Пришло время бежать на Карачарову гору. Старые дубы зацвели.

Дуб зеленеет едва ли не самым первым среди деревьев. Ни берёза, ни осина, ни рябинка ещё не выбросили лист, а дуб играет всеми весенними красками. Среди людей немало дураков, считающих, что дуб весне не доверяет, и выбрасывает лист последним в лесу. Этому учёному болвану зайти бы весной в лес и открыть глаза, может быть, научился чему-то. А жёлтые цветы, осыпающие землю пыльцой, годятся в пищу не хуже созревших желудей. Одно беда, домой сейчас из кормного места ничего не принесешь.

Зато вернулись птицы, и по всему лесу началось строительство гнёзд. Тут уж не зевай, ничего на свете нет вкуснее свежих яичек и молоденьких, только что вылупившихся птенцов.

— Жалко их, конечно, — говорила Бэлла, облизывая усы, — но пока птенцы поршками не стали, это ещё не лесные жители, а еда для таких, как мы.

— Я бы и поршка съела, — возражала Соня.

— Давай, лопай, пока сила берёт. Вырастешь, куницей станешь, а того пуще — выдрой. Будешь взрослых уток жрать.

Знала Бэлла, чем товарку подначить. В густой траве под берегом Соня нашла утиную кладку и только приготовилась пировать, как налетела утка, отлучившаяся куда-то на полминуты, и задала разбойнице таску. На шум прилетел селезень, разыскивавший пропавшую подругу. До утят ему не было никакого дела, при случае он бы и сам перебил яйца, а вот подраться селезень был не прочь. Вдвоём они как следует проредили вылинявшую шубу, и бежала от них Соня, что мочи было в коротких лапках.

— Ничего, — говорила Бэлла. — Завтра сбегаем на Карачарову гору, так у тебя лапки как следует заболят.

— Может, лучше через день?

— Нет уж. С дубов жёлуди сыпаться начали. На них много охотников соберётся, но мы первыми будем.

Так и вышло. Желудей повсюду валялось великое множество. Скорлупки у них были ещё зелёные, но мякоть внутри сладкая, вкусней воробьиных яиц. Добытчицы наелись от пуза. Затем, Бэлла начала выбирать, какой жёлудь тащить домой.

— Смотри, Соня, вот этот жёлудь я себе возьму, а этот ты бери.

— Зачем?

— Домой принесём. Запас на зиму пора собирать. Запасёшь таких побольше, целую зиму горя будешь не знать.

— Я и так не знаю. Давай переночуем здесь, завтра снова наедимся.

— Ночью медведь придёт или барсук. Придут-то они за желудями, но и тебя скушают в охотку, один хвостик останется. Ночью ты от барсука не сбежишь.

— Что же это за проклятье такое! Только разлакомишься, кто-нибудь нападёт!

— Не проклятье, а правда жизни. Где много еды, там много беды.

Взяли по лучшему жёлудю и побежали. Отошли недалеко, Соня остановилась и принялась свой жёлудь грызть.

— Что ж ты делаешь, дурёха?

— А что такого? Мой жёлудь, вот я его и ем.

— А что ты зимой есть будешь?

— Я завтра ещё принесу. И вообще, осенью грибов насушу побольше. Прежде Дрёма мои грибочки подъедала, а теперь всё моим будет.

Назавтра Соня за желудями не пошла. Ножки изболелись. Потом попыталась пристроиться к Бэллиным запасам, но получила такую взбучку, что поняла: разгневанная подруга страшней барсука. Потихоньку и Соня начала притаскивать с Карачаровой горы желудёвый запас.

А вот осень, на которую было столько надежд, выдалась сухой, грибы не родились. Понемножку да полегоньку грибками полакомились, а чтобы впрок сушить, такого не было.

— На Карачарову беги, — поучала Бэлла товарку. — Авось отыщется что-то. Не всё же кабаны повыбрали.

— Ты почему не бежишь?

— У меня желудей натаскано на всю зиму. Мне теперь отдыхать можно.

— А обо мне не подумала…

— У меня одна голова. За двоих думать не умею.

Пришла зима шишкогрызлая, которую Бэлла пережила без потерь, за ней голодная весна.

При Бэллиных запасах и голодная весна была бы сытой, но в самом начале марта в дупле завозились пятеро бельчат, и все силы уходили на этих спиногрызов.

