В тот вечер Арам был среди монахов в час общения. В это время члены обоих орденов встречались друг с другом и пускались в богоугодные беседы. Сэм там не присутствовал, не было и Така, ну а Яма и вовсе здесь не появлялся.

Арам уселся за длинный стол в рефектории напротив нескольких буддистских монахов. Некоторое время он поговорил с ними, обсуждая доктрину и практику, касту и вероучение, погоду и текущие дела.

– Кажется странным, – сказал он чуть погодя, – что ваш орден проник так далеко на юг и на запад.

– Мы – странствующий орден, – откликнулся монах, к которому он обратился. – Мы следуем ветру. Мы следуем своему сердцу.

– В земли, где проржавела почва, в сезон гроз? Может, где-то здесь имело место какое-то откровение, которое могло бы расширить мои представления о мире, узнай я о нем?

– Все мироздание – сплошное откровение, – сказал монах. – Все меняется – и в то же время остается. День следует за ночью… каждый день – иной, но все же это день. Почти все в мире – иллюзия, однако формы этой иллюзии следуют образцам, составляющим часть божественной реальности.

– Да-да, – вмешался Арам. – В путях иллюзии и реальности я многоопытен, но спрашивал-то я о том, не появлялось ли в округе новых учителей, не возвращался ли кто из старых или, быть может, имела место божественная манифестация, которая могла бы помочь пробуждению моей души.

С этими словами нищий смахнул со стола красного, размером с ноготь большого пальца жука, который ползал рядом с ним, и занес над ним сандалию, чтобы его раздавить.

– Молю, брат, не причиняй ему вреда, – вмешался монах.

– Но их всюду множество, а Властелины Кармы утверждают, что, во‐первых, человек не может вернуться в мир насекомым, а во‐вторых, убийство насекомого не отягчает личной кармы.

– Тем не менее, – объяснил монах, – поскольку вся жизнь едина, в этом монастыре принято следовать доктрине ахимсы и воздерживаться от прерывания любого ее проявления.

– Но ведь, – возразил Арам, – Патанджали утверждает, что правит намерение, а не деяние. Следовательно, если я убил скорее с любовью, чем с ненавистью, то я словно бы и не убивал. Признаю, что в данном случае все не так и, без сомнения, налицо злой умысел; стало быть, груз вины падет на меня, убью я или нет, – из-за наличия намерения. Итак, я мог бы раздавить его и не стать ничуть хуже – в соответствии с принципом ахимсы. Но поскольку я здесь гость, я, конечно же, уважу местные обычаи и не совершу подобного поступка.

И он отодвинул от жука свою ногу: тот не сдвинулся с места, лишь чуть пошевеливая красными своими усиками.

– Воистину, вот настоящий ученый, – сказал монах ордена Ратри.

Арам улыбнулся.

– Благодарю тебя, но ты не прав, – заявил он. – Я лишь смиренный искатель истины, и при случае мне, бывало, выпадала удача прислушиваться к умным речам. Если бы мне везло так и в дальнейшем! Если бы неподалеку оказался какой-нибудь замечательный учитель или ученый, по раскаленным углям пошел бы я к нему, чтобы сесть у его ног и выслушать его слова или последовать его примеру. Если…

И он вдруг прервался, ибо все вокруг уставились на дверь у него за спиной. Не оглядываясь, он молниеносно раздавил жука, что замер около его руки. Две крохотные проволочки проткнули сломанный хитин его спинки, наружу проступила грань крошечного кристаллика.

Тогда Арам обернулся, и его зеленый глаз, скользнув вдоль рядов сидевших между ним и дверью монахов, уставился прямо на Яму; тот был облачен во все алое: галифе, сапоги, рубаха, кушак, плащ и перчатки; голову венчал кроваво-красный тюрбан.

– «Если»? – сказал Яма. – Ты сказал «если»? Если бы какому-либо мудрецу или же божественной аватаре случилось оказаться поблизости, ты бы хотел с ним познакомиться? Так ли ты сказал, чужак?

Нищий поднялся из-за стола и поклонился.

– Я Арам, – заявил он, – странник и спутник каждому, кто ищет просветления.

Яма не поклонился в ответ.

– Зачем же ты перевернул собственное имя, Владыка Иллюзий, когда лучше любого герольда оповещают о тебе твои слова и деяния?

