– Это ты, верно, в дом отдыха попал, – расхохотался Уртабаев. – Видишь и святое место на что-нибудь пригодилось: людям после работы отдых даст. А ты ещё недоволен!

– Пошёл я поклониться святой горе, – продолжал старик, пропуская мимо ушей непристойную реплику сына. – Добрые люди разыскать помогли, а то и места не узнать. Внизу машины на четырёх лапах ходят, гору грызут, дымом плюют, по-собачьему лают. Заплакал я горькими слёзами, накрыл голову полой халата и убежал… Алла Акбар![57]

– Оказывается, ты и на нашем Ката-Таге успел уже побывать! Посмотреть на тебя, можно подумать, и километра не пройдёшь – хиленький стал. А тебя вон куда носит!

– Спрашиваю верующих людей: «Коку ж это мешал святой мазар на горе?» И говорят мне верующие: «Мусульманин один, Уртабаев Саид, родом из Чубека, машины сюда привёл и велел им гору грызть. День и ночь грызут, а он стоит руки в боки, папиросу курит, да всё приказывает, чтобы рыли поглубже». И спрашивают меня люди: «Ты, говоришь, странник сам из Чубека? Должен его знать». А я отвернулся и солгал – да простит меня всевышний! «Нет, – говорю, – не знал я в Чубеке такого мусульманина, который бы святые места осквернять не постыдился».

– Что же ты, папаша, приехал возвращать меня в мусульманскую веру? Брось ты это дело! Чайку лучше попей, остынет.

– Да… не думал я, что доживу до такого срама. Сколько труда стоило всей семье отправить тебя в Бухару в медресе! Дядя твой на дорогу ни танги не дал, сказал: «Может пешком, добрые люди накормят». Всё, что было дома, мы тебе в дорогу собрали. Думал, доживу, вернёшься из Бухары благочестивым учёным мусульманином, ишаном вернёшься, семье почёт принесёшь… Помутил тебя дьявол. Бежал ты из медресе, и дядю и семью опозорил. На горе семье и односельчанам недоучкой вернулся. Недаром говорят, у нас: из всех бед, которыми бог испытывает правоверных, хуже всего четыре беды – вошь, блоха, эсаул да мулла-недоучка.

– Устарела твоя поговорка, папаша. Эсаулов мы всех перестреляли, мулл больше не обучаем, вот разве вши и блохи у нас ещё водятся. А уж если ты такой любитель пословиц, я тебе, папашка, скажу другую. Помнишь, дедушка всегда говорил про мулл: все муллы – это один человек, да и этот один – не мужчина, а баба. Как же это ты, верующий мусульманин, сына своего бабой хотел сделать? Ай-яй-яй!.. А вот ещё есть и такая поговорка, тоже, наверное, знаешь: скот, который раз поспал в тени медресе, больше для работы не годится. Моё счастье, что убежал вовремя, потому ещё кое на что гожусь.

– Всегда был у тебя язык нечистый. В рубашке ты ещё бегал, а уже матери сквернословил… Помню, приехал ты в Чубек представителем новой власти. Всякая власть от бога, иная в наказание за грехи наши. Весь кишлак думал: раз сын старого Уртабая в новой власти сидит, значит бояться нам нечего, – есть у нас перед властью заступник, он нас в обиду не даст. Приехал ты в кишлак, на следующий день благочестивых мусульман имущества решил и отправил в далёкие края, кишлак наш на весь вилайет опозорил.

– Ай, папашка, папашка! Бедняком ты всю жизнь прожил, а разговор у тебя кулацкий.

– Приехал я сюда посмотреть, как это сын мой в больших начальниках ходит. Слышу – жалобы кругом и плач правоверных. Дехкан, что у тебя тут работали и беспокоились о спасении души мусульманской, в ГПУ передал. Нет такого места, где бы имени твоего не проклинали.

– Э, папашка, да я вижу, прежде чем ко мне прийти, ты уже со всей нашей местной контрой снюхаться успел. Быстро орудуешь. Смотри, у нас тут законы строгие! Возьмут за шиворот, я тебе тогда не заступник. Зачем же ты, после этого, ко мне приехал? Выкладывай уж прямо.

