– Да, он живет здесь. И собаку держит, чтобы она подняла шум, если кто-то полезет ночью на палубу. Случается, что владельцев пароходов пытаются обокрасть.

– А сколько стоит такой пароход. Он давно его купил? – допытывалась я.

– Уже спросила. Говорит, что «лодка» обошлась в пять тысяч долларов. Сейчас, наверное, дороже. Особенно, если новая.

– А что он делает, когда начинается сезон дождей и туристов нет?

– Уезжает к себе в деревню, где у него дом. Сажает рис.

– Как ему удалось накопить денег на пароход: на продаже риса много ведь не заработаешь?

Ирина снова заговорила с «капитаном». Он отвечал и крутил железный обод, чтобы вырулить к тому месту, где рукав реки, вытекавший из озера Тонлесап, соединялся с Меконгом, и оттуда наш пароходик (или лодка, как именовал ее владелец) двинулся в сторону «плавучих деревушек», где (как пояснила Ирина) жили тямы – особая народность, – испокон веков занимавшиеся рыбной ловлей. Их бедные домики теснились на другом берегу Меконга, постепенно спускаясь все ближе к воде, пока не осваивали водную гладь, поблескивающую селедочной рябью.

Детишки – цвета молочного шоколада, как и река у глинистого берега, – бултыхались в воде. Ближе к середине течения цвет менялся на густой настой зеленого чая с молоком.

Взрослые обитатели плавучих домиков, занятые своими делами, почти не обращали на нас внимания. Но ребятня радостно визжала, размахивала руками, и кто-то из них непременно сигал прямо с порога дома в воду от переполнявшего его чувства восторга. Плавают они с самого детства, как «наземные» дети учатся ходить. И на одном из сайтов я видела очень удачный снимок: малыш гребет двумя руками, сидя в неглубоком тазике, – видимо, отправился навестить друга в соседнюю деревню.

По перекидным мостикам между домами трусили собаки с уверенностью цирковых артисток. Свиньи привычно ступали по торчащим из воды пенечкам, не теряя равновесия. Куры клевали корм на крошечных площадках за домиком, изредка взмахивая крыльями, когда волна становилась особенно высокой и настил покачивался.

Рыбаки в узких длинных лодках плыли за своим уловом. Но гребли они не сидя, а стоя, скрестив весла перед собой. Так, наверное, затрачивается меньше усилий. Такие же лодки бороздили воды Меконга и тысячу лет назад. Отличие только в том, что большая их часть теперь оснащена бензиновыми моторами.

«Капитан», о чем-то рассказывавший Ирине, оказался не из числа улыбчивых кхмеров (что встречается не столь часто, скорее редкое исключение). На его лицо словно бы легла тень, да так и осталась навсегда. Только позже мы поняли, откуда идет эта едва уловимая сумрачность.

– В общем, – закончив разговоров с нашим «пароходчиком», начала Ирина, – вот тебе та самая трагическая история, которую ты ищешь. Его мать убили красные кхмеры, когда ему было полтора года. И она держала его на руках. Закрыла ребенка собой. Ее тело бросили в траншею, но даже закапывать не стали, так много было трупов. Братья отыскали его, вытащили из траншеи забрызганного кровью. Им с трудом удалось разжать руки матери, так крепко она прижимала мальчика к себе.

Потрясенные, мы смотрели на нашего «капитана», а он негромко, без особенных эмоций продолжал:

– Потом, когда он подрос, полпотовцы забрали его из семьи, отправили в лагерь, где жили такие же дети. Их всех заставляли рыть окопы. Только после окончания гражданской войны члены семьи снова с трудом нашли друг друга. Из десяти братьев выжило только четверо. Все помогают друг другу. Благодаря их поддержке ему и удалось купить лодку.

Некоторое время мы сидели оглушенные коротким страшным повествованием, рассказанным просто, без драматизма, как мы рассказываем о том, что переболели гриппом. Все уже позади. Все закончилось. Но сколько же надо сил, чтобы жить с таким грузом воспоминаний? Нести это бремя испытаний, выпавших именно на твою долю. «Кто мы? Откуда? Куда мы идем?» – важные вопросы бытия. Но как часто, подняв голову к небу, хочется спросить только одно: «За что?!» Или как то отчаянное граффити: «Зачем?», выведенное огромными буквами на металлическом заборе, что отгораживал железнодорожные пути от жилых домов, которое я прочла из окна проходившего мимо поезда.

