Смутилась, припрятала, но домой отнесла и отдала мужу. Ещё по дороге ко