И я отступил, четко осознав, что на супружескую страсть я способен не больше моих ровесников. Об этом говорил и мой провал с Лорой. Я просто не мог еще раз подвергнуться риску, связанному с супружеством. Фанфан – не очередной этап, а женщина моей жизни. Это из-за нее я не имею права рисковать.

В ту ночь я заснул, не подозревая, что назавтра дирекция гостиницы потребует, чтобы я оплатил счет.

Подписывая чек за постой в гостинице, я прикинул, что пройдет не менее двух суток, прежде чем он будет предъявлен к оплате.

Стало быть, в моем распоряжении оставалось два дня, для того чтобы довести мой текущий счет до нужной суммы. Иначе банк наверняка наложит лапу на машину моего отца.

Я позвонил Титанику и попросил его свести меня в тайный игорный дом. И вечером мы с ним пришли в притон, где его знали под именем мсье Анатоля.

Небольшой зал был полон взмокших от пота людей – здесь курили даже некурящие. Я понятия не имел об игре, заставлявшей гореть глаза парней, опустившихся на это дно. Они обменивались картами и невеселыми улыбками. Кто из Алжира, кто из нищего квартала, кто еще откуда-нибудь. Однако денег на столах лежало много.

В зеркало я увидел среди этой пестрой фауны самого себя и удивился, как это я сюда попал. Неужели я тот самый молодой человек, который всего несколько месяцев назад мечтал об упорядоченной жизни? Лора страшно удивилась бы.

В кармане у меня лежало три тысячи франков, моя последняя надежда. В этот миг мне захотелось бежать отсюда. Какой-то молодой человек деликатного сложения рискнул последней ассигнацией – судьба его не помиловала. Увидев его потухший взгляд, я вздрогнул, но остался рядом с Титаником. Отступать мне было уже некуда.

Титаник объяснил мне, что лично он увлекается рулеткой. Не прислушиваясь к его объяснениям, я машинально поставил свои три тысячи франков на середину стола и закрыл глаза.

– Ты выиграл, – огорченно сказал Титаник.

Когда я открыл глаза, мои три тысячи франков превратились в шестьдесят тысяч. Я поспешно распихал их по карманам и, не пытаясь осмыслить, что произошло, шепнул Титанику:

– Скорей, скорей пойдем…

Я собрал достаточно, чтобы заткнуть брешь, проделанную в моих финансах двухнедельным пребыванием в дорогой гостинице.

Но Титаник отказался уходить, ссылаясь на то, что мы только-только начали играть. Он терпеть не мог чьей-то удачи, от чужого счастья его воротило.

Что было потом? Я точно не помню. Я спустил весь свой выигрыш и увеличил отрицательное сальдо в банке еще на двадцать тысяч франков.

Через три дня на отцовскую машину наложили арест. Я все еще жил в гостинице. Дирекция не сомневалась в моем банкротстве. Чек мой был учтен. При моих расстроенных чувствах мне оставалось утешаться лишь тем, что я издали наблюдал за Фанфан. Вся жизнь моя сводилась теперь к тому, чтобы любить ее. Ночью я не раз вставал и шел посмотреть на ее окно. Темнота скрывала от меня Фанфан, но мне казалось, будто я таким образом стерегу ее сон.

Вечером в пятницу, в восемнадцать часов, я с замиранием сердца пошел к отцу. Он ждал меня, чтобы получить обратно свою машину, и на мой звонок вышел сам с телефонной трубкой в руке, одетый в поношенный халат.

Я прошел в его кабинет и сел, а он продолжал орать в телефонную трубку. Речь шла о налогах, женщинах, кинематографе – короче говоря, обо всем, что ведет к разорению; на прощанье отец пригрозил собеседнику, что тот скоро отдаст Богу душу, если не прибегнет к клизмам, которые отец ему прописал.

– Ну, как дела, Сандро? – спросил он, после того как повесил трубку.

– Папа, банк задержал твою машину.

– Мою машину?

– Да, я ее заложил.

– Мою машину! Ты с ума спятил?

– Да, я без ума влюбился в женщину моей жизни. Этот ответ сразу остудил его гнев. Я рассказал о встрече с Фанфан, о потрясшем меня взрыве страсти и о своем решении не допустить, чтобы наша любовь перешла в сонное отупение, каким довольствуется большинство супругов; затем поведал о своем желании войти в жизнь Фанфан и, разумеется, о дорогой гостинице, давшей приют влюбленному созерцателю, каким я стал.

