«Ну, Коляшка, твой дебют, не просри его», – выдал я себе мысленное напутствие и начал. – Эрнест Михалыч, дед. Сказать я хочу действительно довольно много, прошу, выслушай меня, а потом хоть потоп. Я не врач и тонкостей дела не понимаю, но кажется, что попробовав на прочность землю лбом, я действительно получил на некоторое время, скажем так, легкое помутнение… Сейчас, слава богу, это ушло и, надеюсь, целиком и навсегда. Но вот воспоминания ко мне не вернулись и, чую я, что и не вернутся. В связи с этим есть такое предложение: ты введешь меня в курс дела, рассказав мне все, что забыто, я получу справку об амнезии и жить будем дальше нормально. Можешь спросить у мамы, но думается мне, что больше последствий не будет, нарушений я в себе иных не замечаю… Понимаешь, я нормально думаю, хожу, вижу, слышу, помню то, что произошло после удара, какие-то базовые знания во мне тоже остались, но вот как устроено, ну, например, наше общество и кто там сейчас наш злобный враг, я не знаю. Я не помню историю, наверняка не помню еще и какие-то другие… особенные вещи… так сказать, «надстройку». Вот как работает это устройство? Почему оно работает? – я указал на газовую плиту. – Почему… В общем, много у меня вопросов… Дед, я понимаю, что всего рассказать с бухты-барахты ты мне не можешь, да и воспринять все это на слух очень трудно. Достань для меня детские энциклопедии, учебники школьные, что угодно, призванное познакомить детей с миром! От тебя я только этого прошу, и через время, поверь, я войду в нормальный ритм жизни…

– Хорошо, – сказал дед, встал и, не прощаясь, вышел из дома.

Я сидел с таким видом, будто снова головой стукнулся. План вот этого разговора, долгие увещевания, бесконечные слова о том, что всё со мной хорошо и не нужно мне в психушку, я представлял и обстоятельно планировал, а вот такого ответа я никак не мог ожидать. Посмотрим, что будет дальше. Сейчас же у меня вот так резко образовался информационный вакуум. До этого мой мозг был занят насильственным принятием всего происходящего и изобретением линии поведения, скоро я получу туеву хучу, как я надеюсь, информации об этом мире, и недостатка информации у меня не будет.

Что делать сейчас? Изучать окружающий меня мир самым простым и натуральным образом.

Выходя во двор, я стукнулся головой о традиционно низкую дверь в сени, там накинул первые попавшиеся калоши и вышел во двор, потирая столь многострадальный затылок. Улица встретила меня радушно. Погода просто песня! Ну, вернее, ее последний куплет. На этот маленький эдем, пригретый ласковым уже почти-почти летним солнцем, со склона накатывала армада бесчисленных туч: сначала, изгнанные со старых мест, шли белые расплющенные облачка, а уже за ними издалека накатывали такие мокрые и холодные свинцовые тучи, их края бурлили завихрениями, создававшими ощущение, что туча вот-вот поглотит сама себя.

И как же для меня сейчас было это символично. Точно так же изменилась и моя жизнь каких-то 3 дня назад. Нет, я был не склонен считать нынешние обстоятельства чем-то ужасным, мне было даже очень интересно происходящее. Но, несмотря на всю мою браваду, многодневное вдалбливание в мозг новых истин и копирование книжных попаданцев в части «отставить интеллигентские рефлексии», новая реальность еще давила на меня грузом единоразовой потери всех близких того мира. Даже не важно, брежу я сейчас или правда в другом мире, увидеть их мне вряд ли еще удастся.

Ливень пришел. Стало темно и холодно, летающие и не очень кракозябры попрятались. Эдем был разрушен, а я стоял посреди развалин, сотрясаемых крупными и частыми каплями, и сам был ими пронзаем. Каждая новая капля оставляла во мне дырку, через которую высыпался песком старый я, и оставался только Франкенштейн из моих знаний, моего характера и остатков Коленьки, что прятались где-то на задворках.

Прошло несколько мгновений, а ливень уже уходил на запад, унося с собой что-то бесконечно дорогое и ту страшную силу, что вернула с хрустом меня в этот мир. Я чувствовал, что уходит это навсегда, и я больше никогда не стану вспоминать то, что было раньше.

