Слово «вам-пир» = упырь (упир, впир; жен.: вампера, упирица, упирина, yпиpja) доселе не объяснено надлежащим образом; исследователи сближают его с литовским wemptî – пить (ału wemptî – потягивать брагу; wempti, wampiti – ворчать, бурлить, бормотать) или производят от корня «рî» (пить), с приставкою «y» = av, va. Если принять это производство, то вампир будет означать опойцу, существо, которое впивается в живое тело и сосет из него кровь, как пиявка. Хорутане именуют вампира pijawica; о человеке с красным от опьянения лицом сербы выражаются: «црвен као вампир»; и сербы, и словаки горького пьяницу обзывают vlkodlak’oм. Это существенное, характеристическое свойство упыря роднит его со змеем (смоком), высасывающим из своих жертв молоко и кровь, и с великаном Опивалою. Первоначально под именем упыря предки наши должны были разуметь грозового демона, который сосет тучи и упивается дождевою влагою; ибо в древнейших мифических сказаниях дождь уподоблялся крови, текущей в жилах облачных духов и животных. Очевидно, высасывание крови вампирами есть то же самое, что высасывание ведьмами и вовкулаками молока из небесных кобылиц и коров; меняются только поэтические краски, основная же мысль и там, и здесь – одна. Зимний холод, оцепеняющий дождевые тучи, повергает творческие силы природы усыплению, смерти, проклятию; бог-громовник и молниеносные духи (= сосуны дождей) скрываются в облачных подземельях и засыпают в гробах-тучах. Но эта смерть – временная; с возвратом весны они пробуждаются, восстают из гробов и начинают сосать молоко или кровь, т. е. живительный дождь, из облаков, усыпленных чарами Зимы. Сосут они по ночам, т. е. во мраке грозовых туч, которые, облегая со всех сторон небо, претворяют светлый день в темную ночь; с возгласом петуха (= знамение утреннего рассвета и громовых ударов, рассеивающих тучи) духи эти немедленно исчезают. Вампир может высасывать жизненные соки (питаться кровью) не только являясь в дома и нападая на сонных; той же цели достигает он, терзая собственное тело острыми, железными зубами или принимаясь жевать свой саван, а по кашубскому поверью – и тогда, когда ударяет в колокол. Саван в данном случае есть туманный, облачный покров, облекающий молниеносного духа (= та телесная риза, в которой пребывает пламенная душа усопшего); железный зуб есть метафора молнии, а звон – громовых раскатов. Таким образом, пробужденная молния начинает грызть облако как свое тело или свой саван и точить из него живую воду дождя, или, выражаясь поэтически, упивается горячею кровью. Замирая на зиму, духи-вампиры лежат в гробах-тучах нетленными мертвецами, подобно тому как в действительности трупы усопших, покоясь в земле, охваченной зимнею стужею, не разлагаются до наступления теплой весны. В русском народе доныне удерживается суеверное убеждение, что колдуны, ведьмы, опойцы и вообще люди, предавшиеся злому духу, проклятые или отлученные от церкви, по смерти своей не гниют, что мать сыра земля не принимает их, что они выходят по ночам из гробов, бродят возле прежнего своего жилища и являются к родным и соседям; поэтому и называют их полуночниками. Существует рассказ о матери, которая прокляла своего сына и труп его оставался нетленным целые сто лет; наконец его откопали, старуха-мать, которая еще продолжала жить, изрекла прощение – и в то же мгновение мертвец рассыпался прахом. Болгары через каждые три года разрывают могилы, и если найдут неистлевшие трупы, то, признавая этих мертвецов состоящими под родительским или священническим проклятием, снова отпевают их и возносят за них заупокойные молитвы. По древнему воззрению, в шуме весенней грозы праздновался брачный союз дьявола или вовкулака с ведьмою; плодом этого союза была летучая молния (= упырь), существо эльфическое, воздушное, всюду свободно проникающее и потому, по мнению народа, рождаемое без костей. Отсюда возникли сказания: во-первых, о плотском смешении вовкулаков с женщинами и, во-вторых, о появлении упырей на свадьбах и высасывании ими из жениха и невесты крови. Рядом с этими мифическими представлениями необходимо поставить сербское предание о духе, излетающем из ведьмы: «Вjештица, говорит Караджич, има у себи некакав ћаволски дух, коjи у сну из ње изиће и створи се у лепира, у кокош или у ћурку, па лети по кућама и jeдe људе, а особито малу дjецу; кад наће човjека гдjе спава, а она га удари некаквом шипком преко лиjеве сисе те му се отворе прси док извади срце и изjеде, па се онда прси опет срасту. Неки тако изjедени људи одмах умру, а неки живе више времена, колико je она одсудила кад je срце jeлa, и онаковом смрти умру, на какову она буде намиjенила… Кад у каквом селу помре много дjеце или људии, и кад сви повичу на кojy жену да je вjештица и да их je она пojeлa» – ту связывают и ведут на публичную расправу[371]. Этот кровососный дух называется jeдoгoњa и признается существом, тождественным вампиру. Когда в семье умирают дети, то вновь народившегося ребенка мать нарицает Вуком (волком): имя это дает она под влиянием мысли, что детей у нее поела злая вещица, «а на вука да не ћe смjeти ударити». В одной из сербских песен спящий мальчик, которого будит сестра, отвечает ей:

Итак, упырь есть порождение ведьмы, плод ее чрева (= облака), или, по другому представлению, он – вечно живая, бодрствующая душа, исходящая из тела вещей жены во время ее глубокого, непробудного сна. Но сон – эмблема смерти, и в русском народе существует убеждение, что когда человек обмирает (лежит в летаргическом сне), то душа его, вылетая на свободу, странствует на том свете, созерцает рай и ад и потом снова возвращается в свое покинутое, бездыханное тело. Отсюда очевидно тесное сродство упырей и ведьм с душами-эльфами или марами; подобно этим стихийным карликам, они незаметно проскользают сквозь щели и замочные скважины, налегают на сонных людей и причиняют им удушье. Падающие звезды и метеоры, связь которых с представлением души человеческой достаточно объяснена выше, в Харьковской губ. принимаются за ведьм, поспешающих на бесовские игрища. Малорусы ведьму называют марою; чехи упырям и волкодлакам дают названия: móry, můry, morùsi, můrasi (ср. волош. muruny). Появляясь ночью, můry нападают на спящих, давят их и сосут кровь из сердца и молоко из женских грудей; родильницы должны тщательно оберегать и себя, и своих детей от злой мары, заклиная ее не приближаться к своему ложу: «Můry, můro! ne pristupuj k memu loži, pokud nespočitás pisek v moši, hvězdy na nebi, cesty na zemi». По свидетельству Илича, mora – старая баба, которая по ночам превращается в муху или бабочку, прилетает в избы и душит людей. Эльфические существа, известные в Малороссии под именем мавок, защекочивают парубков для того, чтобы упиваться их кровью; о навах летопись сохранила любопытное известие, что они избивали народ = губили его моровою язвою. Излетающий из ведьмы кровососный дух принимает образ птицы, ночного мотылька или мухи и открывает грудь обреченного на смерть человека ударом прута, т. е. молнии, что вполне согласуется с русским поверьем, будто упырь прокалывает свою жертву острым шильцем, и с поверьем кашубским, будто умерщвленный вампиром имеет на груди маленькую рану. По немецким и славянским поверьям, колдуны и ведьмы выпускают эльфа-бабочку из-под своих густых, сросшихся вместе бровей, т. е. молния разит, как пламенный взор, сверкающий из-под нависших облаков. О вовкулаке рассказывают, что когда он показывается в человеческом образе, то отличительною его приметою бывают сросшиеся вместе брови. Птица, мотылек и муха = общеизвестные у арийских племен представления души, разлучившейся с человеческим телом. То же значение придавал миф и летучей мыши; замечательно, что слово «вампир» употребляется не только в смысле загробного выходца, полуночника, но и в смысле летучей мыши, которая обыкновенно прячется днем и показывается уже по закате солнца, почему и была названа нетопырем νυχτερίς, vespertilio. Сверх того, как существо стихийное, душа наравне с дующими ветрами и грозовым пламенем олицетворялась собакою и кошкою. Отсюда создалось поверье, что мертвец тотчас же оживает и делается вампиром, как скоро через труп его перепрыгнет собака, кошка или перелетит птица; на Украине же думают, что человек, которого овеет (= одушевит) степной ветер, становится упырем. Подобно сербским вещицам, греко-италийские стриги, нападая на сонных, вынимают трепещущее сердце, жарят его и съедают, а взамен кладут в раскрытую грудь солому или полено, после чего человек продолжает жить без сердца. Румыны верят, что чародеи могут обвить сердце человеческое клубком ужей или змей, которые не перестают сосать его до тех пор, пока не высосут всю кровь до последней капли. Могучий двигатель крови и необходимое условие жизни = сердце издревле принималось за вместилище души и ее способностей: мысли, чувства и воли[373]. Поэтому выражение «Ведьма съедает сердце» следует понимать в том смысле, что она похищает у человека жизнь, извлекает из него душу, обращает его в бескровный труп. Такое объяснение вполне оправдывается поверьями, отождествляющими ведьм с нечистыми духами повальных болезней и с богинею смерти (Моровою девою). Но, сверх этого, указанное выражение могло применяться и к стихийным явлениям природы: как «высасывание крови» относилось первоначально к пролитию дождя, так «съедание сердца» могло обозначать мысль о молниеносном духе, терзающем внутренности, сердцевину[374] дождевой тучи. В этом отношении народные сказания о ведьмах и вампирах сближаются с древненемецким преданием о драконе Фафнире и греческим мифом о Прометее. Зигурд, победитель Фафнира, вынимает из него сердце, жарит на огне и съедает и чрез то самое обретает высокий дар предвидения, т. е. герой-громовник разводит грозовое пламя, пожигает дракона-тучу или (что то же) пожирает его внутренности и упивается вещим, вдохновительным напитком дождя. Миф о Прометее изображает этого титана похитителем небесного огня; разгневанные боги приковали его к скале и послали орла, носителя Зевсовых молний, клевать его печень[375]. Та любопытная черта, что ведьма, пожирая сердце, заменяет его обрубком дерева или пуком соломы, может быть легко объяснена поэтическим уподоблением грозового пламени – во-первых, живому огню, добываемому из дерева, и, во-вторых, костру горящей соломы; самая молния, как известно, представлялась волшебным прутом, веткою и стеблем разрыв-травы. Мазовецкое предание рассказывает о рыцаре, который долгое время славился своим мужеством и отвагою; но вот однажды, пользуясь его сном, явилась ведьма, ударила его в грудь осиновой веткою и, когда грудь раскрылась, вынула из нее трепещущее сердце, а на место похищенного положила другое – заячье – сердце. Храбрый рыцарь проснулся боязливым трусом и оставался таким до самой смерти. В Польше ходил рассказ о ведьме, которая выкрала у одного крестьянина сердце и посадила ему в грудь петуха; с тех пор несчастный постоянно кричал петухом. Основа этих преданий – чисто мифическая; ибо и заяц, и петух принимались символами огня и сверкающих молний. Позднее, перерабатывая старинные мифы, фантазия налагает на них печать нравственных воззрений и пользуется для этого всяким готовым намеком; так как заяц возбуждает представление трусости, то отсюда в рассказе о рыцаре с заячьим сердцем главный интерес сосредоточился на тех душевных страданиях, какие должен испытывать воин с утратою мужества и доброй славы. С похищением сердца связываются и чары на любовь. По народному воззрению, чувство любви охватывает человека как внутреннее пламя, возжигаемое в его сердце стрелою громовника и раздуваемое буйными вихрями. Желая пробудить это страстное чувство, волшебницы вынимают из груди юноши или девицы сердце, жарят его и наговаривают любовную тоску. По справедливому замечанию Я. Гримма, в связи с этим поверьем должны быть поставлены и следующие доселе употребительные выражения: «Она похитила мое сердце» = заставила полюбить себя, «Он отдал ей сердце», «Он очарован, обворожен ею».