Содержание соли в помидоре довольно точно соответствует содержанию соли в крови человека, поэтому относиться к помидорам стоит с уважением и добротой. Они наши братья и сёстры в каком-то смысле.

А сила осмотического давления порой настолько велика, что привыкшую к солёной воде рыбу в пресной просто разрывает на куски. Речную рыбу море превращает в сморщенную тряпочку, и потому она не может плавать в море вообще совсем. К счастью, самые вкусные рыбы, которые живут и реке, и в море попеременно, имеют отменные почки и всякие ухищрения для ввода-вывода соли.

Сосед справа вздохнул:

– Не люблю я помидоры. Рыбу люблю, а ещё опята люблю. Они простые. Отец по опята ходил с серпом. Я помню, у нас деревня за опятами как на покос ходила, все с колюще-режущим, с косами на палках, чтобы с деревьев снимать.

– Да и сейчас год такой, что они прямо с деревьев на тебя прыгают.

Стукнула калитка.

– Это Перфильев идёт, – сказал Николай Петрович. – Сейчас я вас познакомлю. Тебе нужно познакомиться с Перфильевым. Он коротковолновик.

Раевский помнил, что были такие коротковолновики, радиолюбители, что слушали друг друга в эфире и обменивались потом письмами. Они действительно приводили его в недоумение. Та, исчезнувшая страна всё время ловила шпионов, резиденты то и дело совершали ошибки, а коротковолновики стучали на своих ключах морзянку… Нет, кажется, они говорили друг с другом голосом, через микрофон. Как им всё это разрешали, Раевскому было непонятно. Нет, наверняка были какие-то правила, но сам стиль этой жизни, как представлялось ему, совершенно не вписывался в те времена. А теперь-то миллионы людей прилипают к экранам по ночам, дети всматриваются в свои телефоны под одеялом, и в их бессмысленной трепотне участвует половина сверстников с других полушарий.

В сенях что-то упало. Гость приближался.

И ведь сейчас коротковолновики, поди, все на военном учёте. Или на другом каком-нибудь, специальном. Они как колдуны, вооружённые особым заклинанием, возможностью говорить со всем светом. Только свет не обязан их слушать.

Дверь открылась, и в комнату ступил крохотный человечек. На колдуна он был не похож, но что-то безумное было в его внешности, и Раевский не сразу понял, что… Этот Перфильев был в галстуке! Человек жил на даче и ходил в галстуке! Если бы Перфильев пришёл без штанов, то Раевского это бы меньше удивило. Но он виду не подал и подвинулся на лавке.

Снова поговорили про грибы, потом о войне, потом о том, что лучше ватника на даче одежды нет. Раевский знал эти разговоры: они похожи на старинную игру, в которой по рукам идёт зажжённая лучина. Каждый рассказывает байку, и разговор не гаснет. А если гаснет, то все выпивают.

Заговорили также о старых вещах, которые отправляются на дачу, как в ссылку. Постепенно они исчезают, будто проваливаются под землю. В городе, для того чтобы шкаф исчез, нужно договориться со специальной фирмой, а на даче ты просто обнаруживаешь уродливую ручку среди золы. Вещи живут своей жизнью, превращаясь во что-то иное, спинки от кроватей становятся забором, распотрошённая радиола – тумбочкой.

Раевский вспомнил, как играл в детстве с радиолампами, оставшимися от прадеда, и сосед поддержал эту тему. Ещё бы, Раевский специально кинул коротковолновику эту кость. Он рассказал про радиорынок, причём довольно смешно.

Ели и пили обильно, и под вечер Раевский осоловел. Он выпал из дома на волю, в осенний космос, холодный и сырой.

За спиной его стал коротковолновик Перфильев.

– А вы ведь авиационный заканчивали? Или Бауманку?

Раевский кивнул, будто имел два диплома.

– Это в прошлом.

– Нет никакого прошлого, – строго сказал коротковолновик. – Пойдёмте ко мне, я вам для Николая Семёновича банку помидоров передам. Нет, лучше с огурцами. Он любит мои огурцы.

Они шли пустынной улицей дачного посёлка, и по тайному свету в окнах было видно, где сидят старики. Они не зажигали свет, в их домах тускло светились телевизоры.

