– Вот они! – прокричала миссис Эллиот. В ее голосе слышалось легкое раздражение. – А мы с ног сбились, разыскивая вас. Вы знаете, сколько времени?

Над ними стояли миссис Эллиот и чета Торнбери. Миссис Эллиот держала часы, демонстративно постукивая пальцем по циферблату. Хьюиту напомнили, что он – ответственный за путешествие, и он немедленно повел всех обратно к сторожевой башне, где перед отправлением домой планировалось выпить чаю. Подходя к месту, они увидели, что на вершине стены развевается яркий малиновый шарф, а мистер Перротт и Эвелин пытаются укрепить его камнями. Жара немного спала, но зато тень ушла в сторону, и поэтому им пришлось сидеть на солнце, которое окрасило их лица в красные и желтые оттенки и ярко высветило большие куски земли за ними.

– Ничего нет прекраснее чая! – сказала миссис Торнбери, беря свою чашку.

– Ничего, – согласилась Хелен. – Помните, в детстве, режешь сухую траву, – она говорила намного быстрее, чем обычно, не отрывая глаз от миссис Торнбери, – и делаешь вид, будто это чай, а няньки тебя за это ругают – почему, не понимаю, – может, оттого, что все няньки такие грубые создания – не разрешают сыпать перец вместо соли, хотя в нем нет ни малейшего вреда. Ваши няньки были такие же?

Во время этой тирады появилась Сьюзен и села рядом с Хелен. Через несколько минут с противоположной стороны вышел мистер Веннинг. Он слегка раскраснелся и на все, что ему говорили, отвечал с особенной веселостью.

– Что это вы сделали с могилой старика? – спросил он, указывая на красный флаг, реявший над руинами.

– Мы хотели, чтобы он забыл, как ему не повезло умереть триста лет назад, – сказал мистер Перротт.

– Как это ужасно – быть мертвым! – выпалила Эвелин М.

– Быть мертвым? – переспросил Хьюит. – По-моему, ничего ужасного. Это довольно легко вообразить. Когда сегодня ляжете в постель, сложите руки вот так и дышите – все медленнее и медленнее. – Он лег спиной на землю, закрыл глаза и сложил руки на груди. – А теперь… – Он забормотал монотонным голосом: – Я больше никогда, никогда, никогда не буду двигаться. – Его тело, ровно лежащее между ними, на мгновение действительно показалось им мертвым.

– Что за жуткая игра, мистер Хьюит! – закричала миссис Торнбери.

– Нам еще кекса, – сказал Артур.

– Уверяю вас, в ней нет ничего жуткого, – ответил Хьюит, садясь и беря в руки кекс. – Это так естественно. Родители должны заставлять детей делать это упражнение каждый вечер… Это не значит, что я хочу поскорее умереть.

– Говоря «могила», – сказал мистер Торнбери, который до этого почти не раскрывал рта, – вы что, имеете какие-либо основания называть эти руины могилой? Я с вами совершенно согласен, если вы, вопреки общепринятому мнению, отказываетесь признать в них елизаветинскую сторожевую башню, – так же, как я не верю, что кольцевидные насыпи или валы, которые мы находим на вершинах известковых холмов у нас в Англии, – это следы стоянок. Археологи все называют стоянками. А где, по-вашему, наши предки держали скот? Половина английских стоянок – это просто древние загоны или скотные дворы, как говорят в наших краях. Довод, что никто не станет держать скот на таких видных, но труднодоступных местах, в моих глазах силы не имеет – следует вспомнить, что в те времена скот был главным достоянием человека, его капиталом, приданым его дочери. Без скота он был крепостным, чьей-то собственностью… – Глаза мистера Торнбери постепенно потухли, и несколько заключительных слов он пробормотал уже совсем неслышно, выглядя очень старым и жалким.

Хьюлинг Эллиот, которому полагалось вступить в спор со стариком, в этот момент отсутствовал. Однако вскоре он подошел, демонстрируя большой хлопчатобумажный платок с затейливым рисунком. На фоне ярких красок рука мистера Эллиота казалась бледной.

– Выгодная покупка, – объявил он, кладя платок на скатерть. – Приобрел у того здоровяка с серьгами. Хорош, правда? Подойдет он, конечно, не каждой, но в том-то и штука – верно, Хильда? Это для миссис Рэймонд Перри.

– Миссис Рэймонд Перри! – хором вскрикнули Хелен и миссис Торнбери и посмотрели друг на друга, как будто туман, дотоле скрывавший их лица, сдуло ветром.

