Улыбаясь, я потрогал её лоб ладонью. Потом махнул рукой, творя беспалочковое заклинание.

— Жара больше нет, — сказал я. Можно чуть-чуть преувеличить. — Ты здорова. Тяжко тебе пришлось. Я думал, ни одному больному на свете не бывало так худо. Вдруг чувствую — ты уже умираешь. И подумал: всё. Но я сумел тебя вытащить.

Ничего серьёзного. Дифтерия, туберкулёз, последствия длительного голодания, переохлаждения и прочие прелести жизни на улице. И нежелание жить. Именно этого Том Реддл всегда и боялся: быть ничем, по глупости умереть — от болезни, от голода, от ножа, от бомбы.

К чести женщины, она сосредоточилась на защите плода, и её магия уберегла Тома, иначе бы точно был выкидыш.

— Я умирала, — ответили мне. — Ты Бог?

Что ты. Я только учусь. Кроме того, Бог изначально всемогущ, почти как Альбус Дамблдор, а я просто к этому иду шаг за шагом.

— Нет-нет, мам, я не Бог, — ответил я. — Только прикидываюсь. Я Том Реддл, твой сын. — Я ещё сильнее улыбнулся. Я так говорю, потому что она не может знать, кто такой Волан-де-Морт. Чтобы не тратить время на объяснения, перехожу на змеиный язык. — Я твой сын, мне ты уже нравишься. Я перенёс тебя сюда, потому что хотел увидеть.

Я переодел её заклинанием и подтащил к ней телекинезом еду, воду и зеркало. Если она хоть на каплю женщина — должно сработать.

Взмах рукой — и комнату заполняют причудливые картинки.

— Видишь, мама? Это совсем не то, что ты думаешь. Это не иллюзии. У меня есть жена и дети, твои внуки. У нас не так, как в твоё время. Мы счастливы и всем довольны, и у нас достаточно золота.

Я показал ей кольцо Марволо — Воскрешающий Камень и искусную копию Медальона Слизерина.

Меропа смотрела на меня, словно кролик на удава.

— Какой идёт год?

— Год моей победы. 1984. Смотри! — Я показал ей документы, подтверждающие право Тома Гонта заседать в Визенгамоте, и, повинуясь моей воле, комнату заполонили новые разноцветные огни — эффектное, но бесполезное заклинание. Главное, заранее прикрыть ей глаза защитой, чтобы не повредить сетчатку. Вслед за этим я наколдовал ей цветы, благо я натренировался на могиле Невилла. Цветы были, точно красное и голубое пламя. Они пламенели, искрились прохладными удлинёнными лепестками. Венчики были большие и голубели, словно луна. — Это тебе, мама. Не удивляйся, что я это делаю без палочки. Я великий волшебник.

Тут она наконец поверила и кинулась меня обнимать, благо я стоял без защиты.

Я рассказывал ей, как скучал и как хотел хоть раз её увидеть.

Примерно через полчаса она отошла от передоза чувствами и начала думать головой.

— Том… Это ведь хроноворот? Со временем нельзя шутить!

— Это безопасно. Я всё предусмотрел.

— Да-да, конечно, я очень ценю всё, что ты сделал! — воскликнула она по-прежнему на змеином. — Не могу я здесь оставаться. Это плохо кончится.

Редкостная догадливость. Элисон уже завалил меня сообщениями — всё идёт ещё хуже, чем я думал. Энергия необъяснимой природы накапливается в компенсаторах, и скоро рванёт. Меропа не принадлежит этому времени, и её стремительно хочет затянуть назад. Серьёзность ситуации показательна: Элисон уже в самом глубоком бункере. А что? Это на флоте капитан гибнет вместе с кораблём, у нас не так. Элисон — сама преданность, пока его умирать не заставляют.

— Не знаю, что у вас происходит, Повелитель, — сообщил он мне. — Надеюсь, вы вытащили из прошлого Мерлина и пытаете его, чтобы узнать его секреты. Но надо заканчивать поскорее.

С Мерлином идея плохая: я точно не знаю, где он и как умер, он сам великий маг и историческая личность. А Меропа… Тем более я ничего не планирую менять…

— Неужели ты не хочешь увидеть внуков? — спросил я.

— Ещё как хочу! Но я знаю, это не для меня. На меня навалится груда ощущений, которые моё сердце не сможет вместить.

— Мам, я очень не хотел тебе говорить… Я надеялся, что не придётся, что в этом не будет нужды. Но ты не оставляешь мне выбора.

