− Видите? Старец рассказывает молодому человеку о том, как все устроено в этом бренном мире. Мир зверей живет, на первый взгляд, хаотично, но в то же время в гармонии. Там наблюдается строгий порядок и соблюдаются определенные не нарушаемые ими правила. Мир людей же, наоборот, с виду организованный и упорядоченный, представляет собой не что иное, как хаос. Но в этом-то и состоит отличие между миром зверей и людей, как бы парадоксально это ни звучало. Хаос людского мира подчинен всего одному закону − течению жизни. Единожды погрузившись в хаос, человечество не может выйти из него, и течение жизни сотни лет подстраивалось под этот порядок, точнее сказать беспорядок. Главное противоречие человеческой жизни состоит в том, что беспорядочное движение всех людей и их беспорядочные поступки действуют по определенным течением жизни правилам. Как в науке, например, скажем в физике, каждое действие имеет противодействие или в биологии – пищевая цепь. Ну, или даже в литературе, молитвы людей абсолютно противоположные по своему значению, сталкиваясь в небесах и не дойдя до ушей Господа, так и оставшись неуслышанными, возвращаются обратно. Всюду встречаются определенные догмы, понимаете? Никакой человек не в силах вмешаться в это течение. Но именно каждый человек и является творцом его. Получается совокупность парадоксов. Это течение называют по-разному: судьба, рок, провидение, − вся эта последовательность событий, определенных всеми людьми вместе взятыми, и являет собой течение жизни.
Виктор молчал. Его увлекал этот рассказ, потому как слова незнакомца обладали странным магнетизмом.
− Вот посмотрите на вторую картинку, − молвил Лугов и улыбнулся, – перед нами башни, устремленные в небо. Они соединены пряслами и являют собой крепостную стену, назовем ее так. Имея разный фундамент, башни переплетаются с другими и соединяются с новыми. Это строительство и есть жизнь всего человечества, ведь строителями являются все люди: жившие, живущие и те, коим еще предстоит жить.
− Что это за конструкции, − Виктор ткнул пальцем в иллюстрацию, на которой строения находящиеся в центре уходили в небеса подобно Вавилонской башне, − даже верхушек не видно?
− О, друг мой, это столпы человечества. Давайте по порядку. Каждый кирпичик здесь − это человеческий поступок. Чем больше кирпичиков в башне, тем выше она поднимается, тем больше других влечет за собой и все больше башен зависит от нее. Но есть и другие строения. Они распластались здесь, вот смотрите, − Лугов указал на иллюстрацию, − лежат грудой камней, даже не пытаясь подниматься вверх и поднимать вверх других. Чтобы этого не происходило, течение жизни помогает человеку и подводит к нему нужных людей в нужное время. И это уже решение человека следовать за подсказками свыше или же продолжать строительство своей башни, неминуемо ведущее к ее разрушению.
− Допустим, − Виктор внимательно посмотрел в глаза своему собеседнику.
− Посмотрите на ту башню с краю, − Лугов достал из нагрудного кармана рубашки огрызок карандаша и обвел невысокое строение, стоящее в стороне, − ее построили вы. Каждый кирпичик здесь − это ваше деяние, будь то хорошее или плохое, но оно обратилось в часть башни всей вашей жизни. Вспомните, как много хорошего вы сделали, когда были маленьким, тем самым заложив надежный фундамент. Благодаря этому в дальнейшем она не покосилась, не упала и не стала занимать слишком большую площадь на вверенном вам участке земли. Но вы стали старше, и дурные, вредные поступки ложились на ваш фундамент один на другой. Потом, став еще взрослее, как ни пытались поступать хорошо, эту нишу вы уже заполнить не могли. Ничем и никогда уже не заменишь то, что осталось лежать под новыми кирпичиками. Вы забыли про них, они уже покоятся под новой, устремленной вверх кладкой, но это лишь на время. Рано или поздно последствия ваших деяний напомнят о себе. Подобно испарившимся каплям дождя, вновь оказавшимся на небе, они вернутся в вашу жизнь. На это вы скажите, что неисповедимы пути Господни и назовете провидением, роком или судьбой…
− Зачем вы со мной этим делитесь? И что это за книга такая? – поинтересовался Палладинов.
− Вы полагаете, что никогда больше не увидите Ивана Матвеевича. Но это не так, – спустя какое-то время продолжил Лугов, словно не слыша Палладинова, − вы оба друг другу очень понадобитесь.
− Не понял? Вы о чем? Точнее о ком? – Виктор начал терять самообладание.
− Да-а, вот так бывает. Живут себе люди, даже встречаются, но не представляют, какую важную роль играют в жизни друг друга. Вы доставили ему довольно горькие вести, но не переживайте по этому поводу.
Палладинов обомлел. Он подумал: «По мне даже не видно, откуда я и что на службе состою. А он вот так сразу, следил, значит».
