К счастью, она и сама быстро спохватилась и убавила громкость.

– Ты что же, в самом деле, некромантка? Сильная? Что я говорю, конечно, сильная, раз лича угробила… Кто учил? – забросала меня Саманта вопросами.

Растерявшись, я сумела ответить лишь на последний.

– Никто, – в ответ на изумленный взгляд соседки лишь неловко пожала плечами. – У мамы был слабый дар воды. Она понятия не имела о некромантии. А от отца…

Я оборвала фразу на полуслове. Вовремя спохватилась, что знаю Саманту неполную неделю, а о ее одаренности так и вовсе только что услышала. Раскрывать все карты и рассказывать про бесценные записи? Не станет ли это очередной глупостью с моей стороны? Поселившись в особняке с личем, я тоже искренне радовалась и считала, что мне повезло.

Соседка не заметила моей заминки, восприняв паузу как вспышку чувствительности. Пересев ближе, она утешающе похлопала меня по руке.

– Прости, я забыла, что ты сирота. Ничего, ты сильная и смелая. Уверена, сама многому научишься, – говорила не слишком убеждённо, и я ее понимала. Освоить свой дар без поддержки наставника – или хотя бы путных заметок-инструкций – затея, обреченная на провал. Нет, мелкие фокусы я бы, может, и придумала на коленке, но высшие плетения создавались годами мастерами своего дела, магами-теоретиками, причем не одно поколение. Тот самый мелкий смерчик, который я так небрежно запустила, изобрели маги-погодники перед самым переворотом, истребившим одарённых как класс. Задача его была помочь в уборке заядлым холостякам, не терпевшим посторонних женских рук в доме, и подстраивалось небольшим изменением в структуре под любой дар.

Я покосилась на пальцы Саманты, которые уже не светились и казались совершенно обыкновенными.

Если она захочет, я могла бы ее научить.

Когда-нибудь потом.

Когда буду уверена в ней и нашей дружбе.

– Пойдем, посмотрим на стиральные машинки! – снова вскочила девушка как ни в чем не бывало. Меня поражали ее жизнерадостность и непробиваемый оптимизм. Пусть она громкая и ее много, но тактичность и понимание были Саманте не чужды. Почувствовав, что разговор свернул куда-то не туда, она мгновенно переключилась на нейтральную тему. – Никогда их не видела, только в рекламе. Заодно в очередь запишемся!

– Пойдем, конечно, – с облегчением подхватила я своевременное предложение. День клонился к обеду, а мы еще ничего толком не сделали, даже вещи не разобрали.

Некий скептический червячок в глубине души предлагал вовсе не открывать кофр. На всякий случай. Но я от него отмахнулась, все равно ничего ценного, кроме записей, там нет.

Саманта даже приняла во внимание мою фобию и не настаивала на спуске в лифте. Впрочем, лестница многоэтажки сияла чистотой, на пролетах были расставлены любовно политые цветы в горшках – похоже, дамы в свободное от сплетен время занимались садоводством в камерных масштабах.

Полуподвальное помещение для стирки закрывала массивная дверь с прослойкой из ткани. Открыв ее не без усилий, я поняла почему. Оттуда со страшной силой тянуло канализацией.

– Здесь мы вещи сушить не будем! – решительно заявила Саманта, сморщив, а после и зажав аккуратный носик.

Я с ней была полностью солидарна. Как, видимо, и остальные жильцы дома. Хоть поперек просторного помещения и натянули веревки с прищепками, ни единой тряпки на них не висело. Удовольствия мало нюхать потом эдакую вонь наверху, в квартире.

Несмотря на царящее амбре, машинки меня впечатлили. Махины почти в мой рост, с круглым люком, как окна у кораблей, с обилием кнопочек и рычажков, они казались дальними родственниками авто. Такие же сложные и непонятные! Одна из них натужно вибрировала, так, что подрагивал пол под ногами, а внутри, за вогнутым стеклом, виднелись вращающиеся в пене неопределимые детали одежды.

Мелькнула мысль отнести сюда прокопченный костюм, но тут же сгинула. Боюсь, такая обработка не пойдет на пользу деликатной шерсти. Придется отстирывать вручную.

Вернувшись наверх, в квартиру, мы с Самантой разошлись по комнатам. Не знаю, чем занялась она, я же раскрыла-таки кофр, и решительно принялась перекладывать немногочисленные вещи в шкаф. Второй раз за неделю!

Питомцы, уже освоившиеся за время моего отсутствия, с любопытством полезли в освободившийся саквояж. Особенно старался Шейд. Его почему-то особо заинтересовала подкладка из прочного водонепроницаемого шелка. Кофр был старый, наверное, даже старше меня. Матушка говорила, что приехала с ним в Сен-Саммерс. До того, вполне вероятно, он принадлежал ее родителям, поскольку таких прочных и надежных монстров можно увидеть разве что в первом классе. У нас, работяг, все больше плетенки или сумки на колесиках. При переезде в другой дом или город использовали коробки и ящики. А такие вот солидные кофры, только куда новее и менее обшарпанные, предпочитали богатеи из элиты.

В тишине раздался оглушительный треск рвущейся ткани. Ругательства, выученные мной тишком от маменьки, застряли в горле, стоило мне заглянуть в кофр.

Кот не просто резвился. Он целенаправленно вскрывал определенный угол чемодана, и теперь, когда у него это наконец-то получилось, старательно вытаскивал из-под подкладки невесть как поместившуюся там стопку пожелтевших конвертов. Они были перевязаны тонкой волосатой веревочкой, вот за нее-то Шейд и тянул, пытаясь продернуть все бумаги разом в небольшую разодранную щель.

– Что это? – растерянно пробормотала я вслух, не слишком надеясь на ответ. – И откуда оно тут?

Бумага выглядела старой, видавшей виды и годы. Ни адреса, ни марок, ни штампов я на конвертах не заметила. Похоже, они использовались просто для надежного хранения писем. Матушка так складывала счета, чтобы не потерять, и подписывала их по месяцам.

Тем временем, пока я пребывала в прострации, бечевка поддалась кошачьим усилиям. Конверты рассыпались, кроме одного, что зацепился за выпущенный коготь. Шейд перепугался, затряс лапой, стараясь освободиться от неожиданного украшения, бумага треснула и расползлась ошметками.

Вопрос, читать чужую корреспонденцию или нет, отпал сам собой. Лист неведомым образом оказался в моих руках, и я вчиталась в неровные прыгающие строчки:

«Милая моя Патрисия. Знаю, что не имею права умолять тебя о возвращении, но тоска по тебе с каждым днем все сильнее».

Буквы поплыли перед глазами. Усилием воли собрав их в кучу, я нашла взглядом подпись.

«Всегда твой. Н».

И дата.

Характерные завитки на прописной букве меня добили. Листок выпал из ослабевших пальцев, спланировал на кота, который скрылся в прорехе по самое некуда и чем-то там деловито шуршал. Кажется, вытаскивал следующую партию писем.

Я уселась на удачно подвернувшуюся кровать и бездумно проследила за раздраженно метущимся туда-сюда пушистым черным хвостом. Довольный собой донельзя Шейд пятился наружу, намертво вцепившись в бечёвку и таща за собой очередную стопку.

Эти письма маменька явно хранила до самой смерти. И вряд ли уничтожила хоть одно.

Только вот даты не сходились.

По ее словам, отец мой погиб в пожаре до моего рождения. А судя по почерку, идентичному тому, в который я несколько месяцев вглядывалась, тщательно перепечатывая каждую запятую из записных книжек, он был очень даже жив все эти годы. Мало того, писал маме письма, полные заверений в искренней любви и раскаянии.

В чем именно он раскаивался, я из двух строчек не поняла и не была уверена, что хочу знать. По крайней мере, не прямо сейчас. Меня оглушило и ошарашило, весь привычный мир накренился и обрушился на голову, погребая разум под обломками.

Жив ли отец до сих пор? Письма матушке перестали приходить за несколько месяцев до ее смерти. Не связано ли это? Возможно ли, что, лишившись единственного источника новостей о любимом мужчине, она просто зачахла от тоски? Недаром не помогли даже дорогущие лекарства, которые врач Сен-Саммерса выписал из столицы по моему настоянию. Мама попросту угасла за считанные дни.

Получается, я осиротела дважды, не подозревая об этом?