— Ну и что ты хочешь? — спросил он. Потому что, когда решение подсказано, согласиться с ним легче, чем придумывать ответ на непонятную задачу самому.

— Я предлагаю установить причину смерти и написать в акте: у одного — разрыв печени с обильным внутренним кровотечением, у второго — остановка сердца в результате сильного удара. Так, кстати, бывает у боксеров. И у третьего выберешь что хочешь: например, перелом шейных позвонков. Так тоже бывает, когда голову ставят задом наперед. И в результате получится, что ты блестяще справился со своей работой, выявил объективную картину произошедшего избиения, а дальше уже мы должны землю носом рыть!

— Так вас и драть будут!

— Не привыкать! Нас дерут, а мы толстеем!

Тонков почесал затылок.

— Ну, так — значит, так!

— Вот и ладушки! Дай пять! И позвони следаку, сообщи ему новость…

Они пожали друг другу руки, а когда разошлись, каждый вытер свою ладонь — Тонков о халат, а Громобой — о штаны.

В уголовном розыске районного Управления полиции линию преступлений против личности обслуживали четыре сотрудника, да в убойном отделе городского УВД работали пятнадцать. Все были загружены работой «по самое не могу» — в многомиллионном мегаполисе убийств, к сожалению, хватало, поэтому при обнаружении каждого нового трупа они вели себя вовсе не как их киношные коллеги, которые дотошно выискивают признаки убийства даже в смерти глубокой старушки или в очевидной, на первый взгляд, автоаварии. Нет, в реальной жизни первой и основной выдвигалась версия о ненасильственном характере события: скоропостижная кончина от болезни, несчастного случая, самоубийства…

На всякие мелочи, не укладывающиеся в картину происшествия, внимание не обращалось: ну, не хватает двух-трех сантиметров веревки для того, чтобы повешенный мог встать на табуретку, с которой потом спрыгнул, — разве может такой пустяк разрушить стройную и удобную версию? Или сомнения судмедэксперта в том, что самоубийца нанес себе второе ранение ножом в сердце, ибо уже после первого «был лишен возможности совершения целенаправленных действий»… Но ведь практике известен признанный случай самоубийства четырьмя ножевыми ударами в сердце или двумя пистолетными выстрелами в висок! Да мало ли какие еще чудеса в жизни случаются! И какие обстоятельства они скрывают…

К тому же все сомнения толкуются в пользу обвиняемого, а когда обвинение предъявить некому, то, значит, в пользу следствия… Поэтому случай на Щелковском шоссе таил в себе большие резервы для возможности установить в нем отсутствие криминала: если следов насильственного воздействия не обнаружено, то причина смерти может быть вполне естественной: например, отравление выхлопными газами автомобиля или неизвестным веществом, которое покойные случайно приняли с едой или питьем… Конечно, на первый взгляд эти объяснения малоправдоподобны, но следствие и розыск должны руководствоваться конкретными фактами, а не расплывчатой «правдоподобностью», поэтому, если судмедэксперт сказал: «Следов насилия нет», то это факт — на «нет», как известно, и суда нет…

С таким настроением «убойщики» готовились к межведомственному совещанию и были они единодушны, за исключением одного Громобоя, который всегда ставил личный интерес выше корпоративного, но всегда это скрывал, поэтому он вроде бы тоже был единодушен с коллективом.

В отличие от полицейских «убойщиков», служба безопасности организации «Комплекс» включала в себя десять специалистов, у каждого из которых была своя бригада из пяти-семи «солдат». Кроме того, при необходимости «Комплекс» привлекал и братву из дружественных Организаций. Он мог поставить «под ружье» порядка трехсот, а то и пятисот бойцов. Убийство Рыбака — а все считали, что это убийство, даже не дождавшись результатов вскрытия, — было серьезным делом, на которое задействовали сотни человек. Поэтому, когда началось межведомственное совещание, оперативный состав полиции и следователи, работавшие в надежде прекратить уголовное дело за отсутствием события преступления, знали гораздо меньше, чем сотрудники «Комплекса», которые проводили параллельный розыск с целью найти и покарать виновных, может быть, даже независимо от наличия и степени их виновности.

