– Да, Шин, – ответил он, – все идет как по маслу. Я заберу Альбиона к концу месяца, если не раньше.

Шин еще раз хохотнул, заставив несколько голов повернуться в их сторону. Этот парень совершено не умеет вести себя в обществе.

– Этого не случится, Рочдейл, поверь мне. Я заберу у тебя Серенити раньше, чем ты поймешь это. Уютный новый денник готов и ждет ее. Ха! О да, Кэйзенов… Холтуисл положил глаз на эту серую. Последнее время ему везло в игре, и он может много потратить, чтобы заполучить ее.

– Проклятие! – Адам еще раз взглянул на лошадь, проходящую вдоль колоннады к аукционеру. Перед ней в списке было еще несколько лошадей, но она привлекла внимание многих джентльменов, стоящих вдоль дорожки. – Если Холтуисл ввяжется в торги, ставки взлетят до небес. А что до него, так лошадь может быть слепая и хромая вьючная кляча, ему все равно.

– Это точно, – согласился Шин. – Ему просто нравится владеть теми вещами, которые хочет получить кто-то другой. Перестань пялиться на эту крапчатую; Кэйзенов, и он, может быть, не поймет, что ты заинтересован.

– Ты прав, Шин. Спасибо за предупреждение. Кстати, как я понял, ты показываешь новую картину. – Брови Кэйзенова вопросительно поднялись, в то время как глаза блестели весельем.

Шин, который сегодня явно лопался от вульгарного хохота, снова захихикал так, что его полосатый живот затрясся. Он был художником-любителем, чьи «работы» нельзя было показывать на публике. Вместо этого он устроил в своем городском доме частную «галерею», где показывал свои работы джентльменам по специальному приглашению. И еще были вечеринки, часто проходившие на вилле Рочдейла в Туикнеме, куда Шин привозил свою последнюю модель и рисовал ее, так сказать, прямо на месте. В продолжение вечера другие женщины, которых привозили на вечеринку, иногда проникались духом позирования и обнажались, чтобы Шин нарисовал и их тоже. К наступлению рассвета видно было больше плоти, чем одежды. На вилле Рочдейла висела не одна картина Шина – напоминание об особенно оживленных вечеринках.

Кэйзенов немного разбирался в искусстве и считал, что у Шина действительно есть талант. Он часто дразнил приятеля тем, что его картины с пристойными сюжетами могли бы висеть в Британском музее, где Кэйзенов был одним из попечителей, но Шина это не интересовало. Он предпочитал пухлые женские ягодицы или другие не менее пышные части тела пейзажам и классическим этюдам.

– Так случилось, – произнес Шин, глупо улыбаясь, – что у меня действительно есть новая картина. Ты должен прийти и посмотреть ее, Кэйзенов. Думаю, она позабавит тебя. Ты можешь узнать лицо, если не что-то другое, принадлежащее той новой маленькой танцовщице из «Друри-Лейн», Дилайлы Манро.

– Рыжая с большой… – Кэйзенов сделал красноречивый жест около груди.

– Она самая, – подтвердил Шин. – Она была чрезвычайно… уступчивой моделью, и я смог запечатлеть наиболее интересную позу. Мне не терпится услышать твое мнение. А теперь, если вы оба извините меня, я хочу посмотреть, как идут торги вороной кобылы.

Он повернулся и направился к колоннаде, исчезнув в море шляп и сюртуков.

– В нем есть что-то дьявольски отталкивающее, – заметил Рочдейл.

– Интересная оценка, особенно с твоей стороны. Но при чем тут все эти разговоры о Серенити и Альбионе? – спросил Кэйзенов. – Только не говори мне, что ты поставил свою лучшую лошадь в каком-то пари с ним.

– Именно это я и сделал.

Брови Кэйзенова исчезли под краем шляпы.

– Не могу в это поверить. Я не думал, что ты когда-нибудь расстанешься с этой лошадью.

– Я не собираюсь расставаться с ней.

– А-а… Значит, дело верное?

Рочдейл улыбнулся:

– Да. Вернее не придумаешь.