– А потому, девушка, что ты нам многое должна успеть рассказать, прежде чем этот бассейн наполнится водой, – ласково сказала Самойленко, разглядывая меня, словно я была мухой в стеклянной банке. На ней был легкий полупрозрачный халатик, под которым угадывался купальник. Каштановые волосы, карие, искрящиеся весельем глаза... То, от чего Жуль немедленно, с первого взгляда потерял голову.

Казалось, что она пришла искупаться, но вместо воды нашла в бассейне меня.

Я засмеялась. Когда шансов на спасение нет, почему бы не посмеяться над смертельной опасностью?

– То есть вы решили меня утопить? А почему не сунули в клетку с тигром? Там гораздо страшней, чем в этом замечательном, красивом бассейне.

– Андрюшка издох, – сокрушенно покачал головой Чеберда. Он был в цветастой гавайской рубахе, широких шортах, и напоминал добродушного туриста, осматривающего достопримечательности экзотической страны. – Андрюшка издох, – повторил он, – и мы решили разговорить тебя здесь.

– А я-то, дура, думала, вы уже арестованы! – Я подергала руку в наручнике. Шансов, что скоба вывалится из голубого кафеля, не было никаких. Наверное, я на всю жизнь возненавижу голубой цвет. Впрочем, о чем это я? Моей жизни осталось двадцать-тридцать минут.

«Бабуль, почему ты молчишь? – спросила я бабку, но она не ответила. – Понятно, поджидаешь меня на том свете. Думаешь, мы там еще наболтаемся?»

Наверное, упоминание об аресте разозлило «туриста», потому что он куда-то сходил, и вскоре из отверстий в стене полилась вода. Сначала она лилась тонкими струйками, потом напор увеличился, и первые прозрачные «языки» добрались до моих ног.

– Вот черт, – сделав над собой усилие, опять улыбнулась я, – подготовка к свадьбе накрылась!

– К какой еще свадьбе? – заинтересовалась Самойленко.

– Замуж я выхожу. Может, вы меня отпустите? – Я сказала это только затем, чтобы они не поняли, что я паникую и понимаю всю безнадежность своего положения.

Пусть думают, что я надеюсь отсюда выбраться.

– Шутница! – захохотал Чеберда. Он уселся на край бассейна, свесил вниз босые ноги и принялся болтать ими, как пятилетний ребенок. – Значит так, юмористка, у тебя максимум тридцать минут на то, чтобы сообщить нам все, что ты знаешь о бабках Бубона. Где они? Как их добыть? Мы абсолютно уверены, что ты в курсе. Уж не знаю, за кого ты там собралась замуж, только с Дьяченко ты на короткой ноге, у вас с ним те еще шашни, а значит, – ты наверняка посвящена во все его тайны. Говори все, что знаешь, да побыстрей, потому что автодолив работает исправно и уже через полчаса ты будешь дохлой русалкой, если все не расскажешь. – Он довольно заржал.

– Ясно, – я усмехнулась. – Значит, вы не смогли, или побоялись подобраться к окруженному всеобщим вниманием Щиту и принялись за меня. Да?! Гад, Педоренко! Алкоголик хренов. Вместо того, чтобы работать, джин-тоник хлещет. И зачем я только ему все рассказала? Толку-то... Слушайте, господа бандиты, а с чего вы взяли, что я знаю тайну Бубона? Я кто ему – дочь? Жена? Сестра? Я чужой, я совершенно посторонний человек. Почему вы решили пытать меня?

– Ну не знаешь, так и не надо, – пожала плечами Самойленко. Она тоже уселась на край бассейна и принялась болтать босыми ногами. – Просто мы подумали, что ты, скорее всего, что-то знаешь. Если скажешь – отпустим. Нет – посмотрим, сколько ты продержишься под водой.

«Как же, отпустят они!» – вдруг прорезалась бабка.

«А раз так, то зачем говорить им про „Черный Монарх“? Тем более, что я все равно не знаю, где находится камень. Это только разозлит их».

– Я ничего не знаю! – крикнула я, и противное гулкое эхо передразнило меня. – Вы бы еще Корчагина попытали, где деньги Бубона! При чем здесь я?

– Ну раз не знаешь, пойду прибавлю напорчику. – Чеберда встал.

– Стойте! Не надо напорчику!

Он усмехнулся и сел.

Вода уже намочила подошвы моих босоножек. Она прибывала стремительно и, кажется, никаких тридцати минут у меня и в помине не было... Я задрала голову и прикинула высоту бассейна: метра четыре, не больше. При моем росте в метр семьдесят пять, я захлебнусь раньше, чем бассейн заполнится наполовину.

«Бабуль, что делать-то? Не молчи!»

«На твоем месте я бы для начала растрясла их на подробности ограбления. Они все равно не собираются тебя отпускать, так чего им скрывать? Эти идиоты еще и бахвалиться будут тем, как ограбили собственный банк! Разве тебе не интересно послушать?»

