Тут бой, если можно было так его назвать, стал утихать… С немецкой стороны стали меньше стрелять. Мы с Гаджи стали подниматься и оглядывать местность после такой мясорубки. То там, то здесь тоже стали подниматься солдаты, кто, шатаясь от контузии, кто, хромая, кто на четвереньках стали выползать из укрытий. Но основная часть, наверное, 95 процентов от всех, кто там был с нашей стороны, остались лежать в снегу…
Мы решили оттащить Миаза с поля боя в тыл и вернуться к своему оружию. Даже предположить не могли, что тыла-то уже нет. Я взвалил его на спину, а Гаджи его держал за ноги. Но не успели отойти немного назад, перед нами вдруг неожиданно появилось несколько немецких солдат. Сняв со спины Миаза и положив его на землю, мы встали на месте. К ним подошли еще немецкие солдаты, которые до этого осматривали лежащих на снегу солдат, искали среди них живых. Если солдат мог самостоятельно передвигаться, то его пинками гнали, а тяжелораненых либо добивали штыками, протыкая им тело по самую мушку, либо стреляли в него на месте. Всех, кто мог передвигаться, согнали в одну кучу. Мы взвалили Миаза на спину и потащили с собой. И пошли. Точнее, немцы нас погнали в сторону своих окопов.
Нас обыскали, допросили. Среди нас были тяжелораненые Миаз и еще один аварец. Миаз не мог говорить. С ним еще отделили трех-четырех тяжелораненых. Старшину с перебитой рукой, которая висела плетью буквально на одной коже, тоже отделили к тяжелораненым. Ветер холодный бил в лицо, что невозможно было держать его прямо. Да и на душе было жутко от этой безысходности. В селе Алексеевка, около которого был этот бой, нам указали на сарай без крыши. Тех раненых положили в угол, где было поменьше снега, подстелив наспех солому. Мы едва успели попрощаться с Миазом, обняв его напоследок. Не дали даже минуты! Вряд ли они выжили там… Я не в состоянии был предположить что-то на его счет, потому что нес Миаза на спине, а она была вся в его крови.
Потом нас вывели из этого села и по бездорожью повели в соседнее село. Дошли к вечеру, сопровождаемые ужасным ветром. Нас вели четверо немецких солдат, вооруженных автоматами. Они срывали с головы солдат приглянувшуюся себе теплую ушанку и надевали на себя. Свои же пилотки засовывали себе в карман.
Недалеко от соседнего с Алексеевкой села находилась свиноферма. Офицер с хищным взглядом нас посчитал и стал загонять пинками и ударами приклада на эту ферму, где навоз был по колено. Те, кто не мог стоять на ногах от ранений или усталости, лежали прямо в навозе, не переставая стонать и ругаться. А остальные вдоль стен выстроились и всю ночь до утра стояли на ногах, то падая, обессилев, то поднимаясь. Через некоторое время, когда с лиц и с одежды стряхнули ледяные корки, которые образовались на нас по дороге, мы вдруг сначала вспотели, а потом так стали дрожать, что стало тяжело даже стоять. Среди такой массы людей повезло только нам с Гаджи, которым удалось хоть как-то присесть. Возле нас оказалось корыто, куда наливали жидкий корм для свиней, вот мы и с Гаджи по очереди там и отдыхали, охраняя друг друга. Целый день, прошагав пешком, без воды, без еды, еще всю ночь пришлось людям стоять на ногах. Раненые были уже на грани…
Утром заявился тот же противный, хищный немецкий офицер с часовыми, они отворили двери и выгнали нас наружу. На выходе каждого огрели резиновой дубинкой. У края села загнали в какой-то загон, предназначенный, видимо, для скота. У нас же у всех уже была только одна мысль, как бы поесть. Голод не давал о чем-то другом думать. Тут нас увидела украинская старушка, подошла к забору и стала быстро-быстро раздавать всем, кому придется, семечки. Но она не успела всем раздать, так как немцы ее прогнали, ударив ее несколько раз. Потом вдруг появилась молодая украинка с корзиной в руках. Всплакнув от жалости к нам, она стала раздавать солдатам кукурузные початки, еще что-то, но, увидев приближающегося часового, закинула за ограду корзинку и убежала. Недалеко то тут, то там стояли и смотрели на нас женщины, дети… Они заступались, как смогли, за тех, кого отогнали немцы от ограды. Некоторые плакали. А мы эти початки поделили, как смогли, и с жадностью съели.