− А вы, я извиняюсь, кто?
− Я же вам говорю, Иосиф Сол…
− Это я уяснил, кто по роду деятельности?
− Ах, вы об этом. Я, голубчик, если так можно выразиться и есть то самое провидение…
− Что-что? Что вы несете? – Палладинов мгновение подумал и перешел на «ты», – рассказываешь мне какую-то чушь! Давно следишь за мной?
Лугов встал и не спеша пересел на сторону лейтенанта внутренней службы.
− Вот что, ты на эти пустые разговоры время не трать. У нас его не столько, как хотелось бы. А сделать надо многое. Есть информация у меня для тебя, презанимательнейшая, знаешь ли, – Иосиф Соломонович улыбнулся во весь рот, но в мгновение, сделавшись серьезным, продолжил: − На станции Плесецкая ждут тебя. До жизни Петрова очень охотливы, ты здесь ни при чем. Тебе надобно раньше выйти, в Шалакуше.
Лугов поднялся, быстро накинул пальто и шапку, и уже взявшись за ручку двери, обернулся и сказал, ласково, почти шепотом: «Ты извини, что второпях, не все отлажено, тут же, как и в земных делах, не углядишь все сразу, охватить разом не получается…» После этих слов Лугов развернулся и вышел из купе.
Палладинов медленно приходил в себя после минувшего разговора. Все четче слышались стук колес и лязганье ложки о стакан. В сумке огнем горело письмо, предназначенное для Петрова. Виктор еще минуту смотрел на дверь купе, потом перевел взгляд на окно. Картинка за ним замедляла свое движение. Крепко вцепившись в сумку, Палладинов вылетел в коридор вагона. В тамбуре проводник с вечными ночными напарницами – фонарем и флажками − готовился открывать дверь. Палладинов должен был найти Лугова, еще нужно было о многом спросить. Уже дойдя до выхода, он резко остановился, вернулся к купе для проводников и посмотрел расписание движения поезда. Все плыло, когда смотрел на девять букв, сплетенных в одно слово, которое еще пятнадцать минут назад не вызвало бы у него никаких эмоций. А теперь все решалось от этого слова. Плесецкая… Стоянка на станции была короткая, всего две минуты. Они быстро прошли, и проводник уже закрыл дверь, станция медленно уходила вдаль. Следующая Шалакуша. «Почему все так радикально? Какой-то клоун пошутил надо мной? Следил от самого дома Демидова, или… даже не так! Выхожу я в Шалакуше и все, приплыли товарищ лейтенант. Там ребята меня окучивают и поминай как звали», – мысли вихрем носились в голове у Палладинова. Он взял горячего чая и зашел к себе в купе. До Шалакуши всего пятьдесят минут. Пятьдесят минут на раздумья. Выходить или нет? Здравый смысл подсказывал, что надо ехать до конца, докладывать начальству и забывать всех: Ивана Матвеевича, Иосифа Соломоновича и других субчиков прошедшего дня. Но в то же время что-то заставляло сойти. Необходимо сбиться с курса, уйти с проторенной дорожки. С этими мыслями поезд пронес Палладинова через километры, отделявшие железнодорожные станции. За окнами его купе пролетело то расстояние, которое отмерила ему жизнь для принятия решения.
Вот уже отворились двери, проводник объявил станцию Шалакуша. Следующая Плесецкая. Обходчики простукивали буксы. И как молот по наковальне, приток крови к голове заставил Палладинова не просто подняться, а подскочить, сорвать дверь купе, пробежать через весь вагон и выйти на улицу. Палладинов чувствовал, как он, разгоряченный, глупо выглядит на морозе. Снежинки, медленно падая на его волосы, быстро таяли. Он заправился, поправил будто привязанную к нему сумку, и пошел на станцию. К его удивлению, там было немало людей. Он подошел к расписанию поездов, и тут его словно ударило током. Всем выходящим из вагонов объявляли, что потеряны документы на имя Лугова И.С. Палладинова обдал холодный пот. Что за черт? Среди толпы зевак, ожидающих своего поезда, и людей, наоборот, спешащих на подъехавший, с которого он так преждевременно сошел, пробирался невысокий человек в годах, с залысиной и очками с толстыми линзами. Маленький человек, поприветствовав дежурного по станции словами: «Шалом! Я дико извиняюсь…», − начал объяснять, что он, дескать, и есть тот самый Иосиф Лугов. Но этот человек не имел ничего общего с тем гражданином, сопровождавшим лейтенанта несколько мгновений назад. Раздался гудок, и Палладинов посмотрел на состав, уходящий вдаль, на станцию Плесецкая с пустым купе, где должен был быть он… Судьба его переменилась, внесла коррективы. Он вернулся в зал ожидания. Снег прекратился, и с восточной стороны уже поднималось солнце, медленно выползая, как пес из будки, и заполняя светом каждый угол в миг опустевшей станции.
