Как во сне мальчики побрели в спортзал. Директора Барни там ещё не было, и они начали вставать перед скамейками, попутно машинально проверяя, в порядке ли их форма и вычищены ли ботинки. Всё было идеально. Они и правда очень старались, чтобы этот месяц провести спокойно, но, похоже, спокойствие закончилось.

– Добрый день, директор Барни, – стройным хором прозвучало на весь зал.

– Можете садиться.

Мальчики сели так, что ни один звук не нарушил стоящую в зале тишину.

– Я очень огорчён. Очень, очень огорчён, —начал директор Барни, и ему не нужно было придавать тону зловещности, его голос всегда был пропитан ею. – Я долго закрывал на это глаза, но моему терпению пришёл конец.

Гробовая тишина.

– Тим. – Палец директора указал на пухлого, трясущегося от страха мальчишку.

– Да, директор Барни, – прошелестел несчастный, вскочив со скамьи.

– Ты ведь понимаешь, о чём я тут толкую?

Мальчики зажмурили глаза. Тим пропал, это ясно. На такой вопрос нет правильного ответа.

– Д-д-директор Барни…

– Ну же, Тимми, не бойся, – ласково сказал директор Барни, и эта ласковость прозвучала ужаснее всего, что они слышали.

– Я-я… – Тим громко сглотнул, мечтая только лишь о том, чтобы это всё закончилось. Закончилось для него.

– Понимаешь или нет?

–Н-н-нет…

– Нет? Нет?!

– Простите, дир…

– ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ И СЯДЬ! – заорал директор Барни, и Тим рухнул на скамейку без чувств. Тело его соскользнуло, завалилось на бок, но никто не пошевелился, чтобы ему помочь. Никто не мог.

– А толкую я вот о чём. Вы, паршивцы, совсем распустились. Посмотрел я ваши дневники. Вы не только непроходимые тупицы, но к тому же и омерзительные лентяи. Только в таком сочетании можно получать столь скверные оценки. Это пренебрежение к учёбе меня БЕСИТ! – Тим вздрогнул и пришёл в себя. Ровно сел на скамейке и уставился в пол. Он не верил, что всё обошлось, но счастлив был неописуемо. Однако у остальных даже не было сил порадоваться за него.

Катастрофа. Одно слово – катастрофа, это знали все. Даже Себастьян.

– Лень непростительна. Пренебрежение – тем более. Я очень, очень разочарован. Вы оскорбляете человеческий род. – Половицы спортзала скрипели под ботинками директора Барни, медленно прохаживающегося перед мальчиками. – Вы оскорбляете эту школу. – Директор Барни остановился, и в зале повеяло холодом. – Вы оскорбляете меня.

Рубашки мальчиков пропитались пóтом. Оскорбить директора Барни было чистой воды самоубийством, и хотя никто никогда не пытался этого сделать, сейчас все поняли, что это страшное преступление стоит наравне с попыткой побега, если не хуже.

«Кажется, нам конец», – всплыли слова Ронни в голове Себастьяна, и сейчас он был с ними согласен.

– Мы поступим так. С этой минуты вы возьмётесь за ум. Если у кого-то будет хоть одна тройка, пеняйте на себя, неблагодарные бездари. Не говоря уже о двойке.

Себастьян похолодел, а вместе с ним и все остальные. Практически у каждого были тройки. У кого-то даже двойки. И справиться с этим было заданием невыполнимым.

– Вы поняли меня?

– Да, директор Барни, – хор, но уже не такой стройный. Страх делает голос неуправляемым.

– Отлично. Надеюсь, это правда.

Директор Барни вытащил из кармана смятый дневник, расправил и раскрыл его.

– Так-так… Хм-м… Письмо – тройка… Физкультура – тройка… Математика – двойка. Двойка! Какой позор! – Мальчики вжали головы в плечи, каждый молясь, чтобы это относилось не к нему. – Какой позор, Тимми…

Тим не поднял глаз. Его спасение было слишком неправдоподобным, можно было догадаться.

– Зайди-ка в мой кабинет, Тимми, – снова эта ласковость, и Тим не выдержал. Пальцы его вцепились в колени. Он поднял голову на директора Барни, и глаза его, полные слёз, молили о пощаде. Директор Барни уже сбился со счёта, сколько раз он видел эту картину. Она доставляла ему не меньшее удовольствие, чем всё остальное. Всё всегда было одинаково. Все они ломались. Рано или поздно.