В процессе дальнейшего обследования местности были обнаружены: туалет типа «сортир», сарай, старенькая банька, заросли каких-то цветов вперемешку с травой, забор из сетки-рабицы, за которым располагалась грунтовая дорога с огромной красочной лужей справа и следами гравийной отсыпки слева. Я уже знал, что налево будет подъем из оврага на мост, ведущий в город. На холодную голову я понял, что мост мне знаком. Видел я его на старых фотографиях оврага у речки Каменки до того, как она оказалась закатана в асфальт и по ней прошла магистраль. В пользу этого факта говорит и название города, в котором я нахожусь. Ново-Сибирск остался собой, пусть и пишется тут по-старому, с дефисом. Получается, что я остался на том же месте, пусть и в каком-то совершенно другом мире. Ближайшая школа находится сразу за оврагом в том самом здании, что при походе в поликлинику я обозначил дореволюционным. Вероятно, ее и закончил мой донор. Это становилось проблемой. Большое количество потенциальных знакомых, ошивающихся неподалеку, грозило постоянными конфузами типа: «Привет, Колья!» – «А ты кто?».

Забегая вперед, стоит сказать, что мои мысли были пророческими. До встречи с первым «бывшим» знакомым я успел только обследовать сарай, в котором из интересного были обнаружены подшивки газеты «Ново-Сибирский вестник», пара удочек и коробка с исписанными школьными тетрадями. Найденную макулатуру я потащил к себе в комнату, пытаясь не задохнуться от скопившейся в газетах пыли. Пока я выписывал у дома пируэты в попытках открыть дверь, к дому подошел неизвестный мне гражданин и громко крикнул: «Кан, живой, чертяка!». Без колебаний он прошел во двор и открыл эту чертову дверь. Я прошел в дом и плюхнул эту стопку под стол. Гражданин проследовал за мной, уселся за стол.

– Зачем тебе этот мусор?

– Значит так, жив-то я жив, но вот с памятью проблемы, амнезия, говорят. Нихрена не помню. Поэтому ты мне сначала скажи, кто ты, а потом уже о мусоре.

– Хек, вот это дела… Я Толя, мы полжизни с тобой за партой просидели. Удивил ты меня!

– Мы школу уже закончили? Куда поступать собирались?

– Конечно, закончили, не нас с тобой на второй год оставлять. Мы же как с тобой да Петей решили в летное поступать, так и вообще отличниками стали. Ты как теперь, не с нами что ли?

– Трудно сейчас что-то сказать, Толя. Дай мне недельку-другую очухаться. Ты по какому поводу пришел?

– Мы договаривались сходить в город, погулять, мороженое съесть.

– Извини, друг, но я сегодня мимо. Буду сейчас этот самый мусор перечитывать, память восстанавливать… Слу-у-ушай, а ты не знаешь, я вел дневник?

– Конечно, иначе куда бы тебе оценки ставили, хах!

– Да я не про тот дневник, про личный.

– Аа, нет, не знаю.

– Ну, спасибо, что зашел, передавай привет… Пете.

– Да, пойду я, пока! Ты давай выздоравливай, через 3 недели уже вступительные писать.

Толя вышел задумчивый, хмурый. А я остался сидеть и переваривать. Летное, значит. Вступительные через 3 недели. В середине июня. А во второй половине мая школа, значит, уже окончена. Интересно девки пляшут…

В коробке я действительно нашел Колькины дневники. Только есть нюанс. Их было два, и только один из них был школьным. Радость мою от нахождения этого предмета описать было трудно. И пусть писал он там в основном о совершенно бесполезных для меня вещах, общую картину его личной жизни это мне помогло составить. Через два часа дед принес мне и учебники.

Чувствуя себя заправским исследователем, я сделал себе доску-схему, разделенную в целом на две части. Жизнь Кольки и мир, в котором я теперь живу.

Картина получилась следующая: мой реципиент жил жизнью почти нормального подростка. В школе близко дружил с Петей и Толей, имелась у него и «безответная любовь», пусть и не чрезмерно выраженная. Их тройка состояла в перманентных контрах с другой группкой пацанов. Мечтал поступать в летное училище, вдохновленный редкими рассказами отца. Он – Александр Эрнестович Канский – служил сейчас где-то на северной границе. Времена сверхскоростных перехватчиков набирали обороты, а изменившийся до неузнаваемости мир ставил все те же задачи. Здесь не было США, НАТО. На их месте существовали колоссы, казалось, перепутавшие эпоху: Конфедерация Британского Мандата раскинулась, помимо Британских островов, на большую часть Северной Америки, Африки, на Океанию, Австралию и Индонезию; континентальная Европа была объединена 6-й республикой, контролировавшей и остальную Африку; Директория Ганди объединила Индостан и залезла в Юго-восточную Азию. Китай, Япония, остатки Юго-восточной Азии, Ближний Восток и Южная Америка находились в состоянии раздробленного фронтира, где сталкивались интересы ведущих игроков, что и поддерживало их плачевное состояние; на месте СССР и части стран восточного блока находился Содружество Коммун, ему принадлежали часть Туркестана, Монголия, Северная Маньчжурия и часть тихоокеанского побережья.