Калитка у коротковолновика оказалась электрифицированной, кажется, там был кодовый замок, что Раевского удивило. Тут и дома-то перестали запирать, выходя в гости.

Они прошли по дорожке вперёд, и датчики движения включали свет с лёгкими щелчками, будто гигантские сердитые светляки.

Хозяин обвёл Раевского вокруг дома и открыл дверь погреба. Старик в галстуке спускался первым, и куда более ловко, чем гость.

Они оказались в помещении, которое было больше похоже на бомбоубежище. Банки с огурцами, впрочем, присутствовали. Именно в том виде, как это представлял Раевский, – на аккуратных стальных полках, лёжа рядами, как боеприпасы в бункере.

Точнее, это больше похоже на бункер.

Вдруг хозяин замер и повернулся к Раевскому лицом. Доставать банку с полки он не спешил, и внезапно Раевского окатила волна страха. Вот сейчас коротковолновик стукнет его лопатой, и он навек останется в этом погребе. Нет, он же коротковолновик, так что воткнёт ему шокер под рёбра… Всё равно маньяк. И галстук этот дурацкий вместе с пиджачком-курточкой. Ну нет, все видели, что они вместе ушли… Нет, никто не видел, да что же это такое…

– С тяжёлым сердцем я начинаю этот разговор, – произнёс хозяин. – Хотя я вас и проверял, но доля риска всегда есть. Я собираюсь завещать вам своё место. Ну и дачу, конечно.

Глаза Раевского стали размером с помидоры, глядевшие на них из банок.

– Мне надо кому-то передать вахту, – продолжал коротковолновик Перфильев. – Я умираю, а вахту кто-то должен нести.

«Так. Он свихнулся, я это должен был предполагать, – выдохнул Раевский. – Он меня не убьёт, это понятно, но будет целый час выедать мозг какими-нибудь лептонными потоками, а там я вырвусь и уеду утренней электричкой».

– Вы очень молоды, но образование у вас ещё приличное. Вы ведь помните историю лунохода? Все мечтали тогда о Луне, космическая гонка и прочие глупости. Но политики дают деньги, а инженеры делают приборы. Так происходит всегда и везде, чуть-чуть по-разному, потому что политики хоть и одинаковые, но экономики разные.

С Луной мы гонку проиграли, но закинули туда луноход. Этот луноход был везде, много лет самая популярная детская игрушка – такая пластмассовая кастрюля, что смешно двигалась на батарейках. Обрезиненные сапоги так звали. Но потом все забыли. Забыли даже то, что луноходов было три.

Первый луноход оказался на нашем спутнике через год после того, как оттуда улетели американцы, а второй – через четыре.

Они ведь были живые. Впрочем, третий луноход и сейчас жив, он как младший брат, которого не взяли на войну. Сидит в музее, как в клетке. Первый умер на Луне, а второго убил я. Я убил его десятого мая семьдесят третьего года. Вот этими руками.

Раевский посмотрел на руки Перфильева. Руки как руки. Его даже галстук перестал так пугать.

– Я был водителем второго лунохода и выполнил глупый приказ. Луноход заехал в свежий кратер и при маневрировании уткнулся солнечной батареей в склон. Часть грунта осыпалась, и электричества не хватило.

Если бы я не выполнил приказ и сложил батарею перед движением, мой подопечный был бы жив.

Раевский смотрел прямо в глаза хозяина и видел, что он не врёт. Это невыдуманная жизнь, это трагедия прошлого. Сколько таких трагедий! Но что в них? Сюжет для небольшого рассказа.

– Вы хорошо слушаете, – сказал коротковолновик. – Я вижу, как в нужных местах вы волнуетесь, в тех, где я ожидаю, вы считаете меня сумасшедшим, а иногда жалеете меня.

Так вот о главном. Луноход жив. Я говорю с ним.

И ровно в тот момент, когда Раевский облегчённо подумал: «Точно, спятил», хозяин подмигнул ему и открыл железную дверь в торце подвала.

…Что-то попискивало, моргала жёлтая лампочка на пульте. Экран был вполне современным, но остальная аппаратура выглядела украденной из музея. Оказалось, что старик вывез её из Крыма в девяносто первом, на двух грузовиках, продав квартиру. Жена ушла, сын погиб на войне десятью годами раньше.