Выяснить, кто был соседкой Элисабет, пока та жила в Акранесе, оказалось несложно. Вариант был только один: Соульвейг Сигюрдардоттир, которая прожила в одном и том же доме на Кроукатун сорок лет. Сейчас ей было восемьдесят шесть лет, и она проживала в доме престарелых «Хёвди». Когда Эльма пришла поговорить с ней, она сидела на скамейке в саду, закрыв глаза. Ее трость стояла прислоненная к скамейке, а на голове у женщины был синий платок, подвязанный под подбородком. Сотрудница дома престарелых – молодая девчонка с сережкой в носу и глазами, подведенными черным, указала на нее Эльме, когда та вошла и осведомилась о Соульвейг. «Она всегда вон там на улице», – ответила девчонка. В ее голосе сквозила усталость.

Эльма неторопливо подошла к Соульвейг. Пожилая женщина подставляла лицо пасмурному небу, словно ожидая, что с минуты на минуту на нем проглянет луч солнца. На ней была светло-коричневая куртка из тонкого материала, а поверх обуви какие-то бахилы. Эльма села рядом с женщиной и покашляла, но та не обернулась.

– Соульвейг?

Женщина открыла глаза и посмотрела на Эльму. Глаза были прищурены, и она долго-долго смотрела на собеседницу и лишь потом ответила тоненьким голосом:

– Да, это я.

– Меня зовут Эльма, я из полиции, – сказала Эльма. – Скажите, пожалуйста, не могла бы я задать вам несколько вопросов?

Старушка тихонько засмеялась:

– Полиция мне будет вопросы задавать? Да, конечно, пожалуйста.

Эльма улыбнулась:

– Вы жили на Кроукатун, так?

– Большую часть жизни. А вам это зачем?

– Вы помните девочку по имени Элисабет? Она жила там в детстве. Ее мать звали Хатла.

– Конечно помню – и Бету, и Хатлу. Бета меня иногда навещает. – Соульвейг улыбнулась.

– А недавно она приходила?

По небу вблизи от них пролетела стая чаек, и до собеседниц донесся отзвук их назойливых криков. Этот шум отвлек пожилую женщину, и Эльме пришлось повторить свой вопрос.

– Кто недавно приходил? Ах, Бета? Бету я помню. Она много лет жила по соседству. Я за ней, болезной, приглядывала.

– Вы за ней приглядывали?

– Кормила ее. Смотрела за ней, следила, чтобы у нее одежда была чистая. – Руки Соульвейг были покрыты рябыми пятнами. Кожа на них свисала. Эльме на миг захотелось погладить эти морщинистые ладони.

– А почему за ней приглядывали вы? Где была ее мама?

– Хатла никому не желала зла, но в жизни справедливости нет. Одни люди слабее, чем другие. – Соульвейг не стала объяснять, что она имела в виду. Да этого и не нужно было. Судя по тому, что Эльма слышала раньше, у Хатлы были проблемы с алкоголем. Стая чаек голосила все громче. Очевидно, птицы нашли на берегу что-нибудь съедобное.

– Вы не помните, у Элисабет были подруги?

Соульвейг принялась отвечать обстоятельно. Говорила она медленно, размеренно:

– Она играла с Сарой, дочерью Аусы и Хендрика. Сара была единственной, кто на моей памяти приходил к ней в гости. А потом она пропала, Сара-то, и это было большое горе.

– Вы не помните, к ней не приходила девочка по имени Магнея?

Соульвейг помотала головой:

– Нет, никакой Магнеи не помню. Кто это? Я даже, что вчера делала, и то не помню… А вот Сару помню. Милая девочка. Такая застенчивая, но жутко милая.

Они немного помолчали. Соульвейг откинулась на спинку скамейки и закрыла глаза с блаженным видом. Эльма уже подумала, что та заснула, как старушка снова заговорила:

– Она ее оттащила. Ауса однажды утром просто пришла и оттащила ее. Я это из окна видела. Рано поутру это было. Сара направлялась к Бете, а Ауса пришла и ее, ревущую, увела.

– А вы знаете почему?

– Нет, но о Хатле в городе шла дурная слава. К ней часто народ ходил. Городские неудачники. Бессчастные, больные. Наверное, Аусе не хотелось, чтобы ее дочка в таком доме бывала, – сказала Соульвейг. – Иногда Элисабет ко мне прибегала ночевать, когда у нее дома что-нибудь творилось, а иногда нет. Тогда я все думала сходить к ним и забрать ее, но так и не собралась.

