– Большеголовые! У них глаза светятся! А ещё они цокают, как…

– Как шелест листвы, – послышалось тихое бормотания следопыта, что запил порцию снеди из личной кожаной фляги, словно в прострации наблюдая танцующий взмывающий к веткам огонь, незаметно для всех обернувшись к ним, пуская на скулы и опущенные веки тени от перетекающего по нему костра.

– Да! – ухватившись, прикрикнул тот, но следом изменился в осунувшемся лице, так как Клайд, сидел неподвижно, и, вскинувшись к нему, был до омерзения хладнокровен. Сотник же умял свой интерес, и отмахнувшись, обмякши, уселся обратно к виконту.

– Отдыхай оруженосец. Они не причинят тебе зла. Им свойственна лишь любознательность.

Безродный опять невозмутимо замолк, погрузившись в свои думы, скинув латунный отсвет с томного лица под спавшие пряди, а Гайт стал постепенно отходить от трепещущегося в буйном колотуне и обмывание крови сердца потрясения, отдающего постоянными постукиваниями в его налитые жилами взмокших висках. Первым, что он сделал, это воровато на подкашивающихся поджилках, трясущимися руками протянул рукоятью вперед именной меч своему виконту, но тот брезгливо отрёкся, ссылаясь на один непреложный факт, лукаво косясь на него бронзовым от костра ликом.

– За мой меч отвечает оруженосец. Носит, кстати, тоже.

Покорно кивнув, Тощий нашел ножны, что все ещё порожним балластом болтались на последних нитках на его левом бедре, и с вибрацией на вспотевших кистях внедрил в них острие, которое предварительно обтер об штанину. Залипшую пахучую кровь у перекрестья и кромки острия, ещё необходимо было тщательно отмочить. Преодолев охватившую с головой лихорадку, и с мановением приглашения патрона, присоединиться к поеданию снеди, и теплой наваристой похлебке, он все так же, как каленым железом за шею, пристыженный, за свой малодушный побег, держа голову понуро, все же сблизился, коря себя за былой проступок, и с точившемся кровью сердцем уповая на амнистию. Но верный себе Калиб то и дело водил по нему гадливо сверлящее царапающим взглядом, будто не понимая, отчего он посмел покуситься на еду, а не на кору деревьев, или чешуйки шишек с ладонь, что возлежали рядом, как разбросанные выпуклые следы чьих-то лап.

Риба причмокивая, доела и, напасшись в сытной трапезе смелости, приподнялась на едва ли доходивший до их лбов рост, отошла от всеобщего восседающего сборища, вокруг озаряющего и гонящего обступившие сумерки костра. Никто не помешал ей и не спросил куда она. Каждый свыкнулся, к её чудаковатым отношениям с тем, кого она звала “хозяином” и даже оком не повел за ней. Нелюдимо обособленный Клайд вычищал застрявшую прожилку из неровных и даже со щербинами, хотя и не желтых зубов на нижней челюсти если бы не слабые отсветы огня, когда к нему робко подсела опальная Риба. Она долго молчала, смотря скорее на его котомку, которая разделяла их ложбинкой, раскрыто лежавшей под сложенными ногами Безродного.

– Я тута хотела сказать, что… я же невольно, – обрывисто начала она, но томный следопыт и бровью не повел, все так же неотрывно ковыряя зуб, ногтем безымянного пальца левой руки, устремивши взор в сгущающее краски, обступившие непролазной чащобой пространство леса. – Сжальтесь хозяин! Право, я больше не буду.

Тот просто вынул прожилку сухожилия, и, неприхотливо выплюнув её в сторону, поведя языком по полости, сведя брови с латунного лба, прокомментировал её оправдания, исподлобья смотря в нависающий покрывалом морок, разгоняющей его вымоченные желтой кровью слипшиеся на скулах пряди, отдающие легкими каперсами.

– Третий раз, ты объедаешься ими при мне. И всякий раз, следом замедляешь мой путь. Я могу мириться с течкой, или несварением от отравленной воды, но это делаешь последовательно, и сознательно…

– Не правда! – пылко прикрикнула она на его свинцовую тираду полную умеренного яда дав волю облакам мглы из рта, чем привлекла остальную часть группы своей решимостью в споре. – Я не могу остановиться. Это как вы лепечите… пороки.