– Вот, я рассказал тебе все.

Отец вздохнул, помолчал и с серьезным видом сказал:

– Пойду-ка я пописаю.

Такая у него была привычка – размышлять, пока он опорожнял свой мочевой пузырь. Я ходил по комнате вдоль, и поперек, и по кругу, дрожа от страха перед решением отца.

Наконец дверь уборной отворилась. Отец подошел ко мне и резким движением притянул меня к себе, он был явно взволнован.

Намеками дал мне понять, что всегда считал меня человеком, неспособным на безумства, соглашателем, избегающим жгучих крайностей. Его огорчило, когда я сообщил ему о своем намерении жениться на Лоре, но мое новое решение показало ему, что я, как и он, настоящий Крузо.

О машине он больше не упоминал.

Отец вновь обрел одного из своих сыновей.

– Пойдем, я отведу тебя к Мадо. Там и отпразднуем это событие.

– А кто это – Мадо?

– Бандерша в полном смысле этого слова. Ты должен с ней познакомиться. Это очень важно.

Взяв ключи, отец подтолкнул меня к двери.

– Папа, но я не хочу идти в веселый дом. Возможно, я и Крузо, только мои пути не совпадают с твоими.

– Александр, мы идем туда не затем, чтобы распутничать! Тебе надо познакомиться с Мадо.

Отец схватил меня за рукав и поволок за собой.

Такси остановилось на улице Неаполя перед шикарным на вид домом. Я расплатился за такси последними пятьюдесятью франками: папа забыл бумажник.

– Это происходит здесь, – пробормотал он.

– Что именно?

– Сам увидишь.

– А чем платить? У меня больше нет ни гроша.

– Этой женщине, милый мой, платят рукописями, главами! Твой кассовый ящик набит романами. А здесь литературный бордель!

– Литературный бордель! – в испуге воскликнул я.

– Все клиенты – литераторы. Они приходят сюда, когда увязнут в своем творении. Мадо читает рукопись, ругает тебя и заставляет выложить твой сюжет; потом ты можешь заключить в объятия одну из ее подопечных, чтобы прийти в себя.

– Но я не хочу писать! – в отчаянии крикнул я.

– Хватит вопить, идем. Мы вошли в ворота.

– Но… ей-то зачем рукописи, этой самой Мало?

– Она содержательница публичного дома и литературный агент. Проталкивает рукопись какому-нибудь издателю и получает десять процентов от того, что причитается автору. Вот так и обделывает свои делишки.

На четвертом этаже отец позвонил. Дверь отворилась. Мадо вышла в черном свободном платье. Она весила килограммов сто. Меня испугал взгляд этого динозавра, чуткий и проницательный. Я сразу понял, что ее не проведешь.

– О, дорогой! – сказала она отцу и поцеловала его.

– Александр, один из моих сыновей, – представил он меня.

Я в панике бросился вниз по лестнице.

– Вернись, ты создан для того, чтобы писать! – крикнул мне вдогонку отец.

– Ба! Оставь ты его в покое, он теперь знает сюда дорогу, – остановила его Мадо.

Выйдя на улицу, я снова поклялся себе никогда не браться за перо и бумагу.

В гостиничном номере, выглянув в окно, я заметил, что комната, соседняя с комнатой Фанфан, освободилась. Я справился у привратницы, и та сказала, что хозяин ее сдает. Объявление появится в газетах завтра.

Папа с радостью согласился обеспечивать мое новое жилье. Мое приключение просто потрясло его, совершенно искренне сказал он. Я подписал договор о найме квартирки и переехал в тот же вечер. В мои намерения входило заменить простое стекло в переборке, отделявшей мою комнату от комнаты Фанфан, зеркальным. Это создаст у меня иллюзию, будто я живу вместе с ней, но она не будет подозревать, что я ее вижу.

Этот проект очаровал моего отца. Он зашел ко мне с декоратором киностудии, своим давнишним знакомым, чтобы изучить обстановку на месте. Лицо Пьера Волюкса исчезало под густой бородой, а его тело – под слоем жира. Работал он быстро и сделал немало ценных замечаний и предложений.