Первое: психоанализ не является самым эффективным инструментом для трансформации личности. Гораздо более радикальные перемены, и в несравненно более короткий срок, дает помещение индивида в среду определенного типа[12].
Второе: существовавшая на то время теория психоанализа не объясняла всего, что происходило с заключенными. она мало чем помогала понять, что способствует созданию «хорошей» жизни и «хорошего» человека. Используемый в должной системе координат, психоанализ многое прояснял. Применительно к явлениям, выходившим за пределы его сферы, психоанализ скорее искажал их суть.
Пускай психоанализ мог поведать о сокрытом в человеке, об истинном человеке он говорил гораздо меньше. Поясню на примере: эго никоим образом не выступало в роли жалкого прислужника при ид или суперэго человека. Некоторые люди демонстрировали поразительную силу своего «я», которая, казалось, нисколько не проистекала ни из их ид, ни из их суперэго.
На сегодня это общеизвестные истины – еще с тех пор, как Хайнц Хартманн[13] разработал концепцию автономности эго, а позже вместе с Э. Крисом[14] установил существование нейтрализованной (эго) энергии. Я не мог знать об их теоретических выкладках, позже развитых Эриксоном и Рапапортом[15], когда на себе испытывал, каково выживать в концлагерях и что там творят с личностями заключенных. Первоначальную статью о поведении в экстремальных условиях я пытался создать (или считал, что должен это делать) в рамках доступных в ту пору психоаналитических концепций, которые никак не подходили моей теме. И сами исходные данные, и их толкования упорно не желали укладываться в те теоретические рамки, в которые я пытался их впихнуть.
Подчеркну, чтобы не искажать картину: все это касалось только теории психоанализа и проистекающих из нее взглядов на личность. В реальности термин «психоанализ» предполагает как минимум три разные вещи: метод наблюдения, терапию и свод теорий, описывающих поведение человека и структуру личности. Теория личности является самым слабым звеном в данной системе и определенно нуждается в пересмотре[16]. Зато первый аспект психоанализа – метод наблюдения – более чем убедительно доказал свою ценность и больше всего помог мне. Он дал мне возможность заглянуть в бессознательное заключенных и охранников и осмыслить его. В одном случае это, судя по всему, спасло мне жизнь, а в других позволило оказать помощь товарищам по заключению.
Таким образом, концлагерь преподал мне еще два, казалось бы, противоположных урока. Во-первых, что теория психоанализа не совсем состоятельна, когда применяется вне рамок собственной практики, а практика имеет изъяны, когда используется в неподходящем для нее контексте, например применительно к формированию хорошо интегрированной личности. Во-вторых, что в подходящей обстановке практическое применение психоанализа дает бесценный результат, например через наблюдение учит понимать бессознательные мотивы поведения человека (без оценки предпочтительности поведения или адекватности личности).
Здесь, думаю, лучше всего привести еще один пример. Тестом на хорошо функционирующую и хорошо интегрированную личность считалась способность беспрепятственно выстраивать близкие отношения, любить, испытывать готовность к контакту с силами бессознательного и сублимироваться в «работе», что и было целью психоанализа. Отчужденность от других людей и эмоциональная дистанция с миром рассматривались как недостатки. Из комментариев в главе 5 по поводу группы заключенных, которых я назвал «помазанниками» и чье поведение в концлагерных условиях заслуживало всяческого восхищения, вы увидите, насколько поразили меня эти люди. При всей отчужденности от своего бессознательного, они тем не менее сохраняли себя, оставались верны своим ценностям даже перед лицом запредельных лишений, и лагерный опыт, казалось, едва ли затронул их.
Аналогичное поведение отмечалось у другой группы людей, которых, согласно теории психоанализа, следовало бы рассматривать как пребывавших в крайне невротическом, если не сказать бредовом состоянии и потому легко подверженных распаду личности, что свойственно человеку под действием стресса. Я говорю о свидетелях Иеговы – они не только показывали невероятные высоты человеческого достоинства и нравственного поведения, но и, казалось, обладали иммунитетом против тягот заключения, которые вскоре уничтожили тех, кого я и мои коллеги-психоаналитики относили к разряду очень хорошо интегрированных личностей.
Приведу другой достаточно известный пример. Я имею в виду исследование людей, воспитанных в детских домах в израильских кибуцах и получивших специфический жизненный опыт, который, согласно теории психоанализа, должен был сделать их личности очень неустойчивыми. Они были слишком отчуждены и довольно замкнуты. Психоаналитики посчитали их сильными невротиками. Однако эти же самые люди выносили жесточайшие испытания без всякого ущерба для своих личностей во время войны за независимость Израиля (1947–1949) и позже в ходе скоротечной военной кампании против Египта[17], не говоря уже о трудностях постоянного проживания в приграничных поселках, куда арабы часто устраивали набеги. Все эти люди, которым, согласно теории психоанализа, следовало иметь слабую, готовую рассыпаться личность, на деле показали себя героями, поражая силой и цельностью своих характеров[18].
Картина в отрыве от контекста
Напрашивается вопрос, почему психоанализ, доказавший свою ценность как инструмент для постижения человека и изменения его личности, так разочаровывает в других отношениях. Почему он не дает ключа к пониманию «истинной» природы людей, хотя умеет раскрыть в человеке гораздо больше, чем прочие методы? Почему, избавив некоторых от дистресса[19], дав им возможность жить более содержательной жизнью, что он сделал и для меня, психоанализ не мог помочь другим людям обрести целостность, которая позволила бы им выстоять и не сломаться в запредельно неблагоприятных ситуациях?
Потребовалось много времени, прежде чем я нашел ответы. Одна из причин состояла в том, что при своей великой способности разрешать внутренние конфликты, при своей огромной ценности как инструмента для проникновения за фасад внешнего поведения и для понимания, что происходит в самых глубинных закоулках разума, психоаналитическая терапия – в том виде, в каком она была задумана Фрейдом и практиковалась его последователями, на самом деле готова была иметь дело лишь со строго определенной социальной ситуацией. И как таковая, психоаналитическая терапия могла истолковать далеко не все аспекты человеческого разума, изменить лишь некоторые стороны личности, а также накладывала существенные ограничения на пациентов, на практиков и на саму теорию тоже.
Таким образом, психоаналитическая терапия по существу представляла собой очень специфическую среду. Она не могла служить точкой приложения рычага, который извлек бы человека из его социального окружения и явил бы нам его «истинное» лицо. Для пациента пребывать в психоаналитической среде было равносильно смене своего привычного окружения на другое, совершенно особенное. И потому изучение реакций человека в этой конкретной среде могло привести лишь к уместным здесь установкам и открытиям. Если что-либо, открытое во время психоанализа, применять без корректировки за пределами этой конкретной среды, можно запросто допустить ошибки.
Позвольте пояснить на коротком простом примере. Предположим, что двое студентов желают постичь общество, человека и его природу. Первый с этой целью берется наблюдать группу ученых исключительно в процессе их исследовательской деятельности. Скорее всего, он придет к выводу, что каждый ученый (и человек вообще) посвящает себя своим социальным задачам целиком, бескорыстно и беспрекословно, без малейшего нежелания и каких-либо опасений. Все это чтобы достичь цели, которую человек сам себе избрал, а именно служить интересам общества.
