- Мы с Гаем разыгрываем парочку. Держу его за руку, убираю пылинки с одежды. Думаю, что Сальваторе из тех людей, которых раззадоривает сложность и недоступность, так что это только подогреет его аппетит, - закончила Элис.

«Для них обоих это все, словно какая-то игра в шпионов», - подумал Макс.

Он снова чувствовал себя загнанным в угол. Он не может отказаться от убийства Сальваторе, он не может придумать план, как реализовать все без помощи Гая и Элис, он не может убедить их, что все это не понарошку и опасность слишком велика и в каждую секунду провал может обернуться их собственной смертью. Он понял, что тоскует по армии, когда все было просто и кристально ясно. Здесь свои, а там чужие. Свои тоже не всегда были идеальными существами, без страха и упрека – но все же свои. Армия работала как хорошо отлаженный механизм, и для него, как для маленького винтика внутри этого гигантского автоматона не было задач, на которые он не рассчитан. Сейчас же все было совсем иначе, и он непрестанно чувствовал себя не своей тарелке.

Ночью ему не спалось. Не зная, чем заняться, он открыл окно, сел в темноте общей комнаты и курил, глядя как ветер уносит дым. Неожиданно открылась дверь спальни Элис. Она прошлепала к нему, завернутая в одеяло.

- Не помешаю?

- Нет, конечно.

Она села рядом, забравшись с ногами в кресло и плотнее кутаясь в одеяло. Весь её вид напоминал скорее сонного растревоженного котенка, и глупая улыбка умиления растянулась на лице Макса.

- Что такое? – спросил он.

- Плохой сон приснился, - сказала она, шмыгая носом.

- Расскажешь?

Элис молчала несколько минут, и Макс уже успел решить, что ответ отрицательный, но она сказала.

- Мне снилось большое помещение. Наверное, железнодорожный вагон. Или что-то такое. А в нем, внутри, клетки. Много-много клеток. И в них сидят животных. Котята и щенки. Наверное, этот вагон попал в аварию, потому что многие клетки сломаны, помяты, а звери внутри мертвы. Многие ранены из них. Дай мне сигарету, пожалуйста.

Макс угостил её и дал прикурить. Она выпустила тонкую струйку дыма, молчала. Наконец, продолжила.

- И вот я смотрю на все это – и не могу понять, что мне делать? За что хвататься? Как их спасать? Чем же помочь? А они плачут, сидят в клетках. Я не могу открыть клетки, не могу вынести их, и, чувствую, что скоро будет только хуже. Нужно торопиться. А я не знаю, что делать. Как им помочь? На этом я и проснулась.

Она крепко затянулась, выпустила дым в пол.

- Это всего лишь сон, - сказал Макс. – Просто дурной сон. Забудь его.

Она покивала рассеяно.

- Да. Но сны – всегда отражение наших мыслей, пусть и неосознанных. Они как картина, на которую смотришь сквозь грязное кривое стекло. Все размыто, искривлено, изуродовано. Но если суметь понять, что было нарисовано на самом деле – поймешь, что беспокоит твое подсознание.

- А что беспокоит твое сознание? – спросил Макс.

В отличие от него, выбросившего окурок прямо в окно, она аккуратно затушила свой в пепельнице.

- Мои друзья мертвы. Их больше нет. И не вернуть. Все завертелось так быстро, что у меня и не было времени осознать это в полной мере, оплакать их. А сейчас уже болит душа по-другому, не до слез. Просто, словно куска меня в этом мире больше нет. Это меня беспокоит. Не стала ли я слишком черствой?

- Нет, - Макс покачал головой. ­– Не стала, я уверен. У всех нас свои методы борьбы с горем. То, как мы принимаем утраты и удары. Тут нет способов лучше или хуже.

Она вздохнула.

- Наверное.

- Прости, не хотел заставлять тебя грустить. Только надеялся отвлечь от дурного сна.

- Ничего, Макс. Все хорошо. Можно я ещё с тобой посижу?

- Я был бы рад.

Она придвинулась ближе, закуталась в одеяло по самый нос и положила голову ему на плечо.

- Всё ведь будет хорошо, да?

- Конечно. Я обещаю.

- Я тебе верю.

Вскоре заснула и спала тихо и безмятежно.

На третий день Элис сказала, что неприлично ходить в одном и том же, и купила себе белое платье, не менее открытое и обтягивающее все, что следовало бы подчеркнуть в стройной женской фигуре.