Затем, что жизнь вообще сама по себе есть страдание, отвечает буддист. А «человек есть испытатель боли» – продолжил Бродский. И эта истина, к сожалению, находит себе больше подтверждений, чем того хотелось бы. Но не в этой констатации фактов суть. Наверное, при желании можно найти и более пессимистические учения, которые тоже находят себе подтверждение в каждом миге бытия. Главное в буддизме – признание «чужой одушевленности» – то, что в каждом существе на Земле, начиная от человека и заканчивая невидимым глазу микробом, во всем, что «шевелится», есть природа Будды, которая способна вести существо к просветлению. Каким бы долгим ни был этот путь, закончится он все же хеппи-эндом. Кстати, поэтому буддисты, как правило, вегетарианцы. Не только потому, что ненароком можно съест своего близкого человека, если он переродился животным. Отведал барашка – и стал каннибалом. А потому, что, когда животное убивают, существо лишается возможности полностью исчерпать свою карму – цепь причин и следствий.

Жизнь потому и дается не один раз, чтобы прожить ту, что выпала на этот раз так, чтобы не было мучительно больно… потом: «Сделанные добро и зло, оказывается, продолжают жить на покинутых нами адресах». Совершая благие деяния в этой жизни, ты работаешь «на того парня», что явится в мир в следующий раз: совершенно бескорыстный дар, потому что как ты сам не помнишь о своих проступках, так и он никогда не узнает, чем заслужил столь удачное рождение.

Но тогда, каким образом при том настрое, который вырабатывается с младых ногтей – личной ответственности за каждый сделанный тобою шаг, осознания цепи причин и следствий, – могла появиться в такой мирной и доброжелательной стране личность вроде Пол Пота? Может быть, потому, что он, еще будучи молодым человек, поступил в радиотехнический институт во Франции… В шестидесятые годы Париж бурлил и кипел революционными настроениями. Человека, который посмел усомниться в правильности левых идей, официант мог обнести чашкой кофе, чтобы выразить свое презрение за ретроградство. Было где нахвататься передовых идей. Тем более что учился он, прямо скажем, неважно. И если и переползал наконец на следующий курс, то, не исключено, что благодаря снисходительности преподавателей французов, которые считали, что вина за «отсталость» кхмеров лежит и на их плечах.

Пол Пот не мог не сравнивать, как живут парижане и как живется его народу. Но… нельзя же винить во всем французов! Дескать, мало того, что угнетали кхмеров, так вдобавок ко всему еще и воспитали монстра. Идеал справедливого строя Пол Пота выработал сам: богатых не должно быть, люди с образованием (от них одна морока) должны заниматься исключительно сельским хозяйством, а точнее – посадкой риса. Деньги изъяли из обращения (банк взорвали, как только его войска заняли город), все связи с внешним миром были прерваны (очень долго никто не знал, что творится в стране): ни телефонов, ни телевизоров, ни радио, ни кино, ни театров, ни книг…

Собственно, в идеале Пол Пота нет ничего нового и оригинального. Наш великий гуманист Лев Толстой тоже отрицал науку, искусство и тоже считал, что необходимо опроститься. Правда, разница в том, что Толстой сам отказался от своих литературных произведений, сам вставал за плуг и сам тачал сапоги… А красные кхмеры насильно выгоняли людей из городов, даже не давая им взять самое необходимое, и вели их в джунгли расчищать площадки…

Камбоджа в те годы оказалась между молотом и наковальней. Рядом – Вьетнам, где столкнулись две силы – Америка и Советский Союз: «тихие американцы» и «тихие русские». А по соседству – Китай. Тоже немалая сила, и там тоже строили свои планы насчет Камбоджи. Ягненок в стаде волков. Генерал Лон Нол, который совершил военный переворот, сверг короля и взял власть в свои руки, не пользовался популярностью ни у интеллигенции, ни у народа. Его ненавидела большая часть населения. Поэтому Пол Пота сначала встретили как освободителя. Один из журналистов даже написал, что «путь к Пномпеню ему выстлали американские бомбардировщики. Первые отряды красных кхмеров состояли из подростков, у которых родители погибли в результате американских налетов». А потом… потом произошло то, что происходит при любом тоталитарном режиме.