- От Роси иду - слышу славянскую речь. А самих-то славян не видать. Кроме нас, неудачных.

- Погоди. Еще встретишь.

Сунул руку в суму переметную, грозный взор - на булгар; дернув щекой, подмигнул русичам - не убьют, обойдется, склонился и быстро вложил Руслану в ладонь белый дырчатый сыр.

- Хлеба нету. Готу тому что сказать?

- Пусть боле не лезет с поклонами.

- Ладно. - Отъехал.

…Сдружились, которые раньше, на родине, вовсе не знались или еле здоровались, даже насмерть враждовали. Чем шире растекался мир, куда их кинула судьба, тем теснее смыкались они - как пальцы сжимались в кулак.

Хлестнет кого буйный страж - звереют, зубами скрежещут. Прут плотной стеной на тугой, по-степному злобно свистящий ременный прут,- и страж, испуганно бранясь, спешит свернуть свою плеть. Осмелели пленные после Таны.

Чем дальше уводили русичей, тем ближе они сходились

И надо же в чертову пасть попасть, вдосталь отведать плетей, чтоб оценить крепость сдвинутых плеч. Будто там, на Руси, никак уж нельзя было бросить раздоры, друг друга чтить, уважать.

Глядишь, не очутились бы в чужих краях…

- Экая даль, - вздохнул Карась со смутной досадой: в ней и тоска по дому, и восхищение певучей необъятностью. Теперь он шагал в паре с Русланом.-

Сколько земли нетронутой, пустой. Распахать бы, засеять - горы зерна, милый мой, можно б насыпать. Вместо этих курганов постылых,- кивнул он на цепь замаячивших слева синих бугров. - Такую-то землю, жирную, сытую - и без толку держать, стадами топтать. Эх, дурачье.

Сказал он это без злости, скорее - с жалостью даже, и не только к земле, лежавшей без пользы, но и к тем, кто бродил по ней со стадами. Научились в Тане русичи и себя понимать, и булгар, хоть немного, отличать одних от других.

- Пастухи.

- Все равно - не знают ей цены. С умом подойти: и сена хватило б для ихних овечек, и хлеба бабам, детишкам. И по белу свету рыскать не надо. Нет, куда,

Грабить легче. Ленивы, собаки.

- А старый булгарин - покойный Кубрат… журил русичей: ленивы.

- Ишь ты. На разбой мы, может, и ленивы, а землю пахать… Сюда б русичей.

- Попросись: мол, подвиньтесь.

- Всем бы места хватило, и хлеба, и сена. Вот только ума не хватает человекам.

«Но эти стервецы, провидицы, жрецы», - вспомнил Руслан. С чего ни начни разговор: с земли, или с лаптей, которыми топчешь ее, или даже с трещин на пятках, все равно придешь к одному…

- Ума-то палата, да не дают им раскинуть.

- Кто?

- Бог да бек.

- Да, - Карась поскучнел, боязливо повел головой, чтоб поправить на шее рогатку - и кожу чтоб не содрать. - Беку - зачем ему землю пахать. У него… табуны, - Искоса глянул на небо, тихо сказал: - Ну, а бог? Почему он за тех, которые против ясного смысла?

- Откуда мне знать.

- Волхв толковал: богу тоже хочется есть. Кто кладет ему сытную требу, к тому он и благоволит. А где ее взять, жертву жирную?

- Разбогатей.

- Хочу, брате! Хочу. А не могу…

- Дед мой, бывало, нас поучал: «Богат, кто силен, а силен, кто умен».

- Боярин иной - дурак дураком, а толстый. Я вроде неглуп, но никак, хоть убей, не изловчусь раздобреть.

- Выходит, все-таки глуп. Суди об уме по достатку. Легко ли добыть, удержать да умножить.

- Было б чего умножать.

- Пучина к тому добавляет, что от отца получил. Отцу же от деда усадьба досталась. Так и идет.

- Откуда оно повелось? Кто первый и как, милый мой, удачу сумел за хвост ухватить? Почему ему перепало, а остальные остались с пустыми руками? Чем он был пред богами лучше других?

- Был расторопным.

- То есть хитрым и жадным. Ага. Значит, древний наш Род, Хорс, Стрибог и Семарг, из-под которых мы на белый свет глядели и людей судили, и через которых люди сходились с нами или расходились, и кому, честно трудясь, мы несли последний кусок, сами не ели, лишь бы их ублажить, - вовсе и не думали про нас, усталых, смирных, они - за расторопных! То есть за лукавых лиходеев?

