Один из любимых доводов у сторонников этого движения состоит в том, что вакцины вызывают аутизм и что наблюдающийся рост количества антипрививочников коррелирует с учащением случаев этого заболевания. Резкий взлет диагностируемых расстройств аутистического спектра действительно наблюдается. Согласно Центрам по контролю и профилактике заболеваний, в 2000 г. частота распространенности для расстройств аутистического спектра (РАС) у детей составляла 1 к 150. К 2016 г. этот показатель увеличился до 1 к 54{150}. Родители таких детей принялись выяснять, что может быть тому виной, и нашли подходящее объяснение в историях болезни небольшой группы детей с РАС, у которых симптомы проявились после прививки ККП. Результаты исследования были в конце концов аннулированы, поскольку выборка состояла всего из 12 детей и, как известно любому ученому, «следом» не значит «вследствие». Тем не менее это исследование успело существенно увеличить число родителей, отказывающихся прививать детей в принципе, а также «слоуваксеров» – согласных на отдельные прививки.
Собственно, антипрививочное движение началось вовсе не с «кори-краснухи-паротита». Противники вакцинации появились вместе с первой вакциной, даром что она эффективно боролась с одной из самых пугающих и смертельных болезней того времени – натуральной оспой. В 1796 г. Эдвард Дженнер испытал вакцину на восьмилетнем сыне своего садовника[19], а затем доказал ее действенность, введя мальчику вирус натуральной оспы. Противооспенная вакцина стала огромным шагом вперед, и за последующее десятилетие прививать от оспы стали по всей Англии. Однако нашлись и те, кого втирание гноя, взятого у животного, в надрезы на коже оскорбило своей нечистотой, и они расценили эту практику как антихристианский обряд{151}. Другие – примерно в той же логике, что и сейчас, – протестовали против нарушения личной свободы, когда в 1840 г. британское правительство ввело обязательную вакцинацию. В 1898 г. в связи с усилением протестов британские власти приняли поправку к закону о вакцинации, допускающую отказ от прививки по убеждениям – именно тогда впервые был употреблен этот термин{152}. Схожие движения набирали силу и в США. В 1885 г. была основана Антивакцинационная лига в Нью-Йорке. В 1905 г. Верховный суд США постановил, что Массачусетс может законодательно вводить обязательную вакцинацию в интересах здоровья населения. В 1970-х гг. в Британии объемы вакцинации пошли на спад, в том числе снизилось количество получающих стандартную комбинированную прививку «коклюш-дифтерия-столбняк», которую предполагалось делать всем детям. Отчасти этому способствовали смущающие умы сообщения о связи данной прививки с неврологическими заболеваниями{153}. Затем в 1998 г. возникла конфликтная ситуация с вакциной «корь-краснуха-паротит», тоже (и не случайно) с подачи британского врача Эндрю Уэйкфилда.
Если рассмотреть современное антипрививочное движение в историческом контексте, мы увидим, что оно играет на тех же страхах и беспокойстве о личной свободе, которые служили ему закваской со времен Эдварда Дженнера. Зачастую переубедить носителя этого протестного настроения просто невозможно, особенно если, как нередко бывает, под него подведена духовная и философская база. Обычно антипрививочники – люди высокообразованные, антипрививочная идеология строится на прочном фундаменте из представлений об окружающей среде, лечении, духовных течениях нью-эйдж и личной свободе. Зародившаяся когда-то как мнение об одной конкретной вакцине, сейчас эта идеология перерастает практически в религию – или в массовую иллюзию.
Эти факторы – окружающая среда, исцеление и свобода – затрагивают наши глубинные страхи и потому великолепно работают ключами к потайным дверям в наше сознание. Проведенный в 2010 г. анализ содержимого антипрививочных сайтов выявил общие для них темы{154}. На всех сайтах (100 %) поднимались вопросы о безопасности вакцин, в частности о ядах и заболеваниях неустановленной этиологии вроде аутизма. 88 % сайтов высказывались в пользу альтернативной медицины, одновременно продвигая идею, согласно которой вакцины подрывают иммунитет. 75 % затрагивали тему гражданских свобод, и в такой же доле сайтов витал призрак теорий заговора, среди которых были и утверждения, что все устроено Большой Фармой с целью наживы, и обвинения производителей вакцины в том, что они сами вызвали болезнь, от который якобы хотят всех защитить, и намеки на заметание следов. 50 % таких ресурсов сообщали о врачах-диссидентах, саботирующих официальную политику системы здравоохранения. «Пландемия» цепляла за все эти крючки одновременно – стоит ли удивляться, что она сразу начала завоевывать популярность.
