Он подхватывает меня, и мы падаем на постель, просто падаем, забыв о… о чём-нибудь там.

— Лёлечка, невероятная и прекрасная Лёлечка, — слышу я.

Пытаюсь что-то сказать в ответ, не выходит. А поцеловать — выходит, и касаться, и вдыхать, и схватить, и не отпускать… даже если это — минутное и вот только сейчас.

Но почему мне кажется, что — не только сейчас? Новый мир подарил мне невероятную силу, и теперь дарит ещё и столь же невероятную любовь?

Спасибо тебе, новый мир.

29. Оля как всегда

29. Оля как всегда

Утро показалось мне добрым, очень добрым — едва ли не впервые после моего переселения в этот мир. Я не помнила, снилось ли мне что-нибудь, но ночная явь оказалась лучше любого сна. Вот честно, я до конца не верила, что наш прекрасный маг хоть как-то ответит мне, ведь раньше он держался со мной как весь такой правильный и ничего особо лишнего не позволял. Неужели… получилось?

И я чувствовала себя совершенно здоровой. Абсолютно. Полностью. Не осталось сомнений и душевной боли, а только лишь — надежда на будущее. На прекрасное будущее.

Я подскочила, огляделась — ну и хаос тут у меня! Потому что, ну, ночью чего только ни было, особенно прекрасно мы искали воды, чтобы напиться, а не было ни капли. И он звал ту воду в мой кувшин, и показывал мне, как это следует делать, говорил — это нам не очень-то легко по нашей силе, но всё возможно, потому что некроманты — самые могучие и самые умелые, и я верила ему с полуслова, вот просто верила, и всё.

Я вообще недоверчива, так сложилось. Неспроста, конечно же, но — как есть. Однако, мне и в голову не пришло его прогонять. Потому что… он великолепен, вот.

С этой мыслью и ещё с улыбкой я вновь позвала воды в кувшин, умылась, потом попробовала разгладить складки на юбке и блузке — о, получается, и воротничок сделать посвежее, как Антония делала, я видела. И получилось, всё-то мне удавалось этим утром, загляденье просто.

Дома я бы полезла в телефон — мало ли, вдруг что-нибудь написал? Здесь не было никакого телефона, поэтому я просто выбралась из комнаты — узнать новости.

— Оля встала! — обрадовалась Марфуша. — Иди завтракать! Только сначала загляни в гостиную, там тебя Алёшка дожидается.

— Какой ещё Алёшка? — не поняла я.

— Так господина нашего соседа ближний человек!

Человек Соколовского? И что ему нужно, чего нельзя было сказать мне ночью самому?

Светловолосый парень сидел на стуле — прямо, будто тот пресловутый аршин проглотил. Увидел меня — тотчас подскочил.

— Здравствуйте, Ольга Дмитриевна! А Михал Севостьяныч велел вам кланяться и передать вот это, — и он впрямь с поклоном передал мне большой конверт из плотной коричневой бумаги.

— А что он сам? — рискнула я спросить.

— Так отбыл же, вот вернулся откель там на рассвете, и отбыл, и не сказал, когда вернётся, к батюшке в столицу отбыл, чародейскими своими путями.

А потом ещё раз поклонился — и был таков.

Я же села в кресло и осмотрела конверт. Откровенно говоря, не увидела, с какой стороны его было бы проще вскрыть. И порвать не удалось. А потом догадалась — прикрыла глаза, отпустила ощущения… и увидела печать. Печать словно проступила из глубины бумаги — тонкие серебристые линии, незнакомые буквы. Вовсе не те, которые я легко читала в книгах Софьи Людвиговны, другие. Но в общем, я предположила, что там написано. Потянулась мыслью и силой, и — печать поплыла и исчезла. О как!

С каким-то непонятным предчувствием я заглянула в конверт. И что же? Там лежала очень знакомая мне синяя пластиковая папка, а в той папке — мои родные документы. И тонкий лист бумаги, исписанный чернилами мелким почерком, которого там раньше не было и быть не могло. Бумага слегка хрустела под моими пальцами, пальцы не слушались, лист выскользнул на пол… был пойман мною в полёте. Почему-то было страшно развернуть и посмотреть, что там.

Так, бояться можно до бесконечности. Поэтому — вперёд.

