– Ну что ты. Естественно, именно этим ты и должна была заинтересоваться в первую очередь.

– Мы были знакомы раньше?

– Ни в коем случае. Подожди…

Он потер переносицу.

– Скажем так. В мои обязанности входило проследить, чтобы с тобой ничего не случилось. Видишь ли, я всего лишь исполнитель, мне и вправду мало что известно.

– Со мной что-то могло случиться?

– Что угодно. Ты была не вполне адекватна, особенно в Пскове. Постоперационный синдром. Отходняк, выражаясь более грубо.

– Как ты оказался на Летнем?

– Шел за тобой от самого дома, а когда ты остановилась, нашел способ заговорить.

– Зачем?

– Нужно было узнать твои планы. Это оказалось легко.

– Ты знал, что я позвоню тебе в Москве?

Он кивнул.

– Должна была. Но даже если бы и не позвонила, я бы не потерял тебя из виду.

Я залпом выпила свой сок.

– Ну хорошо. Теперь такой вопрос: кому это нужно? Если ты всего лишь исполнитель, то кто же организатор этого грандиозного мероприятия? Кто дергает за ниточки?

Он вздохнул.

– Аня, тебе не кажется, что ты немножко набралась штампов из детективов средней руки? Нужно быть более разборчивой в чтении…

Я невесело улыбнулась.

– Спасибо за совет, ты такой добрый сегодня, просто ужас берет. Может быть, что это и штампы, только знаешь, мне на самом деле все равно. Я должна знать, кто я! Понимаешь, должна, не может человек без этого жить!

Официантка посмотрела на нас почти испуганно. Сергей быстро встал из-за стола.

– Пойдем. Это не место для долгого разговора. Да и пирожные плохо успокаивают нервную систему. Ну, что ты сидишь? – он раздраженно на меня посмотрел.

– Иду.

3.

Так и завязались наши с ним отношения: странные, неоднозначные, неопределенные. Это не были отношения телохранителя и охраняемого субъекта, хотя ведь с формальной точки зрения мы были именно ими.

В первое время я очень хотела уйти, неважно даже куда, остаться одна, но потом поняла, в мечте этой была безнадежность. Куда бы я пошла? Нет, что-то во мне без тени сомнения знало: на улице или где-либо еще я не пропаду, но, уходя, я ведь ничего не выигрывала. След Валентины был утерян, а больше у меня ничего не было. Или я не помнила. С моей точки зрения разница была почти незаметна… Сергей был теперь единственной ниточкой, связывающей меня с остальным миром, единственным шансом на возвращение в стан нормальных среднестатических обывателей со стандартными же проблемами и неврозами… Как я этого возвращения желала – отдельная тема. Вот уж не думала, что мои мечты будут когда-нибудь столь приземленными…

И потекли-полетели мои дни, пустые и бездумные, с легким флером обреченности, и все же хорошие, чистые дни. Так я и не научилась никогда ценить время. Что ж, можно было этого ожидать.

Я жила у Сергея. У него было хорошо, правда, хорошо – тихо, легко, нетревожно. Можно было до посинения много читать, никогда не включать радио и телевизор (данные средства коммуникации я ненавидела всеми фибрами загадочной своей души), можно было пить чай, есть бутерброды (люблю я так измываться над желудком, далеко мне все-таки до гурмана), можно было отправиться однажды кататься – погода стояла теплая и сухая, самое время для загородных прогулок. Можно было даже устроить пикник, набрести на компанию сумасшедших студентов с филфака и, напившись с ними до поросячьего визга, весь вечер с умным видом рассуждать о Кастанеде, философско-сатирических сказках Виктора Пелевина и роли Есенина в русской поэзии. Можно было даже заночевать в лесу и, задыхаясь от счастья, обнаружить себя утром в холодной студенческой палатке, в теплом кольце сергеевых рук, со следами недавних горячечных поцелуев на трепещущей шее… Я не очень-то поняла, было у нас тогда с ним что-нибудь ли нет, потому что, когда он проснулся, все стало по-прежнему. Но это меня нисколько не огорчало. Меня такое положение вещей вполне устраивало…

Нельзя сказать, что бы я впала в апатию, потому что, честное слово, мне нужна была эта странная пауза, как глоток свежего воздуха после долгого бега.

