Перед женщиной стояла маленькая скамеечка, а на скамеечке, в свою очередь, стояли два небольших мешка семечек.
Вообще, эти летучие торговые точки в лице одного человека встречались по всей дороге, от дома до самого центра. То есть идешь по улице, а тут просто, ни с того ни с сего – на-ка! Сидит бабуля с пирожками. С вполне обычными, домашними пирожками, которые у неё сложены горкой в большой металлической миске и прикрыты кухонным полотенцем. Продает их. И это не рынок, не место для торговли. Она просто сидит и продает.
Или прямо на порожках, которые спускаются к набережной, обосновался мужик с импровизированным прилавком. А на прилавке – тяжелый чугунный утюг, старые башмаки, еще какая-то фигня, далеко не продажного вида, и патефон. Патефон, блин! Я когда его увидел, просто тупо остановился рядом, минут пять рассматривая со всех сторон. Меня даже не столько удивила ношеная обувь, которую мужик собирается кому-то втюхать, как этот патефон.
Теперь вот тетка с семечками.
– Скоро вечер, а вы еще не купили себе лучшую цацку для свидания. Вы знаете, шо женщины любят на свидании? Вы думаете цветы и слова о любви? Таки нет. Женщины любят песни Лёни Вайсбейна и мои семачки.
Женщина широким жестом указала на свой товар.
Я совершенно не собирался ни смотреть на ее мешочки, ни тем более разговаривать с их хозяйкой, но, видимо, в этом городе никто не заморачивается столь ненужными моментами, как мое желание к диалогу. Никому вообще нет дела, хочу я разговаривать или нет. Здесь каждый считает своим долгом завести со мной беседу.
Я итак шел на встречу с майором Сиротой, сделав на лице максимально сосредоточенный вид. Чтоб не дай бог больше никто по дороге не попытался мне снова помочь с объяснением, где находится парк. Как было до этого, когда я искал дом. Иначе мы с майором Сиротой не встретимся в этой жизни никогда. Он же сказал, в центре, вот и хорошо. Уж центр как-нибудь найду.
Но после слов торгашки я почему-то, словно дурачок, послушно уставился на ее товар.
В первом мешке была воткнута картонка, на которой от руки имелась надпись «Семечки шикарные, 5 копеек». На втором мешке имелась точно такая же картонка, но уже с другой надписью. «Семечки советские, 10 копеек»
Я вообще не собирался ничего покупать и остановился возле торгашки только чтоб сообразить, в верном ли направлении иду. Однако, столь интересный подход к бизнесу и настойчивость тетки привлёкли мое внимание.
– Простите, а в чем разница? – Я кивнул на мешки, имея в виду, почему при одинаковом содержимом, а оно очевидно одинаковое, разный рекламный слоган.
– Ну, вы даете… Это – Тетка ткнула в первый мешок, – Самая лучшая семачка по всему городу. Вы только попробуйте, то же не семачка, то рахат-лукум. А вот это – не просто самая лучшая семечка…
Торгашка указала в сторону второго мешка.
– Она идейная, эта семачка. А знаете ли вы, как хорошо в наше время стоит идейность? Таки ежли вы скушаете ее, всю ночь будете читать наизусть «Капитал» Карла Маркса.
– Охренеть… – Ответил я, с недоумением рассматривая теперь продавщицу.
С недоумением, потому что она настолько искренне говорила всю эту чушь, что я, как завороженный, даже понимая, насколько бредово звучат её слова, вдруг сунул руку в карман пиджака, вынул оттуда мелочь и протянул тетке нужные монеты.
– Давайте мне вашего Карла Маркса.
– И шо, вы даже не поторгуетесь? – Удивилась торгашка.
– А шо, надо? Тьфу ты, Господи… – От души выругался я после своей же фразы.
Всего день нахожусь в этом городе, а уже начал «шокать». Скоро буду «викать» и делать все шипящие мягкими. А там и до Цили с Галей недалеко. Какая-то заразная хрень. Думаю, все же надо сваливать отсюда куда-нибудь. Не знаю пока, как. Но точно надо.