Дорогая Ольга Дмитриевна,

Не прошу у вас прощения за то, что случилось нынче ночью, потому что уверен — вам станет значительно лучше. Силы ваши, потерянные в стихийном выбросе, восстановятся полностью и будут подчиняться вам значительно лучше и проще. А я лишь попрошу простить меня за то, что не сказал об этом вам, полагая, что вы можете, в силу воспитания и природных ваших высочайших душевных качеств, не согласиться, если я заговорю о дружеской поддержке и восстановлении сил подобным образом.

Я буду злостным обманщиком, если скажу, что всё дело только лишь в восстановлении сил, о нет. Вы невероятны, Ольга Дмитриевна, вы поразили меня до глубины души, так говорят обычно, мне всегда казалось, что это глупости несусветные, и вот, я сам готов повторять их, потому что не могу выразиться лучше. Вас ждёт блестящая магическая карьера — после достаточного обучения, конечно же. Поезжайте к Афанасию Александровичу и отдайте ему моё письмо, он отнесётся к вам со всей добротой, свойственной его сердцу, и поможет во всём.

Увы, я не могу дольше оставаться рядом с вами, это слишком тяжёлое испытание для меня, и я уверен, что не выдержу его достойно и не смогу считаться приличным человеком ни в коей мере. С ранней юности я помолвлен с дочерью давнего друга моего отца, и дал обещание стать мужем этой, несомненно, достойной девицы, и как бы мне ни хотелось то обещание забыть, я понимаю, что делать этого не следует. Поэтому я всё же прошу прощения, если невольно внушил вам надежды, чего не должен был делать ни в коем случае.

Я желаю вам удачи и счастья. Уверен, что вы справитесь со всем, что выпадет вам, и займёте подобающее вам место — хоть в Восточно-Сибирской губернии, хоть в столице. Не вздумайте соглашаться на места гувернанток, отправляйтесь в Москву, и победите там всех.

Навечно восхищённый вами М. С.

Я подняла голову от письма… и даже не поняла, что плачу. Оля, ты дура, прекращай немедленно. Не смей реветь. Ничего не случилось. Он не обещал тебе вечной любви — ни ночью, ни до того. Ни после. Никогда. Он был вежлив, а то, что было ночью… сама же хотела, да? Не хотела — сказала бы.

Разумные мысли не желали оставаться в голове, наоборот — легко вытеснялись разными другими, и эти другие наперебой кричали, что Оля — дура, Оля снова навыдумывала себе всякого, Оля повелась на первого же встретившегося красивого мужика, и Оле теперь с того огребаться. Ну почему, почему у меня все отношения такие вот дурацкие, что дома, что здесь? Ну подумаешь, магия, а нужна она вообще, та магия?

Я даже не услышала шагов в коридоре.

— Оленька, ты чего? Плохие новости? Да плюнь и разотри.

Агафья смотрела сочувственно.

— Просто… просто так, — кивнула я. — Уже… всё в порядке. Спасибо, Агаша.

— Поесть-то приходи, каша стынет, и блинчики с вареньем!

— Да. Да, сейчас приду.

Я свернула письмо и сунула обратно в конверт. Или вовсе испепелить его? И тут я увидела ещё одну бумагу, которой там раньше не было. Достала, осмотрела. Это тоже оказался конверт — небольшой и запечатанный подобным же образом. На нём было написано тем же почерком — «Афанасию Александровичу Пуговкину в собственные руки». Это что, та самая рекомендация? Кому? Куда? Что с ней делать?

Так, потом, всё потом. Сейчас умываться и завтракать. Оля, ты у себя одна, нечего тут. В Москву — значит, в Москву. Как туда попадают? Поездом? Значит, нужно покупать билеты и собирать вещи.

Все письма были возвращены в тот самый плотный конверт, а потом я подумала, что хочу прикрыть его от любопытных, и потёрла пальцем в том месте, где была печать… Что же, волшебным образом она появилась там снова. Только написано на ней было — «Ольга Дмитриевна Филиппова».

И когда я уже допивала чай на кухне, прибежал Степан.

— Ольга Дмитриевна, там того, вас кличут.

— Кто там ещё? Скажи, пусть ждут, что-то наша Оленька прямо нарасхват, — бурчала Марфуша.