– Во всяком случае, мы не мертвы, – словно продолжая свою мысль и пытаясь взбодриться, внезапно сказал Дэнни.

Он посмотрел на меня как ребенок, который потревожил задремавшего отца. Я повернулся к нему, задержал взгляд на его лице и снова уставился в небо.

– Я даже не знаю, что было бы лучше сейчас.

***

Минуло несколько дождливых дней. Я периодически впадал в хандру, но она всё же потихоньку отступала, становясь не такой плотной, и иногда я нарочно мотал головой в надежде поскорее скинуть с себя эту надоевшую вуаль. Мы с Дэнни все это время держались вместе, но разговаривали мало: каждый переживал сам по себе. В начале лета 1862 года мы прибыли в расположение 2-й роты 5-го пехотного полка Техасской бригады под командованием бригадного генерала Джона Белла Худа. Еще одной легенды.

Я лежал в палатке на спальном мешке и думал о жизни. О смерти. Одного не бывает без другого, поэтому я и думал о них обеих вместе. Прежде тема жизни и смерти казалась мне далекой, даже мифической, как покрытая многолетней пылью книга, собранная из отцовских историй о войне с Мексикой. Все эти рассказы я знал наизусть, слушая их с самого детства – сначала с нескрываемым интересом, затем с откровенной зевотой. Отец, перебрав с виски, начинал вносить в свои истории кровавые подробности. На него сразу же шикала мать, и он переходил на полушепот. Это шуршание пьяных слов всегда мне нравилось, оно добавляло в рассказ таинственности и, несмотря на проскакивающую браваду, искренности. Я верил. Тем не менее, это были истории из отцовской жизни, а не из моей. Я был уверен, что меня это не коснется никогда, что на безопасном расстоянии от смерти я буду ее храбро побаиваться…

– Как ты думаешь, на хрена мы здесь?

Зеленые глаза из-под густых рыжих бровей смотрели на меня серьезно и даже упрекающе. Я растерялся.

– Э-э-э… чтобы победить?

– Кого же? – Незнакомец, едва дав мне договорить, задал еще один странный вопрос.

– Как кого? Проклятых янки! – Я с недоумением и даже с раздражением взглянул на рыжего снова.

– Чем же они отличаются от нас? – Он доставал свои глупые реплики быстро, словно заранее отрепетировал этот диалог.

– Они хотят нас захватить!

– А зачем?

– Чтобы освободить рабов?

– А мы что, не даем им их освобождать?

– Конечно!

– Получается, и мы, и они воюем за черных.

Я хотел было что-то сказать, но не нашел подходящих слов, а незнакомец, как карту из рукава, вытащил еще один вопрос:

–Почему же черные сами за себя не воюют?

Я не нашёлся с ответом, хотя задумывался об этом много раз, возвращаясь в свое детство, к белому особняку мистера Эбигейла, где черные люди под палящим солнцем собирали белые комки хлопчатника. Хлопок продадут за доллары на север, где из него изготовят одежду, которую тоже продадут за доллары…

– Вот я у тебя и спрашиваю – на хрена мы здесь? За что мы воюем?

Надо признать, слова рыжего впервые заставили меня задуматься о смысле войны. О смысле жизни я уже подумал, о внезапной смерти тоже успел. А вот о ее причинах – нет. Трупы все так же лежали у меня перед глазами: в серых шинелях, в синих жакетах. Они приходили ко мне реже, чем прежде, но все же еще наносили визиты в мою голову.

Я не думал о том, почему все эти люди погибли. Мне хватало самого факта – кровавой смазанной кляксы. Сейчас я начал задавать вопросы. Сначала себе, затем – остальным, но внятного ответа получить не мог. Одни пускались в путаные объяснения, другие, те, что поумнее, бросались словами «свобода», «независимость», «вечная ценность», третьи ругали «чертовых католиков северян», четвёртые уверяли, что своими фабриками янки заполонят всю страну и мы вымрем. Версий я наслушался самых разных. Кто-то охотно общался со мной, но чаще люди просто не понимали моих вопросов и выходили из себя.

Но однажды нашёлся тот, кто легко и просто открыл мне глаза.

– Ты смелый парень, солдат! Как твое имя? – пытаясь перекричать шум боя, похвалил меня капрал.

– Прайс, сэр! – немного смущенно ответил я. – Ленард.

– Ну что ж, мистер Ленард Прайс, я обязан тебе жизнью. Ловко ты подстрелил тех двух подонков у меня за спиной.

– Спасибо, сэр!

– У тебя знакомое лицо! Откуда ты?

– Техас, сэр! Недалеко от Парадайза.

