– У меня есть одна просьба Риба, – с ходу сухо начал, он, и, мягко притворив дверь задушив обертона, замер на месте, покуда слабые огни, подсвечивали бронзой его округлое сведенное лицо, в котором читалась всеми фибрами подавляемая ярость и злом блестевшие буркалы.

– Я догадываюсь какая, – вполсилы просипела она, а красная копна в такт её клюнувшей головы, подпрыгнула и опала каскадом к мыскам сапожек.

– И тем не менее. Более ни цапай меня при всех за пальцы. Это портит мое реноме, если я бездействую на такую открытую дерзновенность. А здесь такое не в почете, – он сказал все, что хотел и прошел вперед по стонущим от его грузных шагов половицам, поджигая иные дремлющие на постах свечи, что были хаотично разбросаны по комнате. По пути он мельком дошел до мрака стены и прикрыл створки киота, поцеловав косой темно-бордовый перекрестный крест на шее. И пока пространство насыщалось светом, пустившая косую ушастую тень Риба с которой не спала повинная мина при вхождении грозного барона, держа меч как опору подмываемым виной дрожащим поджилкам, решила мягко переспросить неоговоренный нюанс.

– Это то самое, что вы помышляли провещать? – её голос звучал, все так же хрипловато, но и растерянно, вместе с ввалившимися ямками на подкушенных щеках, и опустившимися как при штиле паруса ушами.

– А тебе невтерпеж жаждется иных претензий? – источая сердитый тон, искоса метая молнии их глаз в неё уточнил он через плечо, поджигая последнюю свечу на полке, возле сокрытого полумраком портрета.

Она, закусив губу под клыки, не решилась отвечать, напустив на себя, как привиделось виконту обескровленную фисташково-синею краску кожи. И когда Нуйд, закончил все обособленные дела, и грузно уселся за стул, возле стола, в обступившем освещение дюжины свечей, то ещё раз повинно покосился на сокрытый настенный киот с вязью витков скани, будто ловя от него негласный укор за привод в его обитель нелюдя. Он, будучи насупленным, и погруженный в тягостные мысли, так и не предложил им сесть.

– Я тут мнил, мы посидим и посмакуем байки, но Рибе очевидно любо, нечто иное, – вскоре с небольшим призрением скосил на неё грозные голубоватые глаза барон. – Отчего я переведу вопрос к вам виконт. Прощу, прощения забыл, как вас там… – это звучало более искреннее вне стравленной желчи, и, спустив котомку, тот участилво ответил.

– Джоаль, сударь.

– Отлично. Так вот, если соизволите сесть, то прощу, – он, сгустив реденькие брови, в полумраке указал на стул впереди себя. Поруганная гоблинка осталась стоять, отвлеченно рассматривая красное зарево всходящей радии, что особенно удачно отвратила её угнетенный вид.

– И так, – мягче продолжил барон, – вы известили мне кто вы. Но вот на кой вам солдаты и куда вы устремляетесь, смолчали. Для меня, весьма значимы такие нюансы, так как пост обязывает уточнять такие мелочи, дабы они не народились в общий холст моего безразличия.

Он закончил перебирать брылами, и вместо того, чтобы ждать ответа, передвинул недовольный взгляд на отвлеченную гоблинку, а затем на указательный палец левой кисти, у которого явственно зиял фиолетовый ореол, кровоподтёка от зубов. Риба знала, когда хотела обозначить, а когда прокусить, и её острые клыки остались вне претензий Гума.

– Я направлюсь в лирру, – лаконично и обрывисто отстегнул виконт, чувствуя казуально проносящуюся дрожь у поджилок, от общей неловкости – допроса…

– Это твоя цель бытия, или если порыть, сыщется более неотложная причина? – уже более сердито отозвался тот под огни свечей, ощетинив грубые черты сведенного лица.

– Увы, мне невмочь, поведать вам паче. Государственная тайна, – глупо развел руками Джоаль в бордовых манжетах с желтой полосой тесьмы, как тут же на стол обрушалась ладонь Барона. От силы удара и грохота, встрепенувшаяся как игла Риба, оробев выронила меч, что звоном гарды отозвался на все пространство покоев.