– Есть у нас такая сказка, старые люди рассказывают, а старым людям зачем врать? Одна цапля заболела тяжёлой болезнью. А когда заболела, то посоветовали ей обратиться к табибу. Приходит она к табибу и говорит: «Заболела я, и очень мне дурно. Дай, табиб, какое-нибудь лекарство». Посмотрел табиб на цаплю и говорит: «Болезнь твоя тяжёлая, но есть против неё одно верное средство: найди такой источник, куда ты ни разу не нагадила, выкупайся в этом источнике, и болезнь твою как рукой снимет». Тогда цапля легла на землю, растопырила крылья и говорит: «Ой, пришла моя кончина. Умираю». Удивился табиб: «Я ж тебе дал верное средство. Почему собираешься умирать, а не идёшь искать источника?» – «Ой, и не говори! – заплакала горько цапля. – Разве есть где-нибудь такой источник, куда бы я не нагадила?»

– Это ты про меня? – улыбнулся Уртабаев. – Сказка хорошая и кое к кому она, пожалуй, подходит, только не ко мне. Я здоров, болеть не собираюсь, а заболею, всё равно в ваш источник купаться не пойду.

– Ни один человек не знает, когда ждёт его беда. А твоя беда близко.

– Раз ни один человек не знает, откуда же ты об этом знаешь?

– Бог многое открывает верующим, о чём неверные узнают только в час своей кончины.

– Что ты мне всё смерть пророчишь? А ещё папашка! Из нас двоих тебе скорее думать о смерти надо.

– Беда большая над этим местом повисла. Когда с горы падает камень, те, которым бог не помутил разума, обращаются в бегство. Вот и пришёл тебе сказать: народ недоволен безбожной властью. Разве тебе самому в прошлом году не причинила она большой обиды? Верующие не отвернутся от тебя. Те, которые образумились и признали наши знамения, не будут обижены на толщу плевы на финиковой косточке.

– Ого! Какая ж это беда повисла над нашим строительством? Ты, папашка, выражайся яснее.

– Сказано в коране: «Вода его уйдёт в землю, и тебе никак уже не суметь отыскать её».

– Эти сказки мы слыхали. Насчёт воды это уж наша, а не твоя специальность. О воде не беспокойся. Ты, мне думается, не с этим пришёл. Раз уж решил меня образумить – выкладывай прямо. Чего ж мне бояться?

– Знающие люди говорят: большое множество всадников перешло через Пяндж. Копытами их коней протоптаны новые межи на колхозных полях. В какой кишлак въезжает один всадник, выезжают из него два всадника. В какой въезжает их десять – выезжают двадцать. Завтра будут их тысячи. Все ваши машины посбросают в Вахш. А неверные, гибель им! Дела их пропадут.

– Так… Помнишь, папашка, двадцать первый год, когда мы дрались с басмачами и басмачи окружили нас в Кулябе? Было нас тогда человек тридцать, а басмачей человек восемьсот. Ты пробрался тогда ко мне в крепость парламентёром, сдаться меня уговаривал. Что я тебе, папашка, ответил? Помнишь? Я тебе тогда сказал: «Садись, старик, вот тебе чайник. Кушать у нас нечего, но чаю ещё немного осталось. Напрасно ты пришёл ко мне послом от басмачей. Моему папашке это не пристало. Обратно к басмачам я тебя не пущу. Будем здесь умирать вместе. Я моложе тебя, и мне жизнь за советскую власть отдать не жалко, сделай уж одолжение и ты, не пожалей своей». Что я тогда сделал? Я тебя запер на замок, и ты просидел у нас в крепости две недели, до тех пор, пока не подоспели наши красноармейские части и не прогнали басмачей.

Старик поднялся с коврика и потихоньку попятился к двери.

– Нет, папашка, подожди! Ты же ко мне в гости пришёл. Уходить так рано не годится.

Уртабаев подошёл к двери, запер её и ключ положил в карман.

– Сделай одолжение, погости у меня до окончания праздника. Чего ж ты поднялся? Садись, чайку попьём. Ну, давай выкладывай: кто тебя сюда послал?

– Никто меня не посылал. Сам пришёл. Образумить тебя хотел. А ты как был шайтан, так и остался.

– Это ты брось! Слишком много что-то ты знаешь. В твои годы столько знать вредно. И про то, что меня здесь в прошлом году обидели, знаешь, и про басмачей… Ты, папашка, не финти. Рассказывай всё по совести. Кому скажешь правду, как не родному сыну?

– Ничего я не знаю. Ездил помолиться к святым местам, на обратном пути к тебе заехал. Про басмачей люди говорят. Сам не видел и знать не знаю. Дома мать ждёт и зятья ждут. Помирать скоро буду. Надо перед смертью по хозяйству распорядиться. Грех большой на свою душу берёшь.