Теперь ему казалось, будто землекопы еле шевелятся.

«Перебрал вчера – вот и видится все в черном цвете», – с досадой подумал он.

Со стороны Феодосийской дороги одна за другой тянулись повозки, груженные камнем. Снизу доносился дробный стук – это каменотесы вовсю махали молотками, придавая известняковому буту форму квадров. Пыль силилась улететь, но, едва поднявшись над головами, сгущалась и опадала, покрывая все вокруг серым налетом.

Кизик уже представлял себе, как украсит стены пританея[88] стелами из Ионии, а в нишах поставит статуи олимпийцев. Пока под вопросом оставалась кровельная черепица – ее должны были привезти из Синопы в обмен на пшеницу, но зерновоз, который он отправил в Пафлагонию прошлой осенью, затонул возле мыса Карамбис.

Эсимнет проводил взглядом процессию жрецов, следовавшую с торжественным пением через теменос[89] Аполлона Врача. Над алтарем поднимался дымок. Гиеродулы[90] сметали с закопченной столешницы золу.

«Пора снова снаряжать корабль в Синопу», – подумал Кизик.

Почетная должность синагога амфиктионии[91] Аполлона Врача на Боспоре давала ему доступ к храмовой казне. Еще дед добился в Совете ключей от опистодома[92]. Бывало, запускал в казну руку. Потом возмещал недостачу, но не всегда и так, как считал нужным.

Синекура передавалась по наследству от отца к сыну, а вместе с ней и обязанности, которые были скорее привилегиями. Например, лично подбирать подрядчика на строительство, рассчитываться с ним.

«Я-то чем хуже?» – алчно рассуждал Кизик.

Он не сомневался в своей непогрешимости, поэтому под видом строительства нового пританея возводил личный дворец. Хотя злые языки утверждали, что восстановление старого здания, разрушенного скифами при Археанакте Первом, обошлось бы куда дешевле.

Послышался шум шагов, который сопровождался ритмичным звоном: кто-то поднимался по лестнице, задевая ножнами стену. Вошедший иларх[93] похлопал себя по плечам, чтобы стряхнуть пыль, отчего боевой ход наполнился запахом сыромяти и дробленого камня.

Жесткий внимательный взгляд придавал лицу кавалериста хмурое выражение, которое усиливалось уродливым клеймом на щеке. Сову ему выжгли костоломы Перикла после подавления восстания на Самосе два года назад. Тогда многих защитников острова распяли, но он отделался изуродованным лицом. Только потому, что был аркадским наемником, а профессионалов ценят везде.

Аркадец бежал на Боспор и стал служить Совету Пантикапея. В полисе за ним прочно закрепилась кличка Саммеот[94]. Довольно скоро «пес войны» завоевал доверие Кизика и стал выполнять его личные поручения. За некоторые из них в Афинах его отправили бы на рудники, но эсимнет ценил исполнительность слуги, подкрепленную неразборчивостью в выборе средств.

– Подвал на какую глубину роешь? – спросил Кизик, едва сдерживая раздражение.

– Десять локтей.

– Давай, чтоб не меньше. Я посуду заказал в Афинах. Сколько привезут – не знаю, может, придется полки вешать… Собак под фундамент закопали?

Иларх кивнул.

Кизик не удержался, упрекнул:

– Медленно работаете, Хармид! К зиме нужно закончить.

– Люди устали после вчерашней стычки со сколотами, есть раненые…

– И что? – взорвался эсимнет. – Других землекопов у меня нет. Кто не занят севом яровых, строит Тиритакский вал. Именно для того, чтобы не было стычек. Хватит таскать послов в храм Аполлона. Там даже выпить нормально нельзя, потому что жрецы начинают шикать. Без пританея – никак! Что здесь непонятно?

В сердцах он хлопнул ладонью по холодному камню.

Иларх молчал.

– Ладно, – выпустив пар, Кизик успокоился. – Мне рабы нужны. Поплывешь в Фанагорию, купишь человек десять… Мужчин и женщин. Мужчины должны быть знакомы с плугом. Я буду степь распахивать к северу от Пантикапы, старые поля оставлю под паром… Понял?

