Когда пришло время подниматься, мама нервно оттолкнула протянутую к ней руку:

– Не надо мне тут! Нашла калеку. Сама дойду.

Упорная. Едва может лежать на кровати, а все равно сама. Несгибаемая, сильная мама, пережившая и детский дом, и смерть первого мужа, и уход второго, поставившая на ноги Галку, всю жизнь пропадающая на металлургическом комбинате с лопатой в руках, с сорванной спиной, грыжей, геморроем, бог знает чем еще – и ни одной жалобы! И есть было нечего, и жить негде, а справилась, все пережила.

Кроме рака.

Только соседке разрешалось держать маму под локоть, легенькую, невесомую, словно гусиный пух. Под закатанным рукавом мелькнула черная от капельниц кожа. Мрачная Галка шла следом, бурчала что-то саркастичное, что само ложилось на язык, но готовилась подхватить маму хоть на руки, как только она начнет заваливаться.

Мама молчала. Значит, ей очень больно, – она становилась или молчаливой, или раздражительной, срывалась по пустякам, швыряла пластиковыми баночками с таблетками и орала матом. Галка теперь легко считывала каждую ее эмоцию.

Соседка усадила маму на стул, кинулась зажигать газ под чайником.

– Лилия Адамовна пряников принесла, – забормотала мама, зажмурившись. – Душистые, свежие… С мятой. Сейчас чаю попьем.

– Конечно, так попьем, как никто еще не пил. – Галке казалось, что они раз за разом разыгрывают новые мизансцены из постановки, а не говорят как обычные, живые люди. – Лилия Адамовна, можно вас на минутку?

Вышли из кухни – мама, казалось, этого даже не заметила. Только Галка видела все слишком уж четко: сухое тельце кактуса в прихожей, скомканная забытая маска, зеркало в разводах – это ее, Галкина вина. Даже просто приехать сложно, сложно говорить вроде бы о пустяках, сложно видеть, как мама поправляет на лысине пестрый платок. Сложно не замечать стоящие в углу тазики для рвоты, разложенные цитрусовые леденцы, кружки со следами высохшей воды.

Соседка коснулась Галкиного рукава – не дернула даже, так, легонько провела по вязаным петлям. Галка вздрогнула, будто ее поймали подглядывающей за чужой жизнью. Или смертью – она в последнее время училась не бояться этого слова.

– Да, вот. Это вам. – Сунула в соседкин кулак деньги. – За маму.

Лилия Адамовна медленно развернула каждую купюру, прогладила пальцами, разве что на свет не проверила. Поджала морщинисто-белые губы, покосилась на Галку с неудовольствием, заклокотала горлом и спрятала деньги в карман халата. Похлопала по нему, улыбнулась с таким видом, что лучше бы и не пыталась.

– Да ты чего, Галчонок. Мы с Иваном Петровичем и рады вам помочь, тем более такая беда страшная, того и гляди рак сожрет…

– Да-да, а еще крабы покусают… – Не церемонясь, Галка схватила соседку за плечи и развернула к кухне. – Идемте, а то мама там одна.

– Ты не волнуйся, – заговорщицки продолжала соседка. – Я до конца с ней буду, до последнего вздоха. Только вот кормить мне ее нечем, сама понимаешь, как пенсионеры живут: супчики овощные делаю, хлеб – за праздник…

– Я еще принесу, только маме не говорите. Она расстроится.

По правде говоря, расстройство – неправильное слово. Мама была бы в бешенстве, и даже в ее умирающем теле нашлись бы силы выгнать соседку-сплетницу взашей. Галка знала, что та приходит в лучшем случае пару раз за день, морщит нос и повторяет одну и ту же историю о том, как ее свекровь умерла от рака молочной железы, только вот никого не мучила, после первой химии ушла во сне…

На настоящую сиделку мама не соглашалась, зная, какие войны Галка ведет с тараканами в общежитии и как иногда натягивает рукава водолазок на ладони, чтобы с запястья ненароком не выглянул лиловый синяк. Мама доказывала, что пока еще может сама подняться с кровати и доковылять до унитаза, а значит, никакие сиделки ей не нужны.

– А я как должна почувствовать, добралась ты до унитаза или нет? – огрызалась Галка, у которой от этих разговоров привычно тянуло в желудке. – Хоть пиши мне из туалета, чтоб я не нервничала.

– Договорились, – глядела с насмешкой мама. – И фотографии присылать буду. Если два-три дня новостей нет, то можешь с лопатой приезжать.

– Дурная ты.

– Не дурней тебя.