Разбежались они только в августе, а когда исхудавшая Бэлла малость отъелась и сумела оглядеться по сторонам, оказалось, что Соня за этот срок куда-то делась. Попала ли она на обед кунице или ещё какая беда приключилась, неведомо. Главное, что больше соперниц и нахлебниц у хозяйки не было. Жить стало легче, но скучнее.

Хорошо тому, у кого память плохая. Забылась Дрёма, забылась и Соня. Наступало лето и непременные походы на Карачарову гору, а то и в орешник, когда выдавался урожайный год. Бельчата рождались и убегали иной раз очень далеко. Бэлла уже и упомнить не могла, сколько этих бельчат было. О малышах надо заботиться, пока у них глазки не раскрылись, а как подрастут, пусть уж как-нибудь сами обходятся. Другие белки, когда забегали на Бэллин участок, звали её мама Бэлла, а вправду ли она их мама или так к слову пришлось, Бэллу не интересовало. В материнское гнездо не лезут, вот и умницы.

Берёза, в которой зияло главное Бэллино гнездо, покосилась и рухнула. Несколько зим Бэлла спасалась по выстроенным гайнам, потом подобрала дупло в неохватной осине. Так ли, сяк, но в дупле во время вьюги тепло и никакой мороз не пробирает.

Время-время… дубки, проросшие из потерянных Бэллиных ухоронок зеленели и радовали глаз густой листвой. По ним уже можно было не только бегать, но и молодым жёлудем разжиться. Так давнее потерянное добро возвращалось к забывчивой хозяйке.

Дорога на Карачарову гору не забылась, но бегать туда становилось всё труднее, да и не больно нужно. Свои дубки подросли, а лапки с возрастом стали уставать.

Хорошим летним утром Бэлла побежала проверять, как растут дубы, вымахавшие на месте давно забытых ухоронок. И там она встретила людей.

Люди частенько забредали на Бэллин участок, и хозяйка их не боялась, если, конечно, у незваного гостя не было ружья. Но на этот раз пришла пожилая женщина и девочка, какая из материнского гнезда никуда уходить не собирается.

— Мама, смотри, это кто? — вскинулась девчонка, заметив Бэллу.

— Это белка. Она сейчас на дерево залезет.

— Белки рыженькие, а эта вся, как снег.

— Наверное она альбиноска. Бывают такие звери, да и люди тоже, которые все-все белые, и волосы, и кожа. Они называются альбиносами. Даже вороны бывают белыми.

— Да ну, никакая она не альбиноска. Это белка-бабушка, у неё шкурка седая, как у бабушки Тони, что в деревне.

«Вот те на! — подумала Бэлла. — Жила себе, жила, а потом — Раз! — и стала альбиноской бабушкой Тоней. Жаль, что в лесу зеркала нет, поглядеть, вправду ли я побелела».

— Нам в школе говорили, — продолжала тараторить девочка, что в наших краях дубы просто так не растут, а только саженые. А кто эти дубы посадил, не сказали.

— Ты у старух в деревне спроси, так они тебе такого пораскажут… Хоть у той же бабки Тони.

— Ты сама расскажи, ты ведь знаешь!

— Что с тобой делать, слушай. Вон там, неподалёку, пригорок есть, небольшой. Так на нём замок стоял и жил там Кащей Бессмертный. Он и принёс мешок желудей и посадил на этом месте дубовую рощу. Время никого не щадит, помер и Кащей, а дубы остались и с каждым годом всё крепчают.

— Но ведь он бессмертный, как он может умереть?

— Видишь ли, тут такая хитрая штука. Не бывает такого, чтобы Кащей родился бессмертным. Он просто живёт себе как всякий смертный Кащей, но случается так, что он принимается за дело, которое простые люди делать не могут. Вот тогда и говорят, что он не просто человек, а бессмертный. Он ведь не родился таким, потому и умереть не может.

На самом деле время его не щадит, но память о нём остаётся. Плохо, когда память плохая. Но если Кащей умер, а осталась, скажем, дубовая роща, то это настоящее бессмертие.

— А замок?

— Что, замок? Камни. Придёт время, они рассыпятся, следа не найти. А дубы, знай крепчают. Видишь, какие вымахали?

— Тоже мне, знатоки? — зацокала Бэлла. — Эти дубы я посадила! С карачаровой горы по одному жёлудю таскала!

Бэлла замолкла и негромко добавила:

— А может, всё так и есть. И на самом деле я Бэлла Бессмертная. Голова у меня маленькая, память плохонькая, но без меня ни один дуб в лесу расти не будет.