Вода добралась до пяток. Еще немного и я буду стоять в ней по щиколотку. Бабулин совет показался мне идиотским, но я почему-то ему последовала. Поджав одну ногу, обратилась к Самойленко:

– Катя, я все вам скажу. Все, что знаю. Но мне кажется, будет справедливо, если сначала вы мне расскажете, зачем пришли тогда в наше агентство.

Самойленко засмеялась и перестала болтать ногами.

– А что, и расскажу! Мне скрывать нечего, правда, Олежек? – Она наклонилась к Чеберде и потерлась носом о его щеку. – Давай, я ей все расскажу, тогда у нее останется меньше времени на признание.

– Валяй, если охота байки травить. Только я тебе не помощник, Катюха! На хрена этой лохме знать то, чего не положено?

– Ты чего-то боишься? Сам говорил, что зло – это форма добра, и никто не знает, где границы того и другого. Разве мы сделали что-то такое, чего нужно стыдиться? Мне скрывать нечего, а с законом ты разберешься. Сам говорил, что нет ничего, что нельзя бы было купить.

– Ты быстрей давай, а то краса России потонет! Вишь, у нее уже копытца намокли!

– Слушай, секретарша, слушай мою историю! Предельно правдивая сказочка специально для утопающих. Ты когда-нибудь знала, что такое жить в бедности? В настоящей бедности, когда на завтрак, обед и ужин приходится жрать прошлогодний горох, когда вынуждена донашивать чужие обноски, которые сердобольные тетушки тащат в твой дом не столько из сострадания, сколько из желания казаться хорошими? Я прожила такой жизнью до пятнадцати лет. Меня растила мамаша, которая пила без просыху. Работать она нигде не могла, потому что из-за пьянок ее выгоняли даже с должности подъездных уборщиц. В общем, история стара как мир – мамаша-алкоголичка, пропивающая любую копейку и водящая в дом ужасных, вонючих, грязных мужиков-собутыльников. С девяти лет я спала с ножом под подушкой, чтобы никто из этих собутыльников не попытался меня изнасиловать. Я точно знала, что у меня хватит силенок прирезать пьяного в хлам мужика.

Когда мне исполнилось пятнадцать, мать заболела. Диагноз был обычный для всех алкоголиков – цирроз печени. Эта новость меня обрадовала: значит, мамаша не протянет и года. Я рассудила так: перекантуюсь пару годков в интернате и – вперед! В настоящую, прекрасную, взрослую жизнь, без мамашиных пьянок и ее бесконечных уродов-дружков. В наследство мне доставался маленький полуразрушенный домик на окраине города, не ахти что, конечно, но лучше чем ничего. Будет где пожить, прежде чем выскочу замуж. Так я рассуждала, когда узнала, чем заболела мамаша...

Когда она всерьез собралась отбросить коньки, я не особо печалилась. Раздуло ее перед смертью – жуть! Лежит синяя, страшная и хрипит:

– Катька, помираю я!

– Туда тебе и дорога, – говорю. – Пить надо было меньше.

А она вдруг:

– А почему ты у меня про своего отца никогда не спрашивала?

– Так чего спрашивать-то? Родила ты меня от пьяного, грязного проходимца, которых пачками к себе домой таскала – это и так ясно!

– Не-е-ет! – улыбнулась мамаша. – Любовь у меня была. Я тогда почти и не пила вовсе. Так, по праздникам чуток пропускала. А папаша твой – приличный человек был. Цирковой.

– Клоун, что ли? – засмеялась я.

– Точно. Только он из цирка ушел и извозом занимался. Вернее, официально-то он при местном зоопарке числился – в советские времена нельзя было самому бизнесом заниматься, – но работал сам на себя. Коня запрягал, да запоздалый люд ночью по домам развозил. Красота! Свежий воздух, цокот копыт... Я как-то от подруг возвращалась, а он подвез бесплатно. У меня на такси денег не было. Я тогда красотка была! По дороге познакомились, я его в дом пригласила, чаем угостила. Он мне фокусы показывал, да через стулья так смешно прыгал – с места, как заяц прям! Я хохотала до упаду. Понравились мы друг другу. Стал он в гости ко мне заезжать. Сначала так просто, поболтать, чай погонять, а потом... Женатый он оказался. На студентке какой-то. Про дочку все свою рассказывал, какое он ей имя чудное придумал – Милда! Ни у кого, говорил, такого имени нет. А я уже и сама беременная от него была, только все сказать не решалась. Думала, скажу – бросит. А я привязалась к нему, веселый он был, добрый, денег давал. А потом... Случилось там у них с женой что-то. Изменила она ему, что ли? А он с горя напился и ко мне пришел. Первый раз его пьяным видела, он еле лыко вязал. Ну, я еще ему налила, думаю, пусть мужик стресс снимет. Выпил он моей водки и вдруг начал по дому метаться, волосы на себе рвать.