Взрывной рост антипрививочных настроений обусловливается и особенностями тех, кто эти настроения сеет. Как часто бывает с нарративами, большинство из нас не владеет фактами, – в данном случае касающимися вакцин, – и вынуждено полагаться на сведения, предоставленные рассказчиком. И тут мы возвращаемся к эпистемологическому вопросу о том, откуда берутся наши знания. За неимением доказательств вполне естественно вместо опоры на факты опереться на кажущуюся искренность или компетентность рассказчика. Компетентность эта в свою очередь подкрепляется его репутацией и искусностью изложения. Мы уже видели, с какой готовностью наш мозг инкорпорирует чужие нарративы и как экспертное мнение избавляет нас от обременительной необходимости самим пораскинуть мозгами. Как ученый и честный человек, я предпочел бы усваивать поменьше лживых или неверно истолкованных нарративов, но иногда разобраться в происходящем бывает нелегко.
У лживых нарративов существуют настораживающие признаки, но они могут быть незаметными, поэтому, выискивая их, приходится смотреть в оба. Психолог из Кентского университета Карен Дуглас разработала полезную парадигму для анализа теорий заговора, но мы можем применить ее и шире – к лживым нарративам как таковым. Дуглас выделяет три мотива, по которым человек позволяет теории заговора захватить свое сознание, – эпистемологический, экзистенциальный и социальный{155}. Эпистемологический мотив строится на убеждении. Убеждение – это отношение, которого человек придерживается к тому, что считает истинным. Оно может основываться на фактах, но иногда не нуждается в доказательстве, как вера в существование Бога. Как мы помним из второй главы, доводы в пользу того или иного убеждения называются обоснованием. Оно важно как в философском, так и в практическом плане, поскольку проясняет, почему человек оказался в чем-то убежден. Может быть, потому, что видел нечто собственными глазами, а может, пришел к такому выводу логически или узнал еще от кого-либо?
Привлекательность теорий заговора в том, что они предлагают объяснение событиям, которые никаким другим объяснениям не поддаются. Это и есть упоминавшийся выше черный ход в мозг. Многие лживые нарративы строят объяснение на происках тайных деятелей. Иногда в них очень хочется поверить, поскольку намеки на существование союзов или клик, которые втайне от непосвященных трудятся над осуществлением своих коварных планов, почти невозможно опровергнуть. Политолог Расселл Хардин называет эту разновидность обоснования «ущербной эпистемологией», подразумевая, что в данном случае человеку не хватает знаний, а те немногие, которые у него имеются, неверны{156}. Развивая его мысль, еще двое политологов – Касс Санстейн и Адриан Вермьюл – отметили, что именно такая ущербная эпистемология нередко лежит в основе экстремистских поступков, в крайнем своем проявлении доходящих до терроризма{157}. В большинстве случаев у такого убежденного попросту мало непосредственных знаний, поэтому он вынужден черпать их у других людей. Экстремистские взгляды не обязательно иррациональны, однако склонны произрастать из недостатка данных и привычки ограничиваться в своих представлениях узким социальным кругом.
Когда случается беда – теракты 11 сентября или пандемия COVID-19, – все отчаянно жаждут информации, но именно она в таких обстоятельствах оказывается в дефиците. И люди закономерно обращаются за сведениями к имеющемуся у них окружению, порождая слухи и домыслы, а это самая плодородная почва для теорий заговора. Однако Санстейн и Вермьюл доказывают, что лакуны в информации всего лишь предпосылка для конспирологии, своего рода ее топливо. Чтобы огонь зажечь и поддерживать, нужны другие факторы. Мехами для раздувания пламени служат сильные эмоции – такие как страх или злость. Этими эмоциями питаются слухи и конспирологические теории. Теория заговора предлагает успокаивающую видимость рационального объяснения чувству, которое иначе останется необъяснимым, – этот процесс называется нарастанием эмоционального снежного кома{158}. Кроме того, теория заговора встает волнорезом против вала неприкрытого экзистенциального страха. Питаясь слухами, а не фактами, конспирологические теории провоцируют раскол социума на верящих и неверящих. Иногда человек, сам не разделяя теорию заговора, все равно будет с ней соглашаться, потому что в нее верит его окружение и он не хочет выглядеть белой вороной. Чем больше людей клюнут на теорию заговора, тем сильнее вырастет ее авторитет: если все вокруг в это верят, видимо, так и есть? Как мы помним из десятой главы, закон больших чисел гласит, что другие, скорее всего, правы, и наш мозг, настроенный на то, чтобы в это верить, открывает еще одну лазейку для захвата.