В круглых волглых глазах, в губастом, тоже округленном, рту: недоумение, боль, и с нею - страх, как у рыбы, вынутой из воды. И впрямь - Карась.

- Видно, ты верно сказал: мы сброд никчемный, безмозглая сволочь, и нечего нам, остолопам, на счастливых коситься, завидовать им. - Помолчав, проворчал: - Не знаю, как твой, мой дед говорил - раньше, покуда волхвов не развелось, точно клопов, - не угодит если идол народу, зря требу ест, его вырывали и в речку кидали. Неужто правда, а, друже?

- Отстань, Карась! - Устал он голову ломать над этим. Устал от злых богачей, от недобрых богов - их благодетелей. Степь нагнетала в душу сонливость. Пастухам - чем им плохо? Так, может, и надо - бродить наугад, дремать на ходу, пока не помрешь.

…А впереди вставал уже новый рубеж. Полоса голубая. Дым, облака? Нет - идешь, идешь: она на месте, все шире, темнее, сверху - в белых зубцах. Руслан спросил у стража:

- Море?

- Горы, - ответил алан. - Кавказ.

Жутко смотреть. После днепровских порогов впервые встретили лес, и тот, нелепый, черно-зеленой стеною вздыблен над степью. Выше: хребет на хребте, чистый снег, и меж туч - лезвием острым - обледенелый гребень.

Уже зима наверху.

- Там вечно зима, - сказал Урузмаг.

- Это, наверно, и есть край земли. Поди одолей. Немыслимо, чтобы где-то еще, за дикими кручами, ровное место нашлось и люди держались на нем.

- Те, что живут позади диких круч, - усмехнулся алан, - тоже небось, впервые к махине этой приблизившись, судят о ней подобно тебе.

Всюду - камень. Селение в каменных башнях, узких, высоких. Переходили напротив него озорную, узорную, в пене, в крупных, с корову брюхатую, сизых обкатанных глыбах, подгорную речку - повозка, где с присными ехал главный хазарин, резко скривилась… и скинула, гордых, в стремнину. Вопль. Вода - холодна, как в полынье.

Хазар подобрали, вынесли верные конники.

Стучит барабан, дудка пищит. Старые горцы в бараньих папахах, в свитах белых, нарядных, с мечами короткими на животах, встречая - заранее, видно, их известили - грозных гостей, укутали их, украдкой смеясь, озябших и мокрых в черные шубы с прямыми плечами без рукавов, и важно, с почетом, наверх увели. Опять пировать. Всю дорогу от Таны хазары, булгаре - веселые, пьяные.

Горцы в кафтанах и шапках поплоше, обтертых - без охоты к алану: не надо ль помочь. А помочь - не спешат. Он им по-булгарски:

- Друзья, волоките на берег арбу. Ось, видно, сломалась… От самой Таны, стерва, верещала, истерзала мне слух. Кузница где? Ого! Высоко. - И русичам: - Эй, Уруслан, и ты, его приятель, не возьметесь ли ось до ковалей дотащить? Телегу туда не поднять - крутизна да уступы. А? Пройдетесь, на девушек горских насмотритесь. Какая ни есть, а, потеха. Небось надоело: в куче да в куче, точно бараны в гурте. Ну, идете?

Другой бы - плетью хлестнул, и весь разговор. Что значит родство древнее, кровное, общность старых богов. Стой, а при чем тут они? С них - беседу начать, знакомство и только. Мало ли родичей кровных режет друг друга, единому богу молясь. Просто - такой уж он человек. Честный и добрый.

Все - в уступах. Уступами горы, плоские крыши. И поле над полем, уже пустое. Эх! Хлеборобы живут. А то уже мнилось: опричь русичей, на свете сплошь пастухи.

- Какой тут народ? - спросил Руслан у алана. - Иберы? - Припомнил, что от Уйгуна слыхал. Вот они, башни крутые. И страшно, должно быть, в них, тонких, высоких, сидеть. Чудится - падают, рухнут сейчас на тебя.

- Адыге. Иберам родня. Те - за горами,

- Тоже хазарам подвластны?

- Все тут подвластны хазарам. И дальним иберам от них достается. Все, да не очень, - мигнул он с угрюмым лукавством. - Законы и вера - свои. Вроде алан адыге: живут племенами, и племена те меж собою в союзе. От буйных булгар, от хитрых хазар откупаются данью.

…Здесь воздух даже на ощупь тугой, чисто звенящий. В груди от него просторно, свежо и отрадно, как от женского смеха. Воздохнешь - и ясно слышишь, как нутро с довольной дрожью жадно всасывает летучую благодать.