Я сотворил новое заклятие, которое показало новую картинку. Могилу Меропы я уже разграбил, но сделать новую — ничего сложного.

Женщина протянула руку к иллюзии, и рука провалилась сквозь картинку.

Кладбище лежало перед нами в ярком свете осеннего полудня. На картине выросла мрачная гранитная глыба — она растёт, близится, заполняет всё, уже ничего больше не видно. Она читает надпись на английском один раз, другой, третий. Меропа Гонт. И дата её рождения, и дата смерти 31 декабря 1926 года.

— Убери это, — тихо просят меня.

Я убираю картинку.

— Прости, мама.

— Я чувствовала, что всё к этому шло.

— Тогда ты больше не проснулась, — ответил я. — Ты умерла 31 декабря 1926 года. Я рос в приюте.

— Прости меня, Том.

— Я тебя ни в чём не виню. Но ты могла ещё столько сделать!

Она глухо зарыдала.

— Понимаешь, мы с твоим отцом, — начала она.

— Я всё знаю. Он тоже вскоре умер.

Рыдания усилились.

— Перестань, — осадил я. — Слушай. Выслушай меня. Ты ещё жива — так? Здесь, сейчас ты жива? Ты дышишь и чувствуешь, верно?

Она молча кивнула.

— Так вот… — В темноте я подался вперёд. — Я перенёс тебя сюда. Мама, я даю тебе еще одну возможность. Лишний месяц или около того. Думаешь, я тебя не оплакивал? Я искал тебя, а потом увидел надгробный камень, который поставил Морфин, и подумал — тебя не стало! Эта мысль меня просто убила, поверь. Просто убила! Я не жалел денег и сил, лишь бы найти какой-то путь к тебе. Ты получила отсрочку — правда, короткую, очень короткую. Нынешний глава Отдела Тайн говорит, если очень повезёт, мы сумеем продержать каналы Времени открытыми два месяца. Он будет держать их для тебя два месяца, но не дольше. Ты нужна нам, живущим, ты нам очень-очень нужна.

— Мне трудно понять, что ты для меня сделал, — сообщили мне. Комнату медленно заполнил свет. Но не мой. — Ты даёшь мне еще немного времени, а время мне всего дороже и нужней, оно мне враг, и отблагодарить тебя, видно, не могу никаким способом. — Она запнулась. — А когда время пройдёт? Что тогда?

— Вернёшься в больницу, мам, в 1926 год.

— Иначе нельзя?

— Мы не можем изменить Время. Мы взяли тебя только на миг. И вернём тебя на больничную койку в тот же миг после того, как забрали. Таким образом, мы ничего не нарушим. Всё это уже история. Тем, что ты живешь сейчас с нами, в будущем, ты нам не повредишь. Но если ты откажешься вернуться, ты повредишь прошлому, а значит, и будущему, многое перевернётся, будет хаос.

— Два месяца, — сказала она.

Она говорила мне о своей жизни. О вечной осени. Говорила о пустынном мраке, об одиночестве, о том, как мал никому не нужный человек. Говорила о вечной, но растоптанной любви. И ещё — о своём новорождённом сыне, и какой он на ощупь, и о чувстве высокой судьбы, о неистовом восторге, с каким наконец-то хочется жить, оставляя позади все прежние печали. Она говорила и говорила, минут сорок, до хрипоты.

Пора. Я симулировал, что что-то пошло не так. Комнату тряхнуло.

— Мам, что-то пошло не так. И у нас теперь намного меньше времени.

— Мне плевать, что случилось, как и почему, — возразила Меропа. — Я знаю одно: я остаюсь!

— Мне тут сообщили, что скоро всё нехило рванёт и тебя при любом раскладе затащит назад, — ну не совсем скоро.

— Назад, в тысяча девятьсот двадцать шестой? На кладбище, под камень? — сказала Меропа, закрыв глаза. — Не хочется мне, Том. Лучше бы я про это не знала, страшно знать такое…

Голос её замер, она уткнулась лицом в ладони, да так и застыла.

— А может… — предложила она, и я увидел в её лице какой-то безумный запал. — Я же теперь здорова? Пошлёте меня назад здоровой? Я встану и утру могильщикам нос. Пойду в Лютный продавать ногти и волосы, как-нибудь скоплю на палочку, а там можно и посудомойкой в Дырявый Котёл. Только заберу тебя из приюта… Или… Я ведь чистокровная, приведу себя в порядок, найду какого-нибудь богатого полукровку, что хочет породниться с чистокровной, и здравствуй брак по расчёту. А может…