Без её помощи я не продержалась бы и дня. Она мне улыбалась, здоровалась, смотрела с добротой. Пару раз даже приносила воду и платочки, чтобы я не сморкалась в рукав, когда плачу. Она тоже иногда ходила заплаканной. Но я ясно понимала: помощь ей не нужна, она была сама по себе.

У Стаси тоже был ужас-начальник. Он орал на неё, когда она опаздывала, или когда не успевала быстро сверстать сайт, или когда ему не нравился финал. Стася никогда мне об этом не рассказывала, но в опенспейсе сложно не услышать крики прямо за спиной. Вот и я слушала, особенно когда Ангелина забывала про меня. Вскоре Стася уволилась, сказала, что хочет попробовать себя в смежной области. Так я потеряла всю броню.

Напоследок я написала Стасе трогательное сообщение: «буду скучать; спасибо, что делала невыносимое выносимым; пусть у тебя всё будет хорошо». Она ответила по-доброму, и больше мы не общались никогда. Я быстро забыла о ней и ни к кому больше в агентстве так и не смогла привязаться.

Коллега Аня была неплохим человеком. Она аккуратно давала обратную связь, всегда была на работе вовремя и не повышала голос. В первый рабочий день она подарила мне красивую тетрадь с птицами, чтобы я могла записывать все мысли и приказы Ангелины. И в то же время Аня, хоть и была совсем немного старше меня, дружила с Ангелиной и ужасно старалась понравиться ей. Вся её социальная энергия была направлена на доказательство – они с Ангелиной уже ровня. Я же видела, что это всё неправда, никакая они не ровня. Аня была лучше, этичнее и работоспособнее Ангелины. У Ани имелся потенциал хорошей начальницы.

Существовала ещё эйчарка. Она меня наняла. У неё было очень вытянутое лицо, напоминающее по форме калошу. Сначала казалось, что это теперь мой самый близкий человек, такой дружелюбной и очаровательной она выглядела на собеседовании. Я задавала ей разные дурацкие вопросы, а она отвечала с удовольствием. В офисе она показала мне все важные локации, такие как туалет и кухня. Первые дни спрашивала, как я себя чувствую, всё ли хорошо. А потом улыбки закончились. Мы никак не могли подписать договор, хотя я уже работала в агентстве и работала. Она каждый день обещала, что надо подождать ещё недельку. Такие обещания раздражали, и я сказала, что начинаю сомневаться в надёжности агентства. Видимо, это задело эйчарку, и какая-то девушка тут же принесла мне договор, агрессивно швырнув на рабочий стол. В тот же день я встретила эйчарку на кухне. Она увидела меня и улыбнулась:

– Ну что, получила договор?

Я кивнула. Она улыбнулась шире:

– Поняла в нём что-нибудь?

Теперь улыбнулась я – растерянно. Мы разошлись и больше не общались.

Работа занимала всё время: дома я успевала поесть, привести вещи в порядок и посмотреть две серии какого-нибудь сериала. И моя кошка Окрошка тосковала по мне, выла у двери. Соседка, с которой мы арендовали квартиру, осуждала меня за кошкины истерики и очень жалела Окрошку. А мне было больно от этого воя, от ежедневного несчастья Окрошки. Я объясняла ей: «Это чтобы купить тебе корм». Но она всё равно страдала.

С дружбой всё тоже складывалось драматично – она была возможна только в интернете и по выходным. Сначала я плакала от одиночества и тоски, а потом привыкла.

Моя вынужденная недоступность не касалась друга-которому-нельзя-выходить-из-дома. Я старалась приезжать к нему на поздний ужин и почти сразу уезжала, чтобы успеть поспать хоть немного. От работы до него ехать полтора часа и столько же – на обратную дорогу. И я ездила, а кто бы не стал?

Люберцы – чудное место. Каждый раз, когда я там оказывалась, со мной происходило что-то инопланетное. В первый раз я была там летним днём. Светило солнце, во дворе орали дети, женщины развешивали бельё на верёвку во дворе. В кустах сидели пьяные безобидные мужчины с бальзамом «Бугульма». В следующем дворе в кустах сидели другие мужчины, у них была водка, они тоже никому не желали зла. Наверняка такие мужчины сидели под всеми кустами Люберец.

В другой раз был ураган, он снёс большое дерево, оно упало на проезжую часть. Со всех сторон дерево окружили люберчане. Падение дерева стало событием, сенсацией, зрелищем. Люберчане фотографировали дерево, обсуждали его, мужчина утешающе гладил девушку по голове. Дерево и вправду было жаль.

Однажды я шла по Люберцам и горько плакала. Ангелина опять отругала меня без повода, просто потому что поссорилась с мужем. Я слышала весь их звонок целиком, потому что а как не услышать, если она сидела в метре от меня. Отруганная, я летела на ужин к другу. Ко мне подошёл мужчина с ретривером и сказал: «Не плачьте, лучше погладьте собаку». Я погладила, ретривер облизал меня, и все рабочие горести забылись. Таковы были Люберцы.

Друг-которому-нельзя-выходить-из-дома Люберцы не любил. Его злила удалённость от центра и других частей Москвы, бесили тоскливые многоэтажки и что не все доставки еды ему доступны. До него было трудно добраться и трудно уехать обратно. Вокруг не было кофеен третьей волны, к которым привыкли его друзья, только места, куда все боялись заходить. Я не боялась и изредка покупала ему шаурму, куриные крылышки или шашлык. Еду из любимых кафе и ресторанов он получал редко, только если кто-то заботился о нём и привозил что-то с собой из центра. Привычная еда и большой круг общения свелись к минимуму. Не к такой жизни он привык.

Мы виделись только на ужинах, хотя раньше я могла проводить у него дома целый радостный день. Ужины были почти ежедневным ритуалом, на который старались приезжать и разные другие наши друзья. Так что мы с другом-которому-нельзя успевали обменяться парой общих фраз, а потом болтали уже в компании. Из-за работы я знала меньше новостей из его жизни, а он мало что понимал в моей. Работа украла целостность этой дружбы.

Как-то раз я приехала с большим опозданием. Все уже радостно жевали арабьяту и галдели. Возникло знакомое чувство, что я – часть огромной семьи. Наверное, ещё и поэтому я так стремилась попасть на ужины. За столом были два незнакомых мне человека: остроскулая женщина и девушка. Женщина сидела с краю, молчала, ей было неловко, и я решительно направилась развлекать её. Мы пили вино, шутили что-то про вино и игнорировали остальную часть стола. Она рассказывала про себя: что уже около пяти лет нигде не живёт и всё время перемещается, потому что жизнь – одно большое путешествие. Это восхищало и одновременно не было мне близко – я чувствовала себя самой оседлой птицей на свете и не думала, что когда-нибудь смогу покинуть Москву.

Мы напились, нас слегка шатало, мы держались за руки и посмеивались. Она смотрела только на меня, а я смотрела на неё. И я была готова уехать с ней в этот вечер, хотя никогда так не делала. Почти наступила ночь, все начинали собираться домой, разговоры становились мягче и тише. Женщине пришло сообщение. Она встрепенулась и сказала немного виновато: «Муж приехал». Я рассмеялась, как обычно не смеюсь, – низким грудным голосом. Она ушла и больше к другу не приходила.

Такое общение периодически случалось со мной, друг был значимой персоной, персоной грата и имел больше знакомых, чем среднестатистический россиянин. И эти знакомые были красивые, интересные. Мне нравилось улыбаться им, очаровывать, нравилось весело шутить и находиться рядом. Друг относился к моим выходкам спокойно, а точнее обычно их даже не замечал. Он иначе видел вещи, и флирт ему был несвойственен. Или я не могла себе представить его флиртующим. Я ощущала его своим старшим братом, безопасной гаванью, родственной душой. Он был чемпионом заботы и бережности, и я оберегала отношения с ним, как самки животных – новорождённое потомство. Я чувствовала что-то материнское к этим отношениям.

Однажды я искала базу с контактами для нового большого проекта. Папка не открывалась, требовался пароль. Пароль висел на стикере под экраном компьютера Ангелины. Она сама мне об этом сказала, улыбнулась и не сдвинулась с места. Надо было подойти к ней очень близко. Я напряглась так, что у меня заболел живот. Ангелина пахла духами с ароматом корицы и спирта. Я подошла, наклонилась совсем рядом и быстро переписала все цифры и буквы пароля. Он не подходил. Я снова наклонилась над Ангелиной, увидела, что вместо ноля нарисована большая буква «О». Корица со спиртом успели проникнуть слишком глубоко, моё тело им не обрадовалось, и я чихнула Ангелине на шею. Так стало понятно, что духи у Ангелины палёные. Я замерла, Ангелина тоже. Потом я сказала: