Проходя через зал, я вдруг заметила на столе листок, вырванный из тетради, и машинально хотела смахнуть его с клеёнки, однако там было что-то написано. С листком в руках я приблизилась к окну и прочла следующее: «Жду тебя ровно в семь за околицей». Под запиской не было подписи, но моё сердце учащённо забилось, а щёки, буквально, запылали. Впрочем, вполне возможно, что я ещё не совсем пришла в себя после танца. Так как стрелки на часах показывали без четверти семь, а до околицы можно было добраться за пять минут, у меня осталось ещё время подумать. Внимательно перечитав в который раз таинственное послание, я сначала предположила, что это очередная Женькина шутка. Потом – что записка адресована не мне, а дядьке. Однако мой внутренний голос твердил, что это не так.
Без пяти семь я в последний раз пробежала глазами записку: буквы были выведены твёрдо, по-мужски. Наверно, он уже ждёт. Выглянув в окно, я убедилась, что Женька по-прежнему сидел под домом и разговаривал с деревенскими. Значит, придётся идти через сад. Из-за того, что времени на переодевание уже не было, я отправилась на свидание прямо в цыганском наряде, только платок оставила на стуле, чтобы он не цеплялся за кусты. С трудом открыв из-за ржавых петель калитку в конце сада, я пересекла пустырь и вот она – околица. Ещё издали я увидела, что меня никто не ждёт. Вокруг было пустынно, как обычно здесь в вечерние часы. Вдали за тёмный лес садилось солнце. Тогда я оперлась рукой на полуразвалившийся плетень и задумалась.
Внезапно кто-то сзади прикоснулся к моему плечу и тихо позвал:
-Марина!
Обернувшись, я увидела… Вадима. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Затем он быстрым движением протянул мне огромный букет, который прятал за спиной. Это были великолепные розы, алые, как закат. Не успела я поблагодарить его, как парень, пристально глядя мне в глаза, начал читать стихи:
Розы – страшен мне цвет этих роз,
Это – рыжая ночь твоих кос?
Это – музыка тайных измен?
Это – сердце в плену у Кармен?
Этот колос ячменный – поля,
И заливистый крик журавля.
Это значит – мне ждать у плетня
До заката горячего дня…
Вадим стоял спиной к огромному пурпурному диску и вокруг его головы сиял золотой ореол волос. Стихи, которые он читал, были мне незнакомы, но каждая строчка глубоко западала в душу. Желая скрыть волнение, я спрятала лицо в букет и сделала вид, будто вдыхаю аромат цветов. Между тем Синеглазый продолжал:
О да, любовь вольна, как птица,
Да, всё равно – я твой!
Да, всё равно мне будет сниться
Твой стан, твой огневой!
Да, в хищной силе рук прекрасных,
В очах, где грусть измен,
Весь бред моих страстей напрасных,
Моих ночей, Кармен!
Да, я томлюсь надеждой сладкой,
Что ты, в чужой стране,
Что ты когда-нибудь, украдкой
Помыслишь обо мне…
Закончив чтение, Вадим взял меня за руку и уже обычным голосом сказал:
-Марина, давай погуляем!
Стряхнув с себя очарование от стихов, я подумала о Женьке, который, возможно, уже обнаружил моё отсутствие и осторожно освободила руку:
-Извини, но мне нужно домой.
Скрыв своё разочарование, Вадим проводил меня до калитки и я, прижимая букет к груди, побежала по саду. В доме не светилось ни одно окно, зато с улицы доносился Женькин голос: судя по всему, за это время он не поднимался со скамьи. Не зажигая свет, я на ощупь достала из буфета пустую банку, наполнила ей водой и поставила розы посредине стола на то самое место, где обнаружила записку. Затем сменила свой наряд на белый джемпер и брюки и вышла во двор. В эту минуту ворота открылись и с улицы заскочил Женька. При виде меня он спросил:
-Чем мы теперь будем заниматься, Марина?
После свидания за околицей моя душа жаждала чего-то необычного, романтического и я предложила:
-А давай разожжём костёр!
Подходящее место для костра мы нашли напротив нашего дома в овраге. Дядька принёс из кухни дрова и полведра угля из сарая. Костёр получился замечательный и, наверно, был виден издалека, потому что вскоре к нам подошли два посланца от деревенских, а потом заявилась и вся остальная компания. При этом меня поразило то, что почти все парни разоделись в атласные рубахи. Не скрывая своего изумления, я тихо поинтересовалась у Женьки:
-Что это с ними?
