Вот теперь можно перейти к афелию – наиболее удаленной точке. Для разгона возьмем алгебру – науку переселенцев, которые ни что иное, как евреи, появившиеся на «родине» алгебры. Об этом у меня в других статьях, а упоминание «переселенцев» для того, чтобы показать, что переселенцы как раз и есть удаленные от родины, аж до самого афелия. Теперь, как бы поступили переселенцы, оказавшись в афелии, среди другого народа? Не со строительства города, наверное, они бы начали, а с более широкого проникновения и внедрения в «окружающую среду», закрепления в ней. И как бы они называли себя при встрече, как идентифицировались? Слово для этого какое–нибудь надо, и что–то под вид афени вполне для этого подходит. Оно вполне понятно в своем кругу. А «окружающая среда», слыша его частенько, как назовет пришельцев, немного перековеркав на свой лад, это слово? Именно афенями (офенями). И постарается узнать, на какие, как говорится, шиши живут афени?
Вот теперь, когда слово афеня стало жить собственной жизнью и характеризовать некую людскую общность, ее жизненные принципы и принципы поведения в «окружающей среде», я сделаю поэтическое отступление. Оно тут совершенно необходимо. Дело в том, что во всех своих работах без исключения я характеризовал евреев как избранное богом племя, совершенно соглашаясь с ними в этом вопросе. Я с восхищением воспевал их ум, находчивость, целеустремленность, напористость в достижении цели. Я не уставал повторять, что все величайшие открытия в науке сделаны евреями, что во всех искусствах евреев – больше половины. Я позволил себе лишь огорчиться, что, как и большинство других неевреев, несколько недолюбливаю их. И то, потому, что у меня никак не получалось объяснения, почему же нет страны, где на евреев хоть когда–нибудь не устраивали «гонений». Но для объяснения феномена офеней этого недостаточно. Надо показать и «жалких» евреев, и они есть, не сомневайтесь.
Сначала пример из классики. Очень хороший русский писатель Гарин–Михайловский, ныне незаслуженно почти забытый, написал рассказ о почти безграмотном, забитом нуждой, жалком, многодетном еврее, работавшим каким–то конторщиком у купца в середине позапрошлого века. С утра до ночи, щелкая на счетах и подсчитывая чужие прибыли, этот еврей открыл одну из основ нынешнего математического анализа – дифференциальное исчисление, уже открытое за сто лет до него Эйлером и Гауссом. Но еврей об этом не знал, так как научился только писать и считать на счетах. Сделав свое открытие, еврей понял значение его и стал обивать пороги «присутственных мест», откуда его регулярно выпинывали, едва поняв суть его претензий, и не дав труда себе объяснить еврею более подробно, что это открытие уже имеется и используется на благо человечества. И этот жалкий человек никак не мог понять, почему же его великое открытие не хотят использовать? Оттого согласно поэтике Гарина еврея было еще жальче.
Пример из собственных наблюдений. С отличием закончив горный институт, я очень хотел пойти работать в научный институт, и меня там ждали, но, узнав про зарплату, я пошел на шахту. И кандидатскую диссертацию защитил только к 40 годам, и то – без отрыва от нее, любимой, …до отвращения. Зато я мог сказать жене, что зарплата у меня одна из наивысших в стране, хотя я ее и пропивал наполовину, притом с завидной регулярностью. Вот вкратце, что такое загадочная русская душа.
На этом фоне из–за недостатка мозгов один мой ровесник–еврей смог закончить только техникум, но работать пошел все же в тот же самый институт, на еще более низкую зарплату, соответствующую званию техника по сравнению с инженером. Несмотря на то, что у него уже было двое детей, увеличившееся до четырех через положенное время. Жизнь у него была мало сказать несладкой, она была на грани выживания с таким большим семейством. Но он даже не подумал идти в шахту, уподобляться мне, амхаарцу, приземленному и заземленному, то есть, грубо говоря, природному, генетическому рабу. Зато так выкручиваться из жизненных невзгод, не роняя своей еврейской «чести», как выкручивался мой еврей, могут только евреи.
Во–первых, на обед в столовой вместо порции 20–копеечного по тем временам борща он брал две полпорции борща, в двух тарелочках, по полцены каждая, и съедал их последовательно, одну за другой с «бесплатным» тогда в столовых хлебом. «Второе» он не брал, ограничивая себя чаем, по две копейки стакан. Фактически–то хлеб был платным, но его стоимость равномерно входила во все блюда, поэтому куски за столами никто из персонала столовой не считал, и его можно было есть, его сколько хочешь. Выгода в двух полупорциях борща вместо одной полной порции была та, что статистическим анализом мой еврей установил: раздатчица столовой чисто автоматически, боясь перелить край тарелки с порцией борща, немного недоливает до краев. А, наливая полпорции в такую же тарелку, во–первых, не боится перелить, во–вторых, стесняется, что борщ едва прикрывает дно тарелки, и наливает с учетом этого своего стеснения. И еврею абсолютно точно было известно, что разницы в двух полупорциях по сравнению с одной порцией вполне хватает еще на один–два куска хлеба, которые без жидкости никак не лезли в горло. И ему было совершенно наплевать на то, что не только ползала столовой ржет втихаря, глядя на него, но и специально ходит на этот спектакль. Презренные амхаарцы, что с них возьмешь?
Во–вторых, такой экономией семью не накормишь. Поэтому «жалкий» еврей очень экономил свои силы на работе, чтобы оставалось на домашний приработок. Он не курил из экономии, но если сидеть за кульманом целый рабочий день, то начертить можно ужасно много. А «норма проектирования» – 7 или 8 полных ватмановских листов в месяц – как раз и была рассчитана на русских куряк, полдня рассказывающих на всех лестничных клетках и коридорах анекдоты «про Брежнева и чукчей». Поэтому «жалкий» еврей попросту столбом выстаивал где–нибудь в одиночестве «излишек» своего трудового времени, не позволяя себе, чтобы с его кульмана соскакивало в месяц больше положенных 7–8 листов. На «Доску почета» он явно не стремился.
