Он не приказывает, Он просит — и Сын отдает Себя в жертву. Даже ты, язычник, знаешь, что очищение обретается жертвой. У Сына есть власть прощать нам грехи — и поэтому Он умирает…

Лучше бы у Него была какая-нибудь другая власть — например, обернуться сейчас птицей и улететь от Прокуратора и от меня.

Он остается по Своей воле, чтобы спасти тебя, сотник, от твоих грехов — как Он спас меня.

И как же Он тебя спас? Ты говорила, что не блудница больше — Он что, дал тебе денег?

Денег у меня хватало, я блудила не ради них. Он простил меня…

А кто Он тебе такой, чтобы прощать? Если бы Он был тебе отцом или мужем — тогда я сказал бы, что Он человек великодушный и добрый, может быть, даже слишком. Но Он тебе никто!

Нет, Он мой Господь. И тебя Он тоже простит, сотник.

Солдаты смеются, Лонгин улыбается.

Да неужели? Ну вот тут уж вышла промашка: я не нуждаюсь в прощении. Хвастаться я не люблю, Мириам, и говорю только то, что есть: так вот, я хороший человек, и греха на мне нет. Я не грабил и не насиловал, не брал взяток и не убивал невинных. Я всегда отдаю свои долги, не обижаю моих солдат и не подлизываюсь к старшим, честно несу службу, приказов слушаюсь, стрелам не кланяюсь и меча не боюсь. Я даже по девкам не хожу, потому что мы с моей женой поклялись друг другу в верности. И твой Учитель мне не Господь, и в Его прощении я не нуждаюсь.

Еще и ночь не настанет — а ты будешь нуждаться в нем как никто другой.

Это почему же?

Потому что ты убьешь Учителя.

(солдатам) Уведите ее. Она слегка не в себе от беспокойства, я не вижу в этом преступления, так что вы проводите ее вниз и отпустите.

Идем, красавица!

Солдаты с Марией направляются к двери.

Стойте! Максимус, Кратон, я знаю вас обоих. И вы знаете меня, что мое слово твердо. Если я дознаюсь потом, что по дороге вы эту женщину обидели, я шкуру с вас обоих спущу. А я дознаюсь.

Да бросьте, командир! Шлюха, что бы ни говорила — всегда шлюха!

А приказ — всегда приказ, и я приказываю пальцем ее не трогать! Марш! И через минуту я должен видеть, как вы с ней вышли из нижней арки и вошли назад без нее!

Через другие двери входит Пилат — озабоченный, погруженный в себя, он какое-то время не замечает Марию.

Лонгин! Дело хуже, чем я думал. Он не пророк, он сумасшедший, но Он и вправду не отрицает, что Он Царь Иудейский и так просто Его отпустить нельзя — эти поганцы пустят слух, что мы покровительствуем бунтовщику. Я велел отвесить Ему сорок плетей без одной, ты проследишь за исполнением приказа.

Мария вскрикивает.

Это что еще за птица? Знакомое лицо… Где я тебя видел, милашка? Все никак не могу припомнить…

Кратон открывает рот, чтобы сказать, Лонгин показывает ему кулак из-за спины Пилата.

Это одна из учениц иудейского пророка. Приходила узнать о Его судьбе. Я велел выпроводить ее.

Правильно… (делает солдатам знак увести Марию). Значит, так. Сорок плетей без одной, и пусть все болтуны заткнутся. Потом — я вспомнил, у них есть обычай отпускать на Пасху одного преступника. Ты приведешь из тюрьмы Димаса, Гестаса и Варраву. Когда они увидят его штрафную ряху, и вспомнят, скольких он зарезал — то сами попросят отпустить пророка. Так что ты вели парням не усердствовать. Я хочу, чтобы Он был жив. Чтобы Каиафа утерся… Нет, ну где я видел эту птичку? Ладно, потом вспомню. Выполняй.

Пилат уходит в свою дверь, Лонгин хочет идти в свою, но на пороге сталкивается с Самуилом.

Ох!

Это еще кто такой? Гай!

Не надо, не надо никого звать, господин легат!

Я не легат, побереги свою лесть для дураков. Кто ты?

Слуга Первосвященника Каиафы, Самуил.

И чего тебе здесь надо? Говори быстро, у меня дела.

Знаю, знаю: бичевать самозванца, который называл себя Иудейским Царем.

Подслушивал?

Помилуйте, как можно? Я как раз искал того человека, которому будет поручено привести в исполнение приговор мятежнику.

Ну так что тебе нужно? Или ты — тоже из его учеников и попросишь меня о снисхождении?

Тьфу! Тьфу! Тьфу! Я — из учеников этого…? Да никогда! Да пусть сбудутся на нем все проклятия Израилева Народа! Да пусть Он будет наказан за грех каждого из негодяев! Он — богохульник, мерзость из мерзости! Нет, я пришел просить тебя не о милости, сотник, а о справедливости! Такие, как Он, не должны жить на свете. Я видел твоих солдат, сотник — это крепкие ребята. Да и не любят они иудеев, что говорить. Если они перестараются… Ведь тридцать девять бичей — это немало! Преступник сдохнет как собака — как раз такой смерти он и достоин.

Какая же справедливость в том, чтобы забить насмерть человека, не осужденного на смерть? Кажется, я понимаю, за что наш прокуратор ненавидит Каиафу.

А, так ты боишься, что тебя ждут неприятности по начальству? Да, это мне понятно. Но ты же исправный солдат, сотник, и ты, я слыхал, на хорошем счету! Пилат не будет злиться на тебя долго за такое упущение — а вот эта небольшая сумма поможет легче перенести его гнев…

Самуил достает мешочек с деньгами, вкладывает его в ладонь Лонгина. Тот швыряет мешочек ему под ноги.

Э, э, сотник! Пятнадцать сиклей серебра на дороге не валяются!

Это ты мне, римлянину, кентуриону Кесаря, суешь пятнадцать серебряников?

Ой, как же это я мог так ошибиться! Такому благородному человеку — пятнадцать! (Достает еще один мешочек) Тридцать!

Лонгин заносит кулак, Самуил пятится.

Послушайте, господин, больше это дело не стоит! Ученику, который Его предал, мы заплатили тридцать! И чтобы какому-то язычнику…

Язычнику противны ваши деньги, заберите их. Пусть евреи продают евреев.

Лонгин уходит.

Нечистая заносчивая сволочь.

«Кентурион я! Римлянин!» Да, как же!

На лбу написано, что северянин.

Германец, варвар! Лишь позавчера

Слез с дерева. Их здесь теперь полно,

Язычников проклятых. Боже, Боже!

Доколе будет длиться гнев Твой правый?

Доколе суждено нам их терпеть —

Безбожников, бесстыдников, безумцев?

(поднимает с пола брошенные Лонгином деньги)

Сегодня Пасха. Господи, прости мне,