Порой, не так чтобы очень часто, мой лобок наливался кровью. Я скучала по тихим оргазмам Франа. По его белому семени на моих ногах. Все это казалось чем-то очень далеким. Однако мы оба знали негласный закон: родители, потерявшие детей, не могут испытывать страсть.

Даниэль не мог уснуть, если Нагоре не споет ему на ночь колыбельную. Я наблюдала за ней. У нее хорошо получалось. Она гладила Даниэлю лицо и брови, закрывала ему глаза и тихонько пела. Если бы кто-нибудь сфотографировал нас в тот момент, можно было бы решить, что я хорошая мать. Скорее всего, Нагоре и думала, что я хорошая мать. Но почему тогда я оставила сына без присмотра и уставилась в телефон? Что же я за мать такая?

Мозоли появляются, если много ходить. Я заметила, что стопы у меня мягкие, как у ребенка. Во мне мало веса, зато в моей жизни полно одежды, людей, времени. В какой момент мне захочется пойти и выброситься из окна? А может, пора уже признать: страдание мне к лицу, потому что я эгоистка.

Наша жизнь была бы лучше, не появись в ней Леонель. Ну почему он не заплакал, когда надо было, зачем ждал, когда мы сядем в машину? Это я та женщина с красным зонтиком, это я села в такси, когда в парке начался переполох. Я, конечно, обняла его, чтобы он не плакал, но он все никак не успокаивался; а через несколько недель нам сказали, что у него аутизм и, возможно, поэтому с ним так тяжело поладить. В тот момент я пожалела о своем желании стать матерью.

Я хотела от Рафаэля детей, а он, не знаю, что там с ним происходило, и хотя я его спрашивала, он мне ни черта не рассказывал, что весьма в его духе, говорил, что все якобы хорошо, а я говорила, что я же вижу, что что-то не так, не ври мне, а он хоть бы раз сказал: слушай, такое дело, такая вот фигня, ну или не переживай, у меня правда все нормально; думаю, что я из той категории женщин, которые будут жить с мужиком, даже если он их не любит, приговаривая, что утро вечера мудренее, типа делай хорошо и будет хорошо; не знаю, что это, оптимизм или идиотизм; поэтому мне казалось, что с появлением Леонеля у нас все наладится, но оказалось, что ребенок – не клей и отношения не склеит.

Ну и, на самом деле, я всегда хотела дочку: заплетать ей косички с ленточками, одевать в воздушные платья – из тех, что дети носят на праздники, смотреть, как она таскает мои туфли и красит лицо, причесывается там, не знаю, девочка же лучше мальчика, но потом я подумала, что Рафе больше подойдет Леонель, потому что он сможет играть с ним в футбол, в войнушки там и в прочие мужские забавы.

Ты что, его украла, дура херова, заорал он, когда я пришла домой и попыталась усадить ревущего Леонеля за стол. Тогда Рафа встал и врезал мне по голове. Ты совсем больная, что у тебя в башке, еб твою мать? Я старалась вести себя непринужденно. Я думала, нам нужно время, чтобы узнать друг друга поближе, ведь семьей не становятся за пару дней. Всему виной его аутизм, ну или я не умею выбирать спутников жизни – одно из двух. Выбрать спутника жизни – дело непростое, параметров-то много – например, чтобы было взаимоуважение, а мы вот подрались в первую же ночь после появления Леонеля, потому что он нас обоих достал. Мы не понимали, что с ним: он бросался на пол, бил себя по голове, а когда мы пытались его успокоить, брыкался и пинался. Один раз он зарядил мне так больно, что я схватила его за волосы, совсем легонько, но он взвыл, как резаный. Рафа не на шутку разозлился. Он хлопнул дверью и заперся в спальне. Я осталась с Леонелем в гостиной. И сказала ему: Леонель, а Леонель, что с тобой? Но он только совал пальцы в рот, а по лицу его текли слезы и сопли, и так продолжалось, пока он не уснул. У меня тогда пересохло в горле и так болел живот, что я даже не стала поднимать его с пола, а просто накрыла одеялом и пошла в спальню к Рафаэлю.

Не успела я войти, как он перевернулся на кровати лицом вниз, чтобы не встречаться со мной взглядом. Блин, Рафаэль, давай поговорим, но он не отвечал, поэтому я стала его тормошить. Рафаэль, давай поговорим, не притворяйся, что спишь, сказала я, но он продолжал притворяться, пока не психанул и не сказал, что хватит уже, а потом вскочил, схватил меня за волосы и припечатал к стене. Я тоже в долгу не осталась – дала ему сдачи, поцарапала и укусила. Не смей поднимать на меня руку, сволочь. Но он все равно продолжил меня колотить: больная, сука, дура, больная, говорил он мне между ударами, а я все ай да ой… Потом он устал и ушел спать на диван, чтобы Леонель был у него на виду. Я же в слезах легла в кровать, но продолжила следить за ними краешком глаза: боялась, что Рафаэль сделает глупость и отвезет его обратно, но он ничего такого не сделал. Жалела я только о том, что вовремя не заметила, что он аутист.