– А, вы тоже бывали на этих чудесных приемах? – с интересом спросила миссис Эллиот.

Гостиная миссис Перри тут же возникла у них перед глазами, хотя она находилась за несколько тысяч миль, за огромной полосой воды, на утлом клочке суши. Словно до этого у них не было опоры, за которую можно было бы зацепиться, а теперь они обрели ее и вместе с нею – определенность в глазах друг друга. Возможно, они бывали в этой гостиной одновременно или встречались, проходя по лестнице. Во всяком случае, у них были общие знакомые. Женщины оглядывали друг друга с новым интересом. Впрочем, им пришлось ограничиться взглядами, потому что вкусить плоды открытия времени не было. Их уже ждали ослы – следовало побыстрее начинать спуск, поскольку в этих краях вечерело так быстро, что они могли не успеть домой дотемна.

По очереди усаживаясь в седла, люди двинулись вереницей вниз по склону. Изредка они перебрасывались репликами, иногда шутили и смеялись. Кто-то часть пути шел пешком, собирая цветы и пиная камни, которые, подскакивая, катились вперед.

– Кто в вашем колледже лучше всех пишет латинские стихи, Хёрст? – без повода спросил мистер Эллиот, и мистер Хёрст ответил, что не имеет никакого представления.

Сумерки сгустились внезапно – как и предупреждали местные проводники. Впадины горы по обе стороны заполнились мраком, и тропу стало почти не видно – было даже странно слышать, что ослиные копыта все так же стучат по камням. Люди по одному затихали, пока наконец не погрузились в полное молчание, как будто густая синь окружающего пространства пробрала их до глубины души. В темноте путь показался короче, чем днем, и вскоре на равнине внизу забрезжили огни городка.

Вдруг кто-то вскрикнул: «Ах!»

Через мгновение снизу опять медленно поднялась в небо яркая желтая капля. Она остановилась, распустилась, как цветок, и рассыпалась дождем.

– Фейерверк! – закричали путники.

Еще одна шутиха взлетела быстрее, а потом еще одна. Казалось, что даже слышно, как они шипят, вертясь в воздухе.

– Наверное, день какого-нибудь святого, – раздался чей-то голос.

Ракеты взмывали в воздух и сливались между собой с таким экстазом, что напоминали любовников, соединяющихся во внезапном приступе страсти на глазах толпы, которая наблюдает за ними с вытянутыми бледными лицами. Но Сьюзен и Артур, съезжая по склону горы, не сказали друг другу ни слова и предусмотрительно держались порознь.

Постепенно вспышки фейерверка стали реже, а вскоре вовсе прекратились, и остаток пути был преодолен в почти полной темноте. Гора нависала сзади огромной тенью, а маленькие тени кустов и деревьев выплескивали мрак на дорогу. Под платанами путники спешно расселись по своим повозкам и отбыли, не попрощавшись друг с другом или сделав это глухо и нечленораздельно.

Было так поздно, что между прибытием в гостиницу и отправкой ко сну уже не нашлось времени для обмена впечатлениями. Однако Хёрст все-таки забрел в номер Хьюита, держа в руке свой воротничок.

– Что ж, Хьюит, – заметил он, широко зевнув, – успех потрясающий, я считаю. – Он опять зевнул. – Только смотри, чтобы тебя не заарканила эта девица… Не люблю девиц.

Хьюита так клонило в сон после многочасовой прогулки, что он не смог произнести ни слова в ответ. Да и все остальные участники вылазки через десять минут уже спали, как убитые, – за исключением Сьюзен Уоррингтон. У ее кровати горела лампа, и она довольно долго лежала, уставившись в стену напротив и сложив руки на груди. Все оформленные мысли давно ее покинули; ее сердце как будто разрослось до размеров солнца и освещало изнутри все тело, излучая ровное солнечное тепло.

– Я счастлива, я счастлива, я счастлива, – повторяла она. – Я всех люблю. Я счастлива.

Когда помолвка Сьюзен была одобрена ее домашними и в гостинице о ней смогли узнать все, кому это было интересно, – а к тому времени гостиничное сообщество разделилось как раз на те группки, которые описал мистер Хёрст, говоря о воображаемых меловых кругах, – возникла идея, что новость стоит отметить. Экспедицией? Но она уже была проведена. Тогда – танцы. Танцы хороши были тем, что они заняли бы один из долгих вечеров, чреватых скукой, которая не лечится бриджем и немыслимо рано загоняет в постель.