– Та мене-то усе равно. Держите. – Тетка набрала в граненый стаканчик семечек. – Давайте карман. И знаете шо? Вы зря носите гроши у кармане. По вам зараз видно, шо вы неместный. И ваш карман неприлично топорщится, как у фраера. У нашем городе очень много грамотных людей. Они не хочут, чтоб их портреты печатали в газете «Правда», их право. Но местные знают эти портреты наперечёт. А вы – залетный. Вам у кармане можно носить только совесть. И то не сто́ит. Вы можете потерять и ее.
Торгашка ссыпала семечки в мой карман, я отошел немного в сторону, но почему-то опять остался на месте. Просто в этот момент крепко задумался об ее словах. Они прямо въелись в мой мозг. Мелочь, вроде бы, но эта мелочь натолкнула меня на очень интересные размышления.
Тетка ведь реально права. Я уже и сам догадался, в этом чу́дном приморском городишке воздух буквально пропитан криминальным духом.
Сложно объяснить, но мне на самом деле кажется, будто каждый проходящий мимо, смотрит на меня, как на жертву потенциального ограбления. Может, конечно, это паранойя, но что-то мне подсказывает, ни черта подобного.
Нет, попадались по дороге и нормальные люди, однако, они мне тоже особо не внушали доверия. Мне вообще никто здесь не внушает доверия. А теперь, в свете открывшихся обстоятельств, даже Капитан Волков кажется каким-то подозрительным. Откуда у него деньги? Много денег.
А после слов торгашки зреет очередной вопрос. Вполне логичный, с первого взгляда. Да и со второго тоже.
Капитан Волков держал удостоверение личности в кармане пиджака. Вот так запросто. Он не знал, куда приехал? Очень сомневаюсь. Не ради отдыха и морского воздуха в этот город начали подтягивать фронтовиков.
Даже я, благодаря отечественному кинематографу и урокам истории, знаю, что после войны в некоторых городах не просто случился бум преступности. Нет, это совсем не отражает реального положения вещей. Преступность стала едва ли не второй властью.
А что такое для военного эта маленькая книжечка с гербом, которую из моего кармана едва не спёр подросток? Кстати… Вот это был бы номер, если бы спёр. Да все значит!
Я помню хорошо историю, которую рассказывал мне отец о временах своей службы.
И даже тогда, в более спокойные годы, у военных не было паспорта, но было удостоверение личности офицера.
Если паспорт можно потерять, продать, просрать по-пьяни или сжечь, например, протестуя против кровавого режима, то с удостоверением личности офицера все немножечко сложнее. В Союзе потерять удостоверение, значило примерно то же самое, что потерять табельное оружие или даже еще чего хуже.
Поэтому, когда мой отец, в то время командировочный капитан-лейтенант Краснознаменного Балтийского флота, командир взвода морской пехоты, после страшного похмелья в московской гостинице вдруг обнаружил в своем удостоверении начертанное рукой буфетчицы «Люблю. Аня.» и номер её московского телефона, перед ним встала дилемма. Либо в окно выбросить удостоверение личности, либо выброситься самому.
Найти буфетчицу Аню и выбросить в окно её не представлялось возможным по причине обрывочности сведений о данном персонаже и месте её работы. Дома капитана-лейтенанта ждала жена, то есть моя мать, которую он действительно любил.
Кроме жены, что гораздо хуже, отца еще ждало служебное расследование по поводу любвеобильной буфетчицы Ани. Вернее, Аня могла любить кого угодно и сколько угодно, но делать это через удостоверение личности офицера, значит угробить того самого офицера к чертовой матери. Тут даже не о моральном облике советского человека идет речь.
Товарищи, с которыми отец служил не один год, отговорили его от скоропалительных решений. Были задействованы лучшие умы Краснознаменного Балтийского флота и самые опытные художники, приписанные к плавсоставу. Удостоверение личности изучали как какую-нибудь лесковскую блоху. Решение пришло с неожиданной стороны. Помогли тараканы.
Все буквы «Люблю. Аня.» и номер её московского телефона аккуратно обвели перьевой ручкой, заправленной разведенным в воде сахаром. Удостоверение раскрыли и на него посадили таракана. Сверху удостоверения поставили стакан. Спустя две недели голодный таракан выел весь сахар со следами чернил под ним. Жизнь и репутация капитана-лейтенанта Краснознаменного Балтийского флота командира взвода морской пехоты была, таким образом, счастливо спасена.
