Так, размышляя над грустными текстами Артура Шопенгауэра и Роберта Рождественского, Александр Дмитриевич вступил в очередную половину ночи, утешаясь тем, что на эти часы у него припасен уже понравившийся в начальном чтении роман Чейза — «Сделай одолжение… сдохни!». И хотя речь шла у обоих авторов об одном и том же, о бренности жизни, читать Чейза было все-таки веселее.

Пашков прикрыл философский том и подошел к окну. Двор освещали сильные лампы, высвечивая все закоулки и прилегающую часть улицы. Было по-ночному тихо, хотя время еще не миновало полуночную пору. Но люди стали осторожны. Невольно вспомнилось, как в молодости Саша без опаски шлялся по ночным улицам. Яркий электрический свет показался ему неожиданно лунным, и на мгновение ощутил он состояние души, давно ушедшее, но безгранично и беспричинно радостное, на секунду будто вернул он душу в оболочку подгулявшего студента, лунной ночью нетвердо, но бодро шагавшего этой же улицей с товарищеской попойки, после очередного удачно преодоленного экзамена, и не воспринимавшего в этом подлунном мире ничего, кроме радости бытия, которое так заманчиво обещает жизнь в юности. И Александру Дмитриевичу невольно, вопреки всей сути нынешнего своего мировосприятия, захотелось удержать этот призрак далекого прошлого, но прав оказался Шопенгауэр, прошлое было необратимо, в тихий душевный покой ворвался рев приближающегося на скорости автомобиля, машина поравнялась с воротами и отвратительно взвизгнула тормозами.

«Идиот пьяный, — подумал Александр Дмитриевич с раздражением, — но сюда-то зачем?»

Потушив в комнате свет, чтобы лучше было видно происходящее на улице, Пашков вернулся к окну и сразу узнал иномарку и ее владельца. Из машины выскочил Артур Измайлович Барсук, один из арендаторов «Ноева ковчега», как иногда называл Дом Александр Дмитриевич.

— Эй! Кто там дежурит сегодня? Спите, что ли?

Выкрикнуто это было громко, раздраженно и требовательно.

Впрочем, так Барсук обычно и высказывался.

Внешне Артур Измайлович напоминал знаменитый булгаковский персонаж, было в нем нечто от нездешней силы, а если подходить без мистики — человек этот вобрал в себя кровь многих народов и выглядел соответственно: крючконосым блондином с полувьющейся шевелюрой и неукротимым темпераментом. Но это было, пожалуй, и все, что знал об Артуре Измайловиче Пашков, остальное содержалось в рекламной афишке:

Людей, так много обещающих, Александр Дмитриевич считал жуликами и не испытывал никакого желания доверить собственные проблемы Артуру Измайловичу, что же касается простодушных страждущих, каждый день ожидающих приема в левом крыле дома, где обосновался адепт двух медицинских школ, то Пашков надеялся, что их не обойдет Божья милость, ибо кто же еще заботится о тех, для кого, по поговорке, закон не писан. Короче, был Александр Дмитриевич от проблем Артура Измайловича и его паствы далек, на грубый крик не обиделся, а открыл не спеша входную дверь и направился через двор к ограде.

На полпути Пашкову пришлось ускорить шаг. В ярком свете без труда можно было заметить отверстие в лобовом стекле машины, отверстие, очевидно, пулевое.

— Откройте поскорее ворота! Меня хотят убить! — торопил громко целитель.

Вообще-то заезжать во двор транспорту не полагалось, но ситуация, кажется, требовала исключения из правил.

— Что это? — спросил Пашков, кивнув на паутину трещин на стекле.

— Сами не видите? Не копайтесь, ради Бога! Стреляли несколько минут назад.

Пашков достал большой ключ без промедления. Если речь о минутах, то и здесь могут появиться.

— Заводите машину к подъезду.

— Выключите свет во дворе, мы тут как на ладони, — продолжал распоряжаться целитель, которому передвижения Пашкова представлялись, по-видимому, черепашьими.

Наконец оба вошли в холл и устроились в темноте, оставив узкие просветы между шторами. За окном казалось тихо — ни машин, ни людей.