– Это пароксизм, – отозвался уловивший часть беседы Джоаль, но поняв, что его не слышат, как передавленную колесом лягушку, воротился своим вниманием к новому рассказу Калиба, что в очередной раз на словах разделывал успевшего в третий раз умереть за этот час, альфа-самца куйнов. Очевидно, его ошалелость этим примечательным событием положительно ещё долго не оставит его собеседников.

Клайд опять медленно отрезал ломтик походного провианта, и с ленцой положил ленту куска себе в рот с ножа. Он долго жевал его, неспешно работая желваками, пока Риба жалобно смотрела на него снизу-вверх, развесив свои длинные уши, как завядающее листы цветов, с раскрытыми как полная радия синими глазами, под опавшими бровями. Почти минуту Клайд под аккомпанемент трескотни костра, цикад и сказа сотника, безразлично неспешно мучил зубами кусок вяленого мяса, а потом, не поднимая на неё серый как ртуть глаз с малым отражением огонька, смотря четко на холодную и мягкую от не вытравливаемой влажности сине-желтую землю, передал ей вяленную культу и столовый нож с доморощенной рукоятью из стесанного сучка. Чуть просветлевшая слуга задрала уши, как стяги пре приветствие короля, и почти с одухотворением приняла часть его доверия.

– Спасибо, – как обычно низким тембром произнесла она, проявив омуты на щеках.

– Точи, не переедая, – намекнул тот. Гоблинка понимающе кивнув, на долю доверия кивнула и, ухватив отрезанный кусок, долго терзала его зубами, покуда не заметила своим слегка подсвеченным сине-матовым лицом от отсвета, прибившиеся внимание от остальных членов их отряда у мерцания столпов искр среди высоких задиравшихся в танце языков пламени, восходящих маревом к разухабистым ветвям вековых елей.

Не выпуская ломтя мяса, она сдвинула свои темно-бордовые брови, и ворчливо чавкая, насуплено отмочила.

– На что пырите?

– Риба… – очень мягко, иссекая, как и пар из-за рта намекнул ей хозяин, излишне уставший, чтобы полноценно прицыкнуть на её самость. Она безропотно доела в тишине, не замечая нечего, окромя профиля патрона. Но кто знает, что творилось в её умыслах.

Стан куйнов, стал благоволящее удачным местом для коротко временного ночлега – учитывая, что детёнышей и прочих сторожил окромя остовов скелетов на лежанке, не сыскалось. И когда уваженный новой жертвой стопки нарванного подлеска потрескивающий костер, изливаясь красками, пылал, чадя в небо, и щелкая сухими стенающими ветками под короткие вспышки стреляющих углей, Клайд как самый уморившийся, отдав короткое распоряжение выставить дозор, расстелил плотную черную подстилку изо льна. Коя часто болталась у него под котомкой, занимая много места, но имея с сем недурную ширину и длину, как и слой, не отказывающий полноценно озябнуть.

Он улегся, как обычно на спину, положим меч под правую руку, и, заготовив кинжал, что сжал левой, позарившись на густое полотно ночи, с острым месяцем радии, зашедшим на источенное поблескивающие мириадами огоньками звезд небо. Риба, которая долго мялась, попросилась прильнуть рядом, и он нехотя распахнул покрывало, давая ей пядь, для её мелкого тельца под левой рукой.

– Ну, хотя бы день без твоего храпа отжил… – муторно пробубнил он, улавливая её бадьян, когда, смыкая веки, отдавался пленяющей его силе безжалостной усталости.

                        3.

Канна разверзла вежды затемно, в, сгущенное поволокой, почти снежно мглистое утро, обволакивающее их стан с тесниной непросвечиваемых недюжинных елей, меж приземистых опоясавших лопухов близлежащих куп, покрытых волдырями капелек росы. Она подняла свою свинцовую от перепада давления голову с подстилки, и растрепанная войлочная вороненная коса, саданула её по оголенной налитой белесой груди забугрившейся гусиной кожей. А утепленное покрывало лавиной спало на второй прильнувший кулек, вблизи с которым она муторно покоилась. Первая разрезающая покров тьмы полоска зарева намечающейся на свою вотчину анемаи пробивавшая заслон беспроглядных дебрей, заставил её сморщить задранный нос, и рефлекторно курьезно зажмуриться, но уже вскоре ухватившая её рука, без особой силы притянула её сонливость ближе к пленяющему ложу.