Сначала дядька не понял моего вопроса, но потом, догадавшись, прикрыл ладонью рот и подмигнул мне:
-Это ты виновата!
Мне захотелось напомнить ему, что первым надел цыганскую рубаху именно он, но шептаться в обществе было неудобно и я промолчала. Тем более, что если Женька расположился по левую руку от меня, то по правую сидел Димка. Вадим же примостился сзади и я всё время ощущала затылком его сверлящий взгляд. Кстати, он единственный среди парней был в своих обычных джинсах и свитере. (Что же касается атласных рубах, то, как я узнала позже, они были пошиты на колхозные деньги и остались у дядьки и у других парней на память об участии в городском конкурсе самодеятельности).
Яркое пламя озаряло наши лица, а от горящих дров устремлялись вверх в тёмное небо искры и гасли там, подобно падающим звёздам. Можно было представить, будто мы находимся в цыганском таборе и вот-вот сейчас раздадутся звуки гитары и бубна. Впрочем, гитара действительно зазвучала: один из присутствующих парней не поленился сбегать за ней домой. По нашей просьбе он начал наигрывать «Очи чёрные» и мы дружно исполнили этот старинный романс. Пели все: Женька, у которого был неплохой баритон, Федя, у которого, кажется, вообще не было слуха, Димка, проговаривавший слова с особым жаром и не сводивший с меня глаз, и даже я. У толстой Аньки оказался очень хороший певучий голос и она вела среди девок. (Мне, правда, не было видно, пел ли Вадим, но, скорее всего, нет). После того, как песня закончилась, захотелось немного помолчать. Гитарист неспешно перебирал струны и мы смотрели на огонь, ощущая завораживающую силу пламени.
В этот момент к нашему костру приблизилось новое лицо. Это был парень из компании деревенских, который копал с родителями скороспелый картофель на огороде и, проходя мимо, заглянул к нам на огонёк. Пока он, разинув рот, слушал наши разговоры, я потихоньку запустила руку в его ведро. Кое-кто из моих соседей видел, как я бросала клубни в костёр, однако, вероятно, счёл это моей очередной эксцентрической выходкой. Между тем парень ничего не замечал до тех пор, пока деревенские не начали посмеиваться над ним. Только тогда, наконец, почувствовав облегчённый вес своего ведра, он опустил голову и застукал меня на горячем. К чести его следует сказать, что парень не стал поднимать шум из-за полведра картофеля и сам со вздохом высыпал остатки в огонь.
Я следила за тем, чтобы клубни не сгорели в пламени и вовремя переворачивала их щепкой. А когда мне показалось, что картофель хорошо пропёкся, выкатила несколько штук из огня и дала им остыть. Затем с помощью ногтей очистила чёрный клубень от кожуры и с удовольствием попробовала белую рассыпчатую массу. Деревенские наблюдали за моими действиями с таким видом, будто никогда раньше им не приходилось печь на костре картофель. Первым опомнился Женька: схватив ближайшую картофелину, он стал перебрасывать её с ладони на ладонь. Его примеру последовали и другие, и вскоре был слышен только звук дружно работающих челюстей, потому что после ужина прошло уже несколько часов и все успели проголодаться. Димка даже вызвался сбегать домой за солью и с ней дело пошло веселей.
Очень быстро от полведра картофеля не осталось и следа, а аппетит у всех только разыгрался. Тогда я решила проявить великодушие и сказала, что принесу ещё. Женька хотел было пойти со мной, но я попросила его остаться и он с удовольствием подчинился, так как ему явно не хотелось уходить от костра. Признаться, я с самого начала вовсе не собиралась копать бабушкин картофель, а вместо этого, прихватив в сарае ведро и лопату, забралась в соседский огород. Висевшая в небе луна светила достаточно ярко и мне не понадобился даже фонарик. Конечно, это тянуло на кражу, но я здраво рассудила, что, во-первых, Димка с Алёнкой тоже будут есть этот картофель, а, во-вторых, мой сосед недавно признался, что раньше не раз лазил в бабушкин сад за грушами. Так что справедливость восторжествовала.
