— Печать! — я схватил нахального волка за загривок. — Только на тех, кто орёт хором и прыгает, как обезьяна! Ты к этому их учишь? Орать хором всякую хрень и терять человеческий облик?

— Колдун враг!

— Он будет связан!

— Он сбежит вместе с твоей верёвкой!

— Во, пусть бежит, — ухмыльнулся Майман, благостно взирающий на нас с высоты своего огромного роста. — Я мешочек-то далеко убирать не буду. Чую, доиграется ещё наш колдун до моего замечательного мешочка.

— А если он действительно убежит? — спросил Чиен, хмуро разглядывая меня. Судя по лицу ему не нравились оба решения — и моё, и Айнура. — Об этом ты подумал? Что если колдун удерёт, выдаст нас всех?

— Верёвка не просто связывает колдуну руки, — сказала Шасти. — Стоит Нишаю отойти от юрты дальше положенного — она обовьётся вокруг тела. Если будет ползти прочь — задушит.

— А, ну если так… — Чиен хмыкнул и махнул рукой, чёрт с вами со всеми.

Он вытащил нож и пошёл к туше, которую шумно и аппетитно разделывали.

Айнур выругался, посмотрел на весёлую рожу Маймана, вскочил и быстро пошёл к юрте.

— Эй, военачальник? — окликнул его Майман. — А пир-то никто не отменял!

Но Айнур только ускорил шаг.

Чиен оглянулся и, ругаясь, побежал за ним. Трудно быть другом большого начальника — даже пожрать некогда.

Майман похмыкал, развёл лапищами, мол, война-войной, а кушать-то хочется, и присоединился к воинам, срезающим мясо с оленя.

Я раздобыл косточку для Мавика и отправил его спать — только волка мне сегодня и не хватало.

Пока я выяснял отношения, Шасти решала проблемы с жертвами магии.

Она приволокла из юрты кусок войлока, чтобы Нишай с Акамом могли отлежаться на тёплом и мягком — вечером в горах прохладно даже летом.

Помог ей уложить Нишая и охотника на войлок. Это Шасти хорошо придумала. Не на руках же их в юрту тащить?

Я думал, что Нишай перенесёт процедуру лучше охотника, но вышло наоборот. Акам был заторможен, путался в руках и ногах, но и только.

А вот колдуну, похоже, прилетело сильнее. Он даже кашлять не мог, только сипел и вздрагивал, словно от боли. Магия…

— У меня нет нужных трав, чтобы такое лечить, — вздохнул Шасти.

— Ничего, отлежится, — успокоил я девушку. — Раз уж дожил до девятнадцати лет, запас прочности у него есть.

— Зачем тебе колдун? — спросил Ичин. Он один остался рядом со мной и наблюдал теперь, как я вожусь, поудобнее устраивая Нишая, чтобы тот не захлёбывался кашлем. — Ты же не хотел его щадить, Кай?

Пока все орали, Ичин изучал моё лицо. И всё понял правильно.

— Дело не в колдуне, — я мотнул головой. — Не думаю, что такая казнь была бы полезна для духа наших воинов.

— Казнь — хорошее развлечение для людей, — не согласился Ичин.

— Она портит их. Превращает в какую-то погань. В детей Эрлика, а не Тенгри.

— Ты тоже видел, как тьма сгущалась над нами? — спросил шаман.

— Видел, — кивнул я. — И решил, что смерть колдуна неугодна Тенгри.

— У тебя слишком доброе сердце для воина, Кай, — покачал головой Ичин. — Да, я тоже видел тьму, что приходила за колдуном. Но разве она была опасна для наших воинов?

— Любая тьма заразна для души. Нельзя убивать в угоду тьме, даже если ищешь справедливости.

— А если отмщения? — спросил шаман. — Да, колдун не убивал наших людей, но кто поручится, что он не убьёт их после?

Я кивнул: Ичин был прав. Но удержаться, услышав этот обезьяний рёв, ощутив поднимающуюся из преисподней тьму, я не мог.

— Почему ты поддержал меня? — спросил я шамана.

Ичин пожал плечами:

— Твой путь не мешает мне идти, Кай, а цель у нас одна. Пусть колдун живёт, если так ты понял волю Тенгри. Наши люди победили колдуна, а побеждённого можно помиловать. И потому нет вреда, что ты его пощадил. Но послушай совета: свяжи его крепче.