Чайник на кухне плевался густой струей пара, пока изломанная мама сидела на краю стула и смотрела на свои руки, напоминающие темные птичьи лапы. Лицо у мамы было чуть удивленное, непонимающее.

– Может, в комнате чаю попьем? – предложила Галка. – Я бы полежала после ночной смены…

– Нет, – вскинулась мама. – Тут пить будем.

Упрямая. И больно, и тяжело сидеть, а не уговоришь, даже под предлогом собственного бессилия. Пили чай – с липой и медовыми гранулами, с чабрецом и мятой. Галку от тепла и мягкого маминого голоса повело, потянуло в дремоту, и приходилось то щипать себя, то головой встряхивать, то широко открывать глаза. Мама рассказывала новости из телевизора, соседка смеялась невпопад – думала, наверное, что отрабатывает деньги перед заказчицей. Лучше бы заглянула лишний раз, какао на молоке развела…

Хотелось вынести маму на улицу и посадить на лавку, только бы она посмотрела на просыпающийся город, предчувствующий скорую декабрьскую стужу. Вспомнились детские прогулки до продуктового магазина, самые счастливые, когда мама несла в руках сложенный пакет и ровно пятьсот рублей, чтобы не набрать вредностей и вкусностей на последние деньги. Галка бежала перед ней, оборачивалась, смеялась.

Улыбка на полноватом и румяном мамином лице казалась теперь невозможной, никогда не существовавшей, – приснилось, мелькнуло в фильме, ложные воспоминания.

– Галчонок. – Мама дотронулась до ее плеча. – Ложись в большой комнате. А то свалишься где-нибудь на улице под куст, и не видать мне внуков.

– Это уж точно, внуков в наше время не допросишься, – закивала Лилия Адамовна. – Мой вон за тридцатку, а ни жены, ни детей, ни невесты приличной… Как ты вон, умру и внуков не повидаю.

– Да, вам-то совсем немного осталось, – сочувственно кивнула мама.

Соседка застыла, ее натянутая улыбочка прилипла к зубам. Галке захотелось одновременно расхохотаться и выбросить Лилию Адамовну за порог. Снова, что ли, поговорить с мамой про сиделку, ну невозможно же в одной квартире сидеть с этой бестактностью на кривых старушечьих окорочках…

Вместо этого Галка растерла щеки и решила:

– Чай допью, и в общагу. На последнюю пару надо заглянуть.

– Молодец, – покивала мама. Лицо ее отливало зеленцой. – Лучше уснуть на паре, чем у матери на мягком диванчике.

– Ты скажи, когда тебе в больницу ехать?

– Да никогда. Я здоровая как бык. Завтра нормы ГТО сдаю.

– Завтра и поедем, – влезла соседка. – Иван Петрович и спуститься поможет, и довезет. Только вот спина у него…

– Онколог же по расписанию, да?

– Нет. – Мама попыталась подняться. – Пойду полежу. Устала.

– Онколог, да. – Лилия Адамовна понизила голос и чуть наклонилась к столу. – Срезы сделали, биопсию и анализы, проверят, действует химия новая или нет. Но я думаю…

– Лучше пряники иногда жевать, чем думать. – Мама и правда встала, оперлась кулаками на стол. Заметила, как дернулись Галкины губы. – Еще повоюем, хватит уже заунывных панихид. Я живая вообще-то.

– Никто и…

Мама оборвала Галку, махнув рукой:

– Перестань. И переживать прекращай, химия сильная, а побочки – просто услада, вытравит и заразу, и меня заодно, но я-то быстро восстановлюсь. Забьем? Через пару месяцев носиться буду, на работу пойду устраиваться… Ну, Гала, улыбнись! Так люблю твою улыбку.

Галка все-таки проводила ее до кровати, крепко обняла на прощание – ни веса, ни тела, одни полые кости и легонькая светлая душа. Галка уверяла себя, что мама выздоровеет, она всегда справлялась и выживала, выкарабкивалась, с чего бы этому измениться? Только вот Галка, видимо, и вправду выросла. Закрывать глаза и прятаться под мамину юбку не хотелось, мысли накатывали сами собой, тяжелые, неповоротливые, – а если нет? На что хоронить, с кем договариваться о месте на кладбище? В каком платье мама захочет лежать? И не спросишь у нее, она изо всех сил ерничает и устраивает клоунаду, только бы не показывать ровно такой же страх. Она уже сидит с ними на одной кухне, смерть, – не старуха с косой, а тяжесть, холодная и липкая, которая вдавливает в табуретку. Только чаю ей еще не налил никто, ждут.