Нищий пожал плечами.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. – Но губы его опять искривила усмешка. – Я тот, кто домогается Пути и Права, – добавил он.

– Мне в это трудно поверить, ведь на моей памяти ты предаешь уже тысячи лет.

– Ты говоришь об отпущенных богам сроках.

– Увы, ты прав. Ты грубо ошибся, Мара.

– В чем же?

– Тебе кажется, что дозволено будет тебе уйти отсюда живым.

– Ну конечно, я предвижу, что так оно и будет.

– Не учитывая многочисленные несчастные случаи, которые могут обрушиться в этом диком краю на одинокого путника.

– Уже много лет путешествую я в одиночку. И несчастные случаи всегда были уделом других.

– Ты, наверное, считаешь, что, даже если тело твое будет здесь уничтожено, твой атман перенесется прочь, в где-то заранее заготовленное другое тело. Уверен, кто-нибудь уже разобрался в моих заметках и этот фокус стал для вас возможным.

Брови нищего чуть нахмурились и сдвинулись на долю дюйма теснее и ниже.

– Тебе невдомек, что сокрытые в этом здании силы делают такой перенос невозможным.

Нищий вышел на середину комнаты.

– Яма, – воззвал он, – ты безумец, коли собираешься сравнивать свои ничтожные после падения силы с мощью Сновидца.

– Может, и так, Повелитель Мара, – ответил Яма, – но слишком уж долго я дожидался этой возможности, чтобы откладывать ее на потом. Помнишь мое обещание в Дезирате? Если ты хочешь продлить цепь своих перерождений, у тебя нет другого выхода, тебе придется пройти через эту, единственную здесь дверь, которую я преграждаю. Ничто за пределами этой комнаты не в силах тебе ныне помочь.

И тогда Мара поднял вверх руки, и родилось пламя.

Все пылало. Языки пламени жадно лизали каменные стены, деревянные столы, рясы монахов. Волны дыма пробегали по комнате. Яма стоял в центре пожарища и не шевелился.

– Неужели ты не способен на большее? – спросил он. – Твое пламя повсюду, но ничто не сгорает.

Мара хлопнул в ладоши, и пламя исчезло.

Вместо него возник гигантский коброид. Его голова раскачивалась вдвое выше самого рослого из монахов, серебристый капюшон раздувался; изогнувшись в виде огромного S, он готовился к смертельному выпаду.

Яма не обратил на него никакого внимания, его сумрачный взгляд, зондируя, словно жало ядовитого насекомого, буравил единственный глаз Мары.

Коброид поблек и рассеялся, так и не завершив своего броска. Яма шагнул вперед.

Мара отступил на шаг.

Они замерли так, и сердца их бились – раз, другой, третий, – прежде чем Яма сделал еще два шага вперед и Мара опять отступил. На лбу у обоих сверкали капельки пота.

Нищий явно подрос, волосы его стали заметно гуще; тело окрепло, а плечи раздались вширь. Движения его обрели некую грацию, которой ранее, конечно же, не было и в помине.

Он отступил еще на шаг.

– Да, Мара, перед тобой бог Смерти, – процедил Яма сквозь крепко сжатые зубы. – Павший я или нет, в глазах моих – реальная смерть. И тебе придется встретить мой взгляд. За спиной у тебя стена, и дальше пятиться будет некуда. Смотри, силы уже начинают покидать твои члены. Холодеют твои руки и ноги.

Зарычав, Мара оскалился.

Загривок его толщиной поспорил бы с бычьим. Бицепсы напоминали бедра взрослого мужчины. Грудь – как наполненная силой бочка, ноги попирали пол, словно стволы платанов в лесу.

– Холодеют? – переспросил он, вытягивая вперед руки. – Этими руками, Яма, я могу переломить пополам гиганта. Ты же всего-навсего изношенный бог падали, не так ли? Твой сердитый взгляд исподлобья способен исторгнуть душу у старца или калеки. Ты можешь заморозить глазами бессловесных животных или людишек низших каст. Я настолько же выше тебя, насколько звезды в небе выше океанских бездн.

Руки Ямы в алых перчатках, словно две кобры, обрушились ему на шею.

– Так отведай же той силы, над которой ты насмехаешься, Сновидец. С виду ты переполнен силой. Так используй же ее! Победи меня не словами!