокровищницы, – прошептала я, отодвигая ширму. Пускай рыскать по чужому дому было невежливо, но подобное поведение, на мой взгляд, прощалось, если в этом доме вдруг находились твои законные вещи. – Это же история о королеве Дейрдре и королеве Керидвен! Та самая, где Дейрдре украла и сломала её посох Вечных Зим. Откуда у вас гобелен?
– Оттуда же, откуда почти всё остальное. – Хагалаз замурлыкала точь-в-точь как её белая кошка, которая запрыгнула прямо на обеденный стол и устроилась там, пока вёльва сервировала его всякими яствами и деревянными блюдами. – Я ведь говорила, что не беру больше, чем человек может отдать. А принц был очень щедр…
– Какой ещё принц? – спросил Солярис.
– У меня плохая память на имена, да и было это лет двадцать назад. – Хагалаз взялась за кувшин и принялась разливать по кубкам ягодный сок. Их я тоже узнала – серебряные, с окантовкой из синего кварца. Из точно таких же кубков пили младшие хирдманы на пиру в честь моего Вознесения. – Кажется, его звали Омарейн… или Омерон…
– Оберон? – догадалась я, и Хагалаз щёлкнула пальцами.
– Точно! Оберон!
Солярис посмотрел на меня, я же вновь смотрела на убранство комнаты. За нагромождением веников можно было и не заметить тех сокровищ, которыми полнилась простая лесная хижина. Нефритовые статуэтки, бронзовые подсвечники, книги в обложке из дорогой телячьей кожи… И целых пять дейрдреанских гобеленов! Только за них вёльва могла выручить столько денег, что ей хватило бы на собственный замок, но вместо этого она использовала их как скатерти: под тарелками лежало ещё одно полотно. Хагалаз собиралась ужинать прямо на истории моих предков.