– А я есмь кто, ежели не представитель государства?! – Джоаль чаял устрашиться в сердцах пробасившему верзиле с выступившими по лицу жилами, но тут он как бойко протрезвел, и не от вина, которого он принял лишь пинту. Нет, он понял границу своей власти, и наконец помянул, как к нему относились в замке.

– Вы мой благоверный, безусловно часть государства. Но я племянник королевы, а не захудалый посол или мозгляк гонец. Посему аль я говорю государственная тайна, следственно, она ей и остаётся. Настоятельно прошу предстать своими требованиями конкретнее или я уйду. Напоминаю, у меня поручение короля, а не графа, или вздорной дочки барона, со страстным письмом полюбившемуся рыцарю.

Барон, несмотря на мгновение близкое к тому, чтобы сорваться с места и придушить высокопарного, не терявшего присутствия духа виконта своими кряжистыми руками, быстро остыл, и даже прородился на язвительную улыбку с кривыми зубами.

– Хорошо стелешь, да ещё так помпезно. Вот токмо в одном нюансе у тебя пролет.

– Слушаю? – с мнительным репеем за заколовшую шею озадаченно произнес виконт, который от фраппирующей улыбки борона, на раз растерял всякую уверенность.

– Тут встала такая дилемма. Я нежданно-негаданно уразумел, что тебя никто здесь в глаза не знает, а стало потвердеть твою августейшую особу, не может. Как ты намерен обосновать мне, что ты подлинный исполнитель воли короля? Вовсе не статус виконта меня гложет, это рефрен другого толка. Где шанс, что ты не шпик востока, кой прибыл сюда для диверсии?

Выслушав все вываленные на голову наветы, Джоаль было растерялся до потери краски холеных щек, роняя усы к щетинистому подбородку. Но враз собрался, и уколом в память изыскал нить о самом дорогом, что у него обретается, и что он хранил у сердца. Робко доставая свиток пергаментной бумаги, он вмиг неприятно обескуражил барона, который немедля ухватился за уложенные волосы, что растрепались ворсом при касании.

Печать на застывшем сургуче, не могла его провести и при таком неявном освещении. Перст Сибульта, ему забыть было невмочь, так как распоряжение, и сборы с земель приходили со свитков, на которых был брат близнец этого сургуча и вдавленной в него метке печатки – Пронзенный череп, с гардой.

Барон чьи глаза, было полезли на лоб, а уста задергались ветрогоном судороге мотая бороду, привстал на трясшихся поджилках и в силу гибкости спины почтенно откланялся.

– Право, сердечно прощу помиловать мою заносчивую глупость… Рассчитываю, что данный конфуз не понёс урона, вашей достопочтенной персоне, и благотворной миссии в целом…. Нижайше прощу о снисхождении к моей поспешной осторожности, – он казалось, толком не переменился, однако его проклюнувшиеся раболепие было тошнотворным, лицо, осунувшись, сузилось, а глазницы были недалеки, дабы освободить место от глазных яблок, подавшихся прочь из орбит.

Джоаль так устал от его перепадов его непостоянного характера, что пряча донесение просто брезгливо махнул рукой на притворную куртуазность.

– Будем. Мне приелись ваши перескоки. Я ухожу…

Он привстал, и деловито подхватил набившую оскомину сумку, схватив попутно взгляд особливо притаенной с боку Рибы, полный толи гордости, а может и уважения.

– Прощу, повремените! У нас здесь сыщутся покои для почтенных гостей из столицы. Молю, дайте мне обелить свою поспешность, выказав вам достойный прием, – он был так жалок своим угодническими мотивами, что виконт даже испытал отвращение, к подобострастию такого рослого и могучего телом целого городничего.

– Извольте не унижаться. Мы уходим в гостиницу. А завтра с утра мы покинем ваш город. Буду уповать, новых загвоздок не возникнет? – попутно замолил он, с давящим на того взором, в тени свечей и желтеющей половины надвигающейся радии.

– Нет, помилуйте, что вы. Я даже…

– Благо демиургу. Премного благодарен, – перебил его виконт, явно не выражая благодарности. – Идем Риба.

Подхватив с пола меч, она хвостиком проследовала за ним, оставив Нуйда в неловком положении у свеч, и вставшей в бледнеющем положении наползающей радии, лоснящемся на кромку стола, где возлежали его взмокшие пальцы, вцепившиеся в дерево.