- Он заговорил со мной! – девушка казалась возбужденной до крайней степени, она говорила быстро, захлебываясь словами.

- Как все было? – спросил Макс.

- Сегодня он приехал раньше, чем обычно, - чтобы унять рвущиеся наружу эмоции Элис ходила взад вперед, постоянно то беря что-то в руки, то ставя на место.

- Опять весь вечер пялился на меня без остановки. На этот раз уже совсем не прикрыто. Буквально между лопаток даже его взгляд чувствовала! Через пару часов я шепнула Гаю на ухо, чтобы он отошел на пять минут.

Гай покивал, сидел в кресле и свесив ноги с поручня, с таким довольным лицом, словно он объевшийся кот.

- И как только он отошел, - продолжала Элис, – Сальваторе сразу же подошел ко мне. Спросил одна ли я здесь. Ага, как будто не видел всю ночь, что мы здесь с Гаем. Я сделала вид, что мне совсем не интересно с ним разговаривать, продолжила играть партию, и только ответила через плечо, что я здесь со своим мужем. Он спросил, как меня зовут, и почему он раньше не видел меня здесь. Я так же с безразличным тоном назвалась вымышленным именем и сказала, что мы только недавно купили квартиру в этом квартале города. В этот момент вернулся Гай и Сальваторе ушел.

- Он клюнул, Макс, понимаешь?! Клюнул гад, - Лис чуть не хлопал в ладоши от радости.

- Хорошая работа, ребята. Элис, ты молодец. Продолжаем в том же духе, скоро он крепко сядет на крючок.

В один из казавшихся бесконечными вечеров, пока Элис и Гай были в клубе, Макс закончил в сотый раз собирать-разбирать пистолет. Кинул его на стул, покрутил. Приложил к виску и нажал спуск. Незаряженное оружие глухо щелкнуло. Он сунул пистолет в карман и вышел из дома.

По улицам все так же текли нескончаемые потоки людей. Неуклюже лавируя среди них, Макс чувствовал свою полную чужеродность, как одного из многомиллионных элементов этого города. Он шел вперед, не разбирая дороги и не зная, куда конкретно хочет прийти. Остановился, когда увидел перед собой здание церкви, на ступеньках которой сидела толпа подростков и пила пиво прямо из бутылок, гогоча во все горло. Протиснувшись между ними, Макс вошел в здание. Внутри было пусто. Он сел на край скамейки и осмотрелся. Пахло ладаном и воском. Ряды сидений из гладкого отполированного годами дерева. Свет пробивается сквозь мозаичные витражи. Он понял, что из-за темноты на улицах Города это может быть только искусственным эффектом, но впечатление производило неподдельное. Макс просидел не меньше часа, просто глядя перед собой, положив голову на скрещенные руки.

- Могу я чем-то помочь тебе, сын мой?

Незаметно к нему подошел священник. Валенштайн вздрогнул от неожиданности.

- Нет, извините. Я просто так зашел. Хотел посмотреть.

Священнику было на вид все семьдесят лет. Глаза белые, словно залиты туманом. Слепой? Он подумал, что это первый незрячий человек, которого он встречает. Макс обратил внимание, что у него также не было правой руки. Совсем. Даже без имплантата. В современном мире тяжело было найти человека, который не захотел бы заменить утерянную конечность протезом, настолько это стало дешево и доступно, и вот один их таких сидел рядом с ним.

- Я рад, что ты зашел. Но все же – могу ли я помочь тебе чем-то? Не всегда мы можем осознать, что нам нужна помощь. Или, что наши близкие нуждаются в этом. Но пусть даже простым советом, или только выслушав другого – мы можем принести облегчение в душу человека.

Макс никогда не любил душеспасительных речей и всегда избегал общения с армейскими священнослужителями, но сейчас, чувствуя себя кораблем без штурвала, который несет на камни, понял, что нуждается хоть в каком-то совете.

- Пусто здесь у вас, - сказал он, чтобы начать хоть с чего-то.

Слепой кивнул.

- В наши дни все меньше людей заходят сюда. Сегодня у них другие методы найти душевное спокойствие.У них свои божества, свои идолы, которым они поклоняются. Не могу сказать, будто я их осуждаю. Я вообще не в праве судить кого-либо. Но иногда мне все же хочется, что здесь было больше людей. Ведь это значило бы, что кто-то из них сумел понять разницу между бренным и вечным, моральным и аморальным. Сумели оторваться от себялюбия и возлюбить ближнего своего.