— Главное, вы живы, — произнес Пашков, все еще не представляя себе, что же произошло, и не находя подходящих слов. Вот ведь пишут в газетах, показывают по телевидению почти ежедневно людей в крови, стреляные гильзы на асфальте, отверстия в стеклах и кузовах, а воочию увидишь — и не верится… — Как же это?

— Просто. Подъезжал к дому, притормозил, он вышел из-за дерева, поднял пистолет. Хорошо, что я постоянно имею дело с экстремальными ситуациями, инстинктивно среагировал, дал газ и промчался вперед.

— Но тот успел выстрелить?

— Один раз только, к счастью. Хотя, по правде, не уверен. Когда пуля скользнула рядом, я, с вашего разрешения, просто перепугался, скорей бы унести ноги, больше ничего не слышал и не видел.

— Представляю.

— Это трудно представить. Не кино, хоть и похоже. Смотрите, до сих пор руки дрожат.

— Наверно, руль слишком сжимали.

— Возможно.

Он распрямил ладони, разжал и сжал пальцы в перчатках.

— Говорите, главное, выжил? А вы уверены, что это не повторится? Может быть, он тут, уже рядом.

— Это возле вашего дома случилось? Вы далеко живете?

— Рукой подать. Но сейчас мне туда нельзя. А если он там ждет?

— Кто именно?

— Понятия не имею.

— Неужели не подозреваете никого?

— Представьте себе! Но ведь я психиатр, у меня такой контингент… Ни за кого поручиться нельзя. Потому я помчался мимо дома. Мне теперь всего опасаться нужно.

Артур Измайлович прислушался.

— Кажется, тихо, но я, пожалуй, у вас до утра посижу.

— Конечно. Разве вы не собираетесь позвонить в милицию?

— Да! В самом деле. Вот что значит шок! Я как-то и не подумал. Это же подсознательное отношение к нашей милиции. Мы не надеемся на их помощь. Да и что они теперь сделают?

— Все равно нужно поставить в известность. Это же не рядовое событие.

— Вы думаете? Для них рядовое. Но вы правы. Где тут телефон?

Он подошел к столику и начал набирать 02.

Александр Дмитриевич не прислушивался, но отдельные слова слышал.

— Да… да. Только что напали… Мне пришлось буквально спасаться бегством… Сейчас? Нет, я не дома. Нет, я побоялся. Машина во дворе Дома творческих союзов… Нет, нет… Приезжайте сюда. Без вас я туда ночью не поеду. Где гарантии, что снова… Здесь сторож… Нет, больше никого…

Пашков вздохнул, представив предстоящий визит милиции.

Артур вернулся желтый, он всегда желтел, когда нервничал.

— Сейчас приедут. Черт! Как все-таки волнительно. Слушайте, у меня всегда с собой фляжка с коньяком. По глотку до их появления, а?

— Унюхают.

— Плевать! В меня стреляли. Не валерианку же пить!

К сожалению, фляжка была не с собой, а в кабинете. Пока Артур ходил за коньяком, милиция появилась неожиданно оперативно. Пашков снова включил наружное освещение. Двое в форме увидели машину и остановились, разглядывая пробитое стекло.

— Кто потерпевший? — спросил старший хмуро.

— Я.

Милицейский капитан оглядел Артура.

— А пуля где?

— Пуля? Не знаю. Наверно, вылетела в окно.

— Судя по входному отверстию, должна была остаться в машине.

Младший милиционер огляделся, сломал прутик на газоне и протянул его от входного отверстия в направлении опущенного бокового стекла.

— Могла и вылететь.

— Ладно, некогда сейчас… Едем на место происшествия. Почему оттуда не позвонили?

Заметно было, что Артур капитану не понравился.

— Я уже объяснял, я растерялся.

— Вы не похожи на растерявшегося. Подкрепились со страха?

Артур сделал попытку возмутиться.

— Откуда вам это в голову пришло?

— Вон у вас фляжка в кармане.

Завинченное горлышко в самом деле торчало из кармана пиджака.