На следующий день я подала Рафаэлю на завтрак его любимую яичницу с сальсой и сказала, что ума не приложу, с чего он решил, что у нас все должно быть, как у всех. Мне кажется, что так, как у нас, тоже нормально, Рафаэль, просто мы этого пока не поняли. Он посмотрел на меня как на дуру. Ты считаешь, что я не думаю головой, а я думаю – просто не так, как тебе хотелось бы. Он проглотил яичницу, вытер рот рукой и, прежде чем уйти, постучал мне по виску. А ты не думай, не надо, сказал он. Я злилась на него несколько дней, но через какое-то время заметила, что делаю то же самое с Леонелем. Думай, мать твою, думай… Но Леонель лишь раскачивался на стуле и, когда я ему надоедала, начинал биться об стену, чтобы я оставила его в покое. Думай, мать твою, думай – и я тоже стучала ему по виску.

Потом, пытаясь найти ответ, я решила, что все началось, когда мои двоюродные сестры начали обзаводиться детьми и в их домах денно и нощно стали орать младенцы. Сначала я перестала к ним ходить – ну некомфортно мне было у них, – а потом мы стали встречаться с Рафаэлем, и через месяц отношений я ему сказала, что хочу девочку, и спросила, что он думает по этому поводу, ведь он такой красивый, и дочка у нас будет красавица. Рафаэль заржал, толкнул меня в бок – завязывай, типа, с приколами, не то поверю. Ну так поверь, потому что я серьезно. Он сказал, что подумает, но черта с два. Так он промурыжил меня целый год.

Ну так что, ты подумал о том, что я сказала? Все еще думаю, сказал он и поцеловал меня, чтобы заткнуть мне рот. Блин, Рафа, я на полном серьезе говорю – но он все ржал и либо целовал меня, либо лапал. Я злилась, конечно, но терпела, потому что мне было страшно от него уйти: вдруг он станет меня преследовать, как остальные, поэтому я просто ждала, что однажды он скажет мне да.

Он звал меня своей девушкой, только вот поначалу мы почти не виделись: он работал на юге города и поздно возвращался домой, а по пятницам ходил с собутыльниками резаться в бильярд. Сначала я думала, что фиг с ним, пусть развлекается, его жизнь, но мне все это быстро перестало нравиться, потому что зашибись он устроился – у него там жизнь бьет ключом, а я тут, как дура, в четырех стенах. Поэтому я тоже пошла в бильярд, и первые два раза дело обошлось шлепками по попе и уговорами, чтобы я по-хорошему вернулась домой, а на третий он психанул и выставил меня из бара. Ты чего приперлась опять? В бильярд поиграть. Иди домой, ночь на дворе. Ночь на дворе? А ты тогда что тут делаешь? А ты что, за мной следишь? Как можно, я просто пришла развеяться, как и ты. Он отвел меня к себе. Его мать сообразила нам на ужин сопе[2]. Он настаивал, что я не должна ходить по барам, я спрашивала, почему нет, а он отвечал, что по кочану. Я засмеялась, а он психанул. Опрокинул соседний стул и сказал, не провоцируй меня, а я ему сказала, что и не собиралась и незачем так нервничать, на что он ударил кулаком по столу. Я все ждала, что его мать за меня заступится, но она молчала, поглядывая на нас краем глаза, и прикидывалась ветошью, типа она ничего не видит. Только попробуй меня ударить, сказала я, тут же сядешь. Да где он тебя ударил, тут же активизировалась она, он по столу ударил, не выдумывай. И вообще, Рафаэль, отведи ее домой. Я сказала, что не надо, что я сама дойду, но Рафаэль накинул куртку и вывел меня на улицу. Не провоцируй меня перед матерью, сказал он, ведя меня за локоть по проспекту. Ты меня сам к ней привел. Думаешь, такая крутая? спросил он, а я ответила, что, может, и не крутая, но и не тупая, так что если я его так сильно достала, то на хер это все, Рафаэль, – засунь свой сраный кий себе в жопу и сам иди туда же, сказала я и пошла на трясущихся ногах дальше, не смея обернуться, но он меня догнал и, развернув за плечо, прижал к стене. От адреналина у меня горело все тело, но как реагировать, я не знала. Он сказал, что хватит уже, и подошел так близко, что я подумала, что он хочет меня ударить, поэтому я его поцеловала, чтобы успокоить, а он ответил. Мы стали целоваться, и я почувствовала, как его твердый член упирается мне в живот. Он меня целовал, хватал за задницу, потом засунул руку под блузку и ущипнул за сосок, и я почувствовала, как между ног разливается тепло. Я никогда не испытывала ничего подобного. Потом он задрал мне юбку и сказал, что сделает мне дочку прямо сейчас, и я поняла, что люблю его больше всех на свете и поцеловала горячо-горячо, но на этом все и закончилось, потому что я ему сказала, что у меня месячные, а он на меня как-то странно посмотрел, о чем-то подумал, поправил на себе одежду и проводил меня домой.