Хармид снова кивнул.

– Сколько пахарей?

Эсимнет задумался, пожевал губами.

– Давай четырех.

– А женщин?

– Прислуга в дом… Сам решай. Ну, двух – трех… Деньги возьми у ключника.

Поклонившись, иларх спустился с башни.

Ему не хотелось плыть в Фанагорию, но приказ есть приказ. Рабов в Пантикапее стараются не продавать. Каждая пара рук на счету. Весной они нарасхват, потому что надо пахать и сеять, летом заготавливают сено, пасут скот. Осенью все горожане поголовно заняты сбором урожая. Зимой рабов гонят за хору[95] на строительство оборонительного вала к Меотиде[96], который начали возводить еще при Археанакте Первом.

Тавры рабами не торгуют, хоть и пиратствуют. Захваченных матросов и купцов приносят в жертву Деве: сначала кровью польют алтарь, потом добьют дубиной, а голову насадят на кол.

Сколоты иногда привозят военнопленных – в основном сайримов[97] и сираков[98], когда те совершают вылазки из-за Танаиса. Но только во время перемирия, если у Кизика есть деньги, чтобы заплатить дань. Как только казна иссякнет, начинаются стычки; тут уже не до мирной работорговли.

До заката Хармид находился в котловане: давал указания землекопам, иногда сам брался за лопату или лом, помогал выворачивать валуны. Закончив работу, солдаты нестройной толпой двинулись к войсковому бараку.

Позади остались акрополь, лепившиеся к горе гроздья жилых домов на террасах, кварталы ремесленников… В доках еще кипела работа – моряки будут продолжать просмолку до тех пор, пока солнце совсем не сядет, иначе смола остынет, затвердеет, а значит, завтра опять придется жечь дрова и дышать вонючим черным дымом.

Вот и берег Пантикапы. В казарме уже горят масляные лампы.

Хармид устало опустился на соломенный тюфяк. Повар сунул ему миску ячменной каши с салом, поставил на пол кружку воды. Иларх немного повалялся, с наслаждением вытянув ноги, потом принялся за еду, пока не остыла.

Взгляд упал на сваленное в кучу у стены трофейное оружие: маленькие изогнутые луки, обтянутые кожей гориты[99], тяжелые копья, похожие на гарпуны дротики с длинной втулкой и крошечным жалом.

Заметив акинак и булаву, подумал: «Ишь ты! Простые общинники такие не носят. Похоже, удалось завалить пару сотников».

Иларх вспомнил последнюю стычку. Люди номарха Октамасада сожгли одну из деревень хоры. Когда на следующий день они явились в соседнюю деревню, там их ждала фаланга из двухсот пантикапейцев.

Сколоты сидели на конях, словно влитые, будто это не люди, а кентавры. А дрались ух как настырно! Так и вились вокруг словно растревоженные осы, стреляли просто виртуозно, отпустив поводья на полном скаку.

Пантикапейцы начали обстрел из дальнобойных луков раньше, чем лава докатилась до фаланги, а когда сколоты ответили, гоплиты укрылись за щитами. Тогда всадники повернули обратно, рассыпались по пустоши. Свистели, гарцевали на безопасном расстоянии. Иногда то один, то другой скакал вдоль первой шеренги, размахивая арканом. В такого не целились из луков – ждали, когда сам напорется на копье.

Ила Хармида стояла в засаде за холмом. Товарищи горячили коней, вызывающе поглядывая на командира, но тот сидел с каменным лицом. Так и не удалось поучаствовать в драке.

Когда на обратном пути кавалерсты поравнялись с пехотинцами, которые несли на древках трупы и тяжелораненых, перешучиваться перестали, замолчали, отдавая дань погибшим.

В конце строя тащилась телега с трофеями, следом гуртовщики из местных тавров вели отловленных лошадей. Мохнатые низкорослые тарпаны дико косились на боспорских скакунов со стрижеными гривами.