– О, кажется, я знаю, где это! Там недавно железнодорожную дорогу проложили. Мой старик туда работать пошел. Странное, говорит, место.

– Почему, сэр?

– Название чудное, а сам городок новый, еще свежим спилом пахнет. Вид как на открытке. Но райского там ничего нет.

– Мой брат был пастырем. Он говорил, что город так назвали, потому что солнце на закате садится за две горы, которые местные называют «мамой» и «папой». Так вот, за родителями солнце и прячется, протягивая между ними последний луч. Словно господь тянет свою золотую длань. Людям понравилось место, они начали строить дом за домом, так и получился город.

– Бред какой, – поморщился капрал.

Мы сидели в окопе и продолжали орать: иначе было ничего не расслышать. Взрывы оглушали, у некоторых из ушей текла кровь, рядом со мной сидел контуженный солдат и не понимал, что происходит… Впрочем, и те, и другие были, на мой взгляд, счастливчиками. Перемазанные грязью и кровью, они все еще могли дышать – в отличие от их товарищей, которые уже словили пулю и уже не двигались – или еще только задыхались, судорожно хватая воздух синими губами.

Несколько двенадцатифунтовых Наполеонов не давали нам поднять головы, то и дело гулко швыряя снаряды в сторону окопов нашего полка. Северяне побеждали, они заманили нас в капкан и отрезали путь к отступлению.

– Совсем скоро они сожмут кольцо до точки и выдавят наше южное мясо из нас же самих! – пытался предсказать военный маневр противника.

Несмотря на невысокий чин и молодость, воякой он был опытным, рассудительным и умелым. От страха не убегал, от куража тоже. От него я узнал, что эмоции редко подсказывают правильное решение. Ибо диктуют тебе реальность, которой нет. Вот ты дрожишь от страха, плачешь, может быть, даже обосрался, но ведь объективных причин к этому нет, это всё происходит только в твоей голове. Бессмысленное переживание и бесполезное: ведь полные штаны дерьма явно не поспособствуют твоему доблестному рывку к победе и жизни. Кураж тоже бестолков и зачастую даже опаснее страха. Он приятен, он гонит вперед, хватает тебя, словно орлан, за плечи и несет над врагами, а ты в это время поливаешь их свинцом, как водой из лейки. Но на самом деле ты хрупок, никакого орлана в помине нет, а пуля, одна-единственная, в долю секунды может оборвать всю твою многолетнюю историю. Быстро и глупо, зато приятно – в отличие от страха. Поэтому на войне только рассудок дает преимущество. Сухой расчет. Это дома можно страдать по бабам или бояться их мужей. На войне без эмоций: увидел, услышал, просчитал – действуй. Только так можно выжить и победить. Только так выглядит самая короткая дорога домой.

В тот вечер мы отбились, потеряли много ребят, но выстояли. Северян, как обычно, было много – раза в два больше, чем нас. Шеренги из синих отглаженных шинелей угрожающе надвигались на нас, и в какой-то миг я подумал, что эти волны просто утопят нас в наших же окопах. Янки были лучше вооружены: у каждого по новехонькому Кольту, по сабле и винтовке Спрингфилд со штыком на конце. Мы же больше напоминали оборванцев, вооруженных старыми потсдамскими мушкетами – тяжелыми, с сильной отдачей. Каким-то чудом мы умудрялись отбиваться при помощи этой рухляди, стрелявшей неточно, а то и вовсе через раз. В конце битвы кто-то обязательно орал: «Мы Дикси!». Я же думал, что мы падальщики, которые сейчас снова пойдут обирать трупы. Нет, ничего зазорного в том, чтобы забрать оружие поверженного врага, я не видел. Да пускай даже и сапоги. Но выворачивать карманы трупов в поисках папирос я считал отвратительным. Среди нас были те, кто не гнушался ничем, они могли обыскать мертвого, найти в его внутреннем кармане аккуратно сложенное, но помятое письмо и начать потешаться над написанным, приговаривая что-то вроде: «Он тебя больше не любит, детка!». Кто-то подобной чепухой не занимался, а обыскивал убитых целенаправленно, ища деньги. Бывает, едва прозвучал последний выстрел – а мародеры уже ползут обыскивать трупы. Понемногу они входили в азарт, поднимались с колен и ходили между телами уже по-хозяйски, как в собственном огороде, собирая в карманы урожай. Я же сидел, глядя на это, и в который раз задавал себе вопрос – что за идея нас объединяла и разъединяла одновременно? Синий против серого, янки против дикси, север против юга, смерть против жизни… И снова этот дурацкий кровавый воздух…