И мы делали все, чтобы эта пауза принесла как можно больше положительных эмоций. И нам это даже удавалось…

Мы сидели дома, когда шел дождь, и ходили в походы, когда светило солнце. Мы вместе слушали «Сплин», «Чайф» и «Ночных Снайперов», живо обсуждая достоинства творчества данных рок-групп. Образно выражаясь, мы мастерили кораблики из разноцветной бумаги и спускали их по ручью. Корабликами были дни, ручьем наша с Сергеем жизнь. Прямые линии, если и пересекаются, то, как правило, ненадолго, но слишком неровной была здешняя координатная плоскость, да и жизни наши прямыми назвать было нельзя.

Мы много смеялись, у моего телохранителя и вроде бы даже друга оказалось на удивление хорошее чувство юмора. Мы не оставили камня на камне от существующей социальной и политической системы, мы вдвоем легко построили принципиально новую модель общественного строя, а потом с удовольствием разрушили ее к чертовой матери. Мы оба были, конечно же, анархистами в душе, но какой русский человек не является анархистом? (Смешная мысль – анархист ведь созвучно Антихристу. Это меня всегда забавляло.)

Мы вели долгие ночные разговоры на кухне и расходились по комнатам в четыре часа утра. Мы обсудили все мировые проблемы и кое-какие из личных. Мы очень многое рассказали друг другу о своей жизни – я рассказывала, естественно, про ту часть моей жизни, которую помнила. Все остальное, как и прежде, оставалось тайной, покрытой мраком.

Мы довольно хорошо узнали друг друга за это время и, как мне казалось, начали испытывать какую-то смутную привязанность, но, в конце концов, это объяснялось количеством времени, которое мы проводили вместе. Ничего похожего на любовь или влюбленность тут не было. Меня сейчас, наверное, даже тяготили бы подобные чувства.

Это было хорошее время, хотя я так и не узнала, чьим «казачком» был Сергей и кому нужна была моя мнимая безопасность (мнимая – ведь любое «негативное воздействие» могло исходить в первую очередь от меня самой. Впрочем, может быть, задачей Сергея и было не допустить такого воздействия. Защитить меня от себя самой… Не так это было глупо, как кажется на первый взгляд.). Но это время неизбежно должно было закончиться, ни походы, ни долгие душевные разговоры на кухне, ни бесконечные чаепития и совместное поедание бутербродов предотвратить этого не могло.

И поэтому я однажды сбросила с себя неяркое очарование этой жизни и просто подошла к своему другу и спутнику, к своему телохранителю, на одну ночь любовнику, я к нему просто подошла и спросила:

– А что такое Пурпурный Мир и почему его вижу я, и почему его не видят все остальные?

***

А что такое Пурпурный Мир, а почему его вижу я…

А почему его не видят все остальные?

А, может, я просто псих?

А, может, я просто другая?

А, может, ты мне все-таки расскажешь, кто я есть?

А ведь мне это надо. А я ведь без этого не могу…

Человек долго может жить без себя, но только не до бесконечности. До бесконечности жить без себя невозможно.

Может, ты мне все-таки скажешь, кто я? Я тогда в тебя, может, даже влюблюсь.

Но ты мне все-таки это скажи, ладно?

– Хорошо. Не все остальные. Кое-кто…

Ну вот, я не одна. Я не одна, есть такие же психи, как я, есть те, кто ходит чужими путями, кто забывает родные тропы ради троп иных.

Ну, конечно же. Если бы я одна – это было бы так страшно. Я бы не выдержала.

Даже недолго.

– Расскажи мне.

– Только это ты называешь его Пурпурным Миром. Вообще-то неплохое название, до тебя у данной местности названия не было.

Ну вот, я теперь останусь в веках. Забавно, забавно…

Опять кружится голова. Я псих. Острое понимание этого малозначительного факта даже не трогает душу, мне уже вообще мало что трогает душу. Обострение?