Межведомственное совещание началось в четырнадцать часов, с докладом выпустили молодого следователя Колтунова, и это было верным знаком того, что хвастать нечем: в противном случае отчитывался бы кто-то из руководителей.

Невыспавшийся Павел Егорович, не читая с бумажки, что он по молодости и перегруженности избыточными знаниями, вроде требований Петра I к боярам «выступать не по писанному, дабы дурость каждого видна была», — таковой дуростью и считал; довольно толково изложил суть дела, лишь иногда сверяясь с кратким конспектом.

— Вопреки первоначальным впечатлениям судебно-медицинского эксперта товарища Тонкова об отсутствии на трупах внешних телесных повреждений, при вскрытии он обнаружил серьезные повреждения внутренних органов: разрыв печени, остановку сердца и перелом шейных позвонков. Предположительно удары наносил боксер, возможно, в жестких, так называемых «снарядных» перчатках…

«Убойщики» удивленно переглядывались, а их начальник подполковник Гамаев — плотный коренастый мужик с короткой стрижкой — даже перебил следователя:

— Откуда эта информация?! Почему мы ничего не знаем?!

— Безобразие! — делано возмутился Громобой. — Эксперты всегда докладывают первыми оперативному составу!

Колтунов пожал плечами.

— Час назад мне позвонил Тонков, он только закончил вскрытие…

Гамаев недовольно вынул из пачки приготовленных бумаг доклад с вариантом естественной смерти потерпевших и спрятал в лежащую тут же папку.

— Получена информация по оружию убитых, — продолжил Колтунов. — Все три пистолета находились в легальном владении частного охранного предприятия, возглавляемого погибшим Рыбаченко. Из двух не стреляли, из пистолета самого Рыбаченко произведен один выстрел, гильза осталась в патроннике, причем на ней четыре следа от бойка! Очевидно, трижды произошли осечки…

— А почему гильза не выброшена? — вмешался Громобой.

Следователь смешался.

— Об этом в заключении ничего не написано.

— Так надо было поставить такой вопрос!

— Товарищ Гамаев, объясните своим подчиненным, что надзор за следствием осуществляет руководство следственного управления и прокуратура! — резко перебил оперативника замначальника городского СУСКа[1] Королев. Дородный, солидный, в хорошо подогнанном мундире, он внешним видом оправдывал свою фамилию. — А оперативный состав пусть лучше раскрывает преступления!

— Товарищ Королев прав! — нахмурился Гамаев. — Помолчите, майор Николаев!

Громобой осекся и опустил глаза, принимая позу смирения: он понял, что перегнул палку.

— Павел Егорович, доложите о возможной связи убийства бизнесмена Санина с происшествием на Щелковском! — приказал Королев.

— Мы проверяем и эту версию, товарищ полковник, — кивнул следователь. — Но она подтверждается только запиской, обнаруженной у убитого киллера. Способы их совершения абсолютно различны, да и стрелявший в Санина парень — мелкий уголовник, которого вряд ли стали бы привлекать к разрешению конфликта между столь важными и влиятельными фигурами… Я склонен рассматривать записку как способ отвлечь следствие от истинных виновников!

Следователю задали несколько дежурных вопросов и слово предоставили начальнику убойного отдела. Подполковник Гамаев сделал акцент на связи двух громких преступлений, о естественной смерти пассажиров «Гелендвагена» он, ввиду изменившихся обстоятельств, естественно, не упоминал. Но призвал всех активизировать работу и пообещал в ближайшее время раскрыть загадочные убийства.

Виной всему стали собаки. Стражей Закона было двенадцать, что, в общем-то, не очень много для такого опытного бойца, как он. Но с ними были три собаки. Не просто собаки, а африканские псы-людоеды — размером с азиатскую овчарку, только без шерсти, с широкими тупыми мордами и челюстями, как у мастифа. Они всегда шли по следу до конца, их нельзя остановить. И при этом не издавали ни звука — до тех пор, пока не бросались на жертву. Но и тогда рычание было коротким, покуда они добирались до горла, потом их надо было оттягивать, ибо, войдя в азарт, они начинали рвать добычу на куски и, урча, пожирать ее, облизывая окровавленные пасти. Вот что было самым ужасным и заранее пугало тех, кто имел представление об этих зверях.