Остальным было жаль Тима, но они знали, что ему уже не помочь, и каждый был рад, что в этот раз выбрали не его. Себастьян сидел в оцепенении, не в силах оторвать взгляда от директора Барни. Они не врали. Не врали, чёрт побери. Это было очевидно в каждом движении, в каждом звуке, в каждой миллисекунде взгляда директора Барни.

– П-п-пожалуйста…

– Что-что?

– П-п-пожалуйста, простите меня… Я исправлюсь, клянусь, – голос Тима сорвался на шёпот, но в тишине зала был слышен каждый звук.

– О, я не сомневаюсь, – улыбнулся директор Барни. – Не сомневаюсь. Жду тебя в моём кабинете, и третий раз я повторять не буду, Тимми. Остальные – марш на занятия, олухи!

Мальчишек как ветром сдуло. Только Тим остался сидеть на скамье, не в силах подняться.

Счастливчики вбежали в класс, расселись за парты и достали учебники. Все были подавлены. Так всегда бывало после общения с директором Барни, но в этот раз он сообщил им новую и весьма сильную угрозу, и каждый теперь думал, что же ему делать с чтением, письмом, физкультурой, географией или математикой.

– Что с ним будет? – шёпотом спросил Себастьян у Ронни, сидевшего перед ним.

Прозвенел звонок, и ученики встали, приветствуя учителя. Тот кивнул, и все сели на свои места. Учитель стал копаться в столе, пытаясь выудить оттуда географическую карту. Себастьян же никак не мог выбросить из головы Тима, оставшегося в зале.

– Что будет с…

– Забудь про него, – оборвал его Ронни.

Тим не вернулся.

* * *

После спортзала Себастьян с ужасом убедился, что всё, о чём ему говорили, было правдой. Бедный Тим всё никак не выходил из его головы. Себастьян пытался верить в то, что Тима просто выбросили на улицу, что он теперь бродит где-то там под дождём, без крова, голодный, замёрзший, но живой. Однако в глубине души он знал, что это не так. Все знали. Все знали, что тому, кого вызвали в кабинет, уже не суждено было встретить новый день. По крайней мере, не на этом свете. Как это происходило, никто точно не знал, но каждый, закрывая ночью глаза, невольно представлял себе то, чего никогда и не хотел быть узнать. Кто-то ясно видел, как задний двор, на который им категорически запрещалось выходить, заполняется маленькими телами, и травы на дворе постепенно становится совсем не видно. Кто-то видел, как ученики исчезали в подвальной печи, и пеплом директор Барни удобрял цветы в своём кабинете. Кто-то был уверен, что директорский кабинет заставлен чучелами учеников. Как было на самом деле, знал только тот, кто имел несчастье быть вызванным в кабинет директора Барни. Но рассказать об этом он уже не мог.

Потянулись мрачные дни. Директор Барни бушевал по каждому поводу, и ярость его повергала всех в подобие комы. Страх достигал своего максимума, а потом превышал и его. Ко всем обязанностям прибавились ещё эти оценки, и все из кожи вон лезли, чтобы их исправить. Нескольких учеников вызывали, и больше их никто не видел. Страх проник в каждую клеточку мозга каждого, кто имел несчастье находиться в этой школе.

– Надо бежать, – вырвалось у Себастьяна, в очередной раз проснувшегося посреди ночи от кошмара.

– Ты что, совсем тупой? Отсюда не сбежать, сколько раз тебе можно говорить? – Ронни недовольно повернулся на другой бок, изображая из себя разбуженного, но на самом деле он и не засыпал. Его мучили предчувствия, что новую тему по математике он так и не поймёт. А это грозило двойкой. Двойкой, как сказал директор Барни.

– Нет, ну неужели никому так и не удавалось сбежать?

– Нет. Мы тебе уже всё рассказывали.

– А закончить школу?

Ронни повернулся на спину и вздохнул.

– Нам всем здесь от двенадцати лет. Чтобы закончить эту школу, нужно достичь шестнадцати. Нужно было, до прошлого года.

– А теперь?

– А теперь – восемнадцати. Нереально. Нереально дожить здесь до восемнадцати. Если тебе не семнадцать, конечно. А таких среди нас нет.