Он пригубливает, бросает удовлетворённый взгляд в чашку и снова смотрит на меня.

— Вдумайся, Виктория, тебя продали, ты с огромным мужиком наедине, который явно сильнее тебя, и при этом выбираешь его ударить. Это тоже был выбор. Который наверняка усугубил бы твой положение.

— К чему ты ведёшь? — хмуро спрашиваю я.

— К тому, Виктория, что ты не знаешь всех обстоятельств, которые привели тебя на аукцион. Ты обвиняешь подругу. Отмечу, что обоснованно. Но всё остальное… Ты не знаешь. Но у тебя сильная интуиция. Интуитивно ты чувствуешь, что тебе действительно сейчас безопаснее всего рядом со мной.

Я потираю виски, пытаюсь совместить две картинки: синеглазый незнакомец, доводящий меня до оргазма на багажнике своего дорогущего автомобиля, сидящий в кресле и рассказывающий мне, как именно он будет лишать меня купленной девственности. Он же, прессующий меня морально в душе инструкцией к крутилкам и вытирающий кровь из носа. Ну и прочее.

И этот доброжелательно настроенный хищник сейчас напротив меня, рассуждающий о выборах и безопасности. Ау! Мистер! Я не узнаю вас в гриме!

— Адам, что происходит? — решаюсь прямо спросить. — Сначала ты говорил, что собираешься меня девственности лишать. Всячески. Сейчас являешься как ни в чём не бывало, беседы беседуешь. Рассуждаешь о безопасности. Я там, после аукциона, говорила с твоим братом-близнецом?

23. О сопротивлении

Леденею под его пронзительным взглядом и от вида холодной усмешки.

— У меня нет брата-близнеца, — вкрадчиво говорит Адам.

Он отпивает чай, небрежно откидывается на спинку и скрещивает руки на груди — невольно сглатываю от хищной грации этого движения и явно проступившего рельефа на мощных руках.

— Тебе тот Адам был больше по душе? — прищуривается, — могу вернуть.

Прежде чем успеваю сказать да или нет, сдвигает столик, оказывается рядом со мной на диване, хватает и усаживает меня к себе на колени.

Дух захватывает от ощущения крепких рук, от его власти надо мной… какой же он сильный, мамочки… вдыхаю запах его парфюма, его внезапная близость пьянит, у меня стучит в висках, дыхание перехватывает, становится жарко.

Его губы так близко к моим, а глаза… смотрю в них, тону в синеве и не могу отвести взгляд.

— Хочу тебя поцеловать, как только увидел в парке, — его дыхание греет мои губы.

Смущаюсь, как никогда. Забываю обо всём. Прежде чем успеваю себя остановить, тихо шепчу:

— Если так хочется…

Властным движением Адам зарывается в мои волосы и берёт мои губы поцелуем. Нарочито грубым, жёстким. Рука на затылке не даёт отстраниться, ладонь на спине мешает вывернуться.

Я… поддаюсь его давлению и приоткрываю губы, мой рот полностью в его власти, он хозяйничает внутри, прижимая к себе. Я стискиваю бёдра от страстного, нарастающего желания.

Он отрывается резко, смотрит пристально. Прижимает пальцы к моим губам.

— Надо было сразу так? — усмехается.

Вот не мог промолчать?! Злюсь и начинаю вырываться.

Смеётся, легко удерживает меня на руках.

— Да ладно тебе, боевая малышка, — от неожиданно добродушного тона замираю и озадаченно смотрю на него.

Адам пожимает плечом.

— Видишь, и хотел бы погрубее, — улыбается он, — но где-то растерял весь запал. Ты такая уютная в этих джинсах. Растрёпанная ветром. Безумно сексуальная.

Он проводит пальцами по моим волосам, пока я пытаюсь справиться с чувством тотального офигевания.

— Если бы на тебе была юбка, я бы довёл бы тебя до оргазма совершенно точно, — говорит он.

— А…

— Нет, пока без оргазмов, — с притворной суровостью сдвигает брови он, — на тебе джинсы.

— …

— Да, Виктория, — прижимает к себе и целует мои волосы. — Знаешь, в некоторых штатах, соединённые которые, если при изнасиловании женщина была в джинсах, изнасилованием это суд не считал.

Обречённо вздыхаю, затаившись в его объятиях.

— И что, даже не спросишь, почему? — вкрадчиво спрашивает он.