Я кивнул и посмотрел на Нишая с Акамом. Пока вязать там было некого — два трупа были бы краше.

Айнур вернулся со здоровенным бурдюком араки. Уселся рядом со мной.

Чиен принёс и поставил рядом берестяную «тарелку» с мясом. Слегка подгорелым, недожаренным и истекающим красным соком.

— А ведь я знал, что ты не дашь отрезать колдуняке башку, заяц! — сказал Айнур, откупоривая бурдюк. — Знал! Подними своего колдуна! Пусть он тоже пьёт с нами!

— Айнур, да он — чуть живой! — рассмеялся я с облегчением.

Боялся, что Айнур вернётся с дубиной, чтобы меч не марать. А он вернулся с водкой. Что ж — тоже решение.

Чиен тряхнул колдуна за плечо:

— Вставай уже как-нибудь, скорпионье отродье. Если Айнур не выпьет с тобой, он тебя зарежет.

Праздник прошёл спокойно. Почти тихо, не считая пьяного рёва Симара.

Напоить меня трудно, особенно в темноте. Я только делал вид, что пью с Айнуром. И когда он свалился спать, мы с Ичином и Майманом ещё перекинулись парой слов про завтра.

Потом Майман забросил Акама на плечо и утащил в юрту, а колдуна мне пришлось нести самому. С помощью Багая и Лойчена. Остальные воины мне помочь не могли — на ногах почти никто не стоял.

Удивительно, но Нишаю от насильно влитой в него араки стало чуть лучше, он перестал кашлять и даже пытался встать. Впрочем, не преуспел.

Мы волоком дотащили его до юрты. По дороге к нам прибились ещё две дюжины мальчишек. Эти были сытые и трезвые. И жаждали продолжения банкета.

Они бесстрашно ввалились за мной в юрту колдуна.

— Ты давно обещал сказку! — верещал Кама, теребя меня за рукав. — Про богатырей!

С ним были согласны все, кроме меня, уставшего и измотанного этим судилищем, переходящим в обжорство.

— И про Ивана на сером волке!

— Ты не ночуешь с нами, а давно обещал сказку!

— Только чтобы страшную! Про Эрлика!

Мальчишки заполнили юрту, заставив Шасти панически спасать свои горшки.

Гнать эту вольницу у меня не было сил, и я сдался:

— Если будете сидеть тихо, я попробую. Но — тихо! Тут много магических вещей. Ничего не трогать, к очагу не лезть, горшков не бить, ясно?

Честные-честные глаза мальчишек блестели в свете огня в очаге, но я им не поверил, конечно.

Сил на сказку у меня тоже не было. Собираясь с мыслями, я тихонько запел. Это иногда прокатывало с парнями, песни им тоже нравились.

Малышня под них засыпала, и тогда старшим можно было уже рассказывать всё подряд, путая сказки, истории из военного быта и когда-то прочитанные книги.

— Выйду ночью в поле с конём…– завёл я.

Уж больно ночь была подходящая. Она посветлела — не по тьме, а по ощущениям. Бархатом накрыла лагерь, оберегая от посторонних глаз.

Я пел, мальчишки слушали, не спрашивая, кто такой конь. И это было хорошо.

Шасти, успокоившись за своё имущество, подсела, прижалась ко мне, а потом вдруг тронула за руку.

— Смотри…

Я повернул голову туда, куда она указала глазами. Росток мира слабо и нежно светился в своём горшке!

— Ему нравится, — прошептала Шасти. — Он слушает!

Нишай приподнял голову, опираясь на локоть. И тоже уставился на росток.

— Надо связать его, — сказал я. — Зашевелился наш парень. Того и гляди в себя придёт.

— Подожди, — прошептала Шасти. — Спой ещё одну песню? Мне кажется, росток мира не просто слушает нас. Он вбирает твою песню. Он растёт!

Глава 28

Нишай

Нишай лежал тихо. В груди при малейшем движении болело так, словно там устроила гнездо белка, и шевелиться колдун не рисковал.

Он слушал чужие песни, а росток мира светился так тепло, словно в юрте горел второй очаг. Только огонь в нём был нездешний, зеленоватый.

Мир набухал, рос. Странные песни питали его. Но никто из сидящих в юрте не проронил ни слова, словно ничего необычного в этом не было.

Шасти молчала, прижавшись к своему Каю, а больше здесь и не было тех, кто догадывался, что за зелёная шишка сидит в горшке.