Зашел среди пленных разговор об этом нашем положении и кто был в этом повинен. Оказывается, комсостав батальона, старший лейтенант и политрук, приказав идти в наступление, сами убежали с поля боя буквально сразу же после первых же выстрелов.
По данным из сведений архива 270-й стрелковой дивизии (1-го формирования), которая участвовала в этих военных операциях под Харьковом; командовал на тот момент Кутлин Заки Юсупович. (01.07.1941–30.06.1942). Начальником штаба был полковник Сыщук Емельян Федорович (1941–1945). В журнале боевых действий дивизии записей, конкретно на 5 марта, уже не оказалось.
ИЗ СОВРЕМЕННЫХ ИСТОЧНИКОВ
Харьковский котел: грандиозное поражение Армии на этом участке фронта, под командованием Хрущева и Тимошенко
Каждый раз после крупного поражения или проигранной войны начинается «разбор полетов», в ходе которого ищут виновного в катастрофе. Разбирательства могут идти много лет, и историки, военные, да и сами участники печальных событий предоставляют свои точки зрения, подкрепленные архивными данными, подробным анализом и воспоминаниями очевидцев. В свою очередь «подсудимые», к которым ведут улики, также не могут оставаться в стороне, перекладывая вину на других. Подобное можно наблюдать в ситуации с Харьковским котлом, в котором погибло и попало в немецкий плен свыше 400 тысяч советских солдат.
Советские военнопленные под Харьковом
К разработке наступательных операций по всему фронту приступили сразу после успеха контрнаступления под Москвой: воодушевленная первой крупной победой над немцами, Ставка рассчитывала на окончательный разгром противника в 1942 году. Об этом красноречиво говорит Приказ Народного комиссариата обороны № 130 от 1 мая 1942 года, констатировавший, что «У Красной Армии есть все необходимое для того, чтобы осуществить эту возвышенную цель», при этом тяжелые поражения под Вязьмой и Любанью выявили целый комплекс просчетов и ошибок, стоивших жизни десяткам тысяч советских солдат. Но командование настойчиво утверждало новые и новые планы наступления, поставив перед войсками Юго-Западного, Южного и Брянского фронтов весьма амбициозную задачу: уничтожить группу армий «Юг» и взять Харьков.
Начало битве за Харьков было положено в январе 1942 года, когда в ходе Барвенковско-Лозовской операции был взят город Изюм и создан достаточно большой плацдарм для будущего наступления. В то же время, несмотря на продолжительные боевые действия на этом участке фронта, у советского командования были минимальные знания о противнике, его ресурсах и возможностях. Все это в дальнейшем и стало одной из причин поражения. Но в марте 1942 года командование Юго-Западного направления в лице главнокомандующего маршала Семена Тимошенко, начальника штаба генерал-лейтенанта Ивана Баграмяна и члена Военного совета Никиты Хрущева, не обладая достаточным количеством разведданных, рапортовали в Ставку о внушительном количестве немецких танков (3700 – по их приблизительным подсчетам), сосредоточенных при этом у города Змиев (что также оказалось неверно).
Барвенковско-Лозовская операция
В планах немецкого командования было уничтожение Барвенковского плацдарма, однако советские войска опередили противника и 12 мая 1942 года перешли в наступление. Задача перед частями Красной Армии стояла непростая: взять в клещи 6ю армию вермахта в районе Харькова, окружить ее и разгромить. И уже к 17 мая части советской 6-й армии генерал-лейтенанта Городнянского, наступавшей на Харьков с юга, вплотную подошли к городу, а навстречу ей с востока упорно продвигалась 28-я армия генерал-лейтенанта Рябышева, что командованием Юго-Западного направления было расценено как успех.