Второй раз вздыхаю ещё обречённее и интересуюсь тихо:

— Почему?

— Потому что считается, — с явным удовольствием сообщает он, — что с женщины можно стянуть джинсы только добровольно. Если она сопротивляется, то их нельзя снять.

Пока я пытаюсь постичь эту странную логику, что весьма проблематично, так как мозги в тотальном желе от его близости, от этих объятий, от… от всего! — Адам вкрадчиво интересуется:

— Так что, Виктория. Ты сейчас в джинсах. Что накладывает некоторые ограничения на возможности того Адама, с которым ты была уже знакома, и которого только что затребовала.

Его шёпот тревожит волоски рядом с ухом, а рука чувствительно и сильно сжимает моё бедро.

— Так что, Виктория? — в его низком бархатистом голосе явственно слышатся чувственные нотки, — если я продолжу… прямо здесь. Ты будешь сопротивляться?

24. О желаниях

А я и сама не знаю, буду я сопротивляться или нет…

Не нахожу ничего умнее, чем сказать:

— Это просьба?

Адам смеётся глубоким низким смехом, безумно красивым и будоражащим, так и хочется его слушать… Его объятия становятся другими — побережнее, что ли.

Он гладит меня по волосам, да и весь расслабляется, садится удобнее и меня поправляет у себя на коленях. Внезапно становится очень уютно.

— Нет, Виктория, — в голосе явно слышится улыбка, — не хочу, чтобы ты сопротивлялась, и уж тем более не хочу принуждать.

Он делает паузу, за которую я пытаюсь осмыслить нового, предлагаемого мне Адама.

— Я очень много работал, — спокойно говорит он, — некоторые вопросы было разрулить весьма непросто. За восемь лет ни разу не делал себе отпуск. Выходных то было по пальцам пересчитать. Сегодня я собирался мирно пообедать с красивой женщиной, к которой меня безумно тянет.

Адам провёл по моим волосам, приподнял моё лицо, чтобы смотреть прямо в глаза.

— Хочу на тебя смотреть, — говорит он тихим проникновенным голосом со всплесками бархатистой чувственности, — хочу трогать, обнимать, гладить, целовать, — опускает взгляд на мои губы, сглатывает, добавляет тише: — особенно целовать.

Он начинает наклоняться к моим губам. Чрезвычайно медленно. Буквально по миллиметру. Я заворожённо смотрю на него.

Эта его нарочитая замедленность даёт мне десятки возможностей отстраниться. У меня есть время и упереться в него, и закрыть ладонью его губы или отвернуть голову.

Его губы всё ближе. Даже за затылок не удерживает. Полностью отдаёт мне решение — быть этому поцелую или нет.

Ещё ближе. Ещё и ещё. Совсем-совсем рядом.

Сдаюсь, обмякаю в его руках, приподнимаю лицо и приоткрываю губы ему навстречу.

Он замирает на мгновение и… касается мягко, медленно, проводит языком по губам, слегка давит, я поддаюсь и приоткрываюсь шире.

Его язык наполняет мой рот с неторопливой уверенностью, полным правом собственности, и я… издаю под его губами глухой стон, потягиваясь всем телом и прижимаясь к нему ближе.

Объятия тут же становятся сильнее, крепче, его рука нащупывает край одежды, широкая ладонь на моей спине, на голой коже.

Адам целует настойчивее, обрушивает меня в пряный коктейль возбуждения, злости на него и себя, ошеломлённости и… Чёрт, как же он целуется, это просто невозможно.

Я просто плавлюсь в его руках, от умелого давления, и…

Он разрывает поцелуй, смотрит на меня, касается моей щеки, рассматривает, скользит взглядом по лицу.

Не знаю, что делать, я вся горю, подрагиваю от желания и полной ошеломлённости происходящим.

— Очень чувствительная. До безумия чувственная, — шепчет Адам. — Желанная.

Снова целует. Настойчивее. Прижимает к себе теснее.

Я расплавляюсь. Теряюсь в этом чувственно-тягучем поцелуе. И… отвечаю ему, робко ласкаю его языком в ответ, глажу губами его губы.

Это просто невозможно как жарко! Стискиваю бёдра, открываюсь его давлению, и…

Адам снова отстраняется, внимательно и серьёзно рассматривает.

— Хочу для тебя самого лучшего, Виктория, — тихо говорит он. — Не буду вынуждать. Проведёшь этот день со мной?