– По-вашему, безопасности Элисабет у нее дома что-нибудь угрожало?

Соульвейг замолчала, по-видимому, соображая.

– Однажды я увидела ее в саду. В руках у нее была палка, а перед ней птица. Птица где-то покалечилась, она двигалась, но явно мучилась. Элисабет какое-то время на нее смотрела, а потом как ударит. И еще раз, и еще. Я помню, что тогда подумала: это она для того, чтобы прекратить ее страдания. Наверное, она у котяры какого-нибудь в когтях побывала, и Элисабет ее нашла в таком состоянии. Но ее лицо ничего не выражало. – На лице Соульвейг отразилась боль. – Не знаю, что творилось, когда она была у себя дома, а там попойка и дым коромыслом. Но я заметила, что ребенок изменился. Глаза стали другие. Радость исчезла – но девочка была по-прежнему красивой. И никто ничего не заметил, кроме меня.

– Что заметил?

Соульвейг потеребила полу своей куртки и продолжила:

– На нее так много обрушилось. Сперва ее папа, потом братик, потом подруга. Наверное, не стоит удивляться, что она изменилась и чувства исчезли. Что что-то надломилось.

– А вы никогда не подозревали, что у себя дома она могла подвергаться насилию?

– Насилию? – Соульвейг нахмурилась. – Да что вы говорите? На это что-нибудь указывает?

– Я просто рассматриваю такую возможность. Там же столько всего происходило: незнакомые люди, пьянство и даже еще что-то. Можно ли гарантировать, что там она была в безопасности?

Соульвейг стало трудно дышать. Она издала тихий стон и принялась шумно вдыхать и выдыхать через нос.

– Девочка ненаглядная, – наконец сказала она. – Вот тут уж я не знаю. Я помню, что иногда ко мне приходили мысли о таком, но такому ведь просто не хочешь верить. Я и не хотела верить.

– Вы можете указать мне на кого-нибудь из тех, кто ходил в гости к Хатле?

– Кого-нибудь из тех, говорите… – Соульвейг хлюпнула носом и смахнула слезу. – Я вам вот что скажу: такие долго не живут. Туда часто Стьяуни ходил, так он несколько лет назад помер. Спился. А еще была Бинна – так она с собой покончила. Я их всех не помню, но, по-моему, Рунар туда тоже захаживал. Он еще жив. Попробуйте-ка с ним поговорить.

– Вы помните, какое у него полное имя?

– Нет. Но он уже много лет работает мусорщиком. Он порой заглядывал ко мне, пока я еще жила дома. А это… – Она махнула рукой в сторону бело-синего здания. – Это никогда не будет «дома». Это не дом, а так – место пребывания. Жду не дождусь когда отсюда съеду. – Соульвейг улыбнулась и посмотрела решительным взглядом на Эльму, которая решила, что пора заканчивать разговор и дать собеседнице отдохнуть. И все-таки ей хотелось получить ответ на один вопрос.

– Вы помните, когда в последний раз видели Элисабет?

– Мне кажется, что как будто вчера, но это ведь могло быть и много месяцев и даже лет назад. Я старые времена лучше помню. Они передо мной стоят как живые. А все остальное – как в тумане. – Соульвейг улыбнулась, как бы извиняясь.

– Ну, ладно, не буду вас сегодня больше беспокоить, большое спасибо за беседу. – Эльма встала.

– Передавайте привет моей Бете, – сказала Соульвейг на прощание.

Эльма кивнула. Она решила не рассказывать о том, что случилось с Элисабет. Ей не хотелось волновать старую женщину, к тому же она сомневалась, что та будет помнить это дольше, чем до конца дня.

– Хорошая сегодня погода, – произнесла она вместо того и распрощалась.

– Пошли! – сказала Адальхейдюр, едва Эльма переступила порог дома. – Посмотри, что я нашла.

Эльма послушно проследовала за ней в гараж.

– Я полезла на чердак, чтобы поискать коробки с елочными игрушками. Я папу твоего просила-просила принести их, но ты же знаешь, какой он, – продолжила Адальхейдюр и фыркнула. Однако Эльма уловила в ее голосе теплоту. Ее родители познакомились еще детьми. Они вместе учились в Детской школе Акранеса, которая сейчас носила название Бреккюбайской школы. Эльме часто приходилось слушать, как они ворчат друг на друга, – но злости за этим не стояло, скорее дружеские подначки двоих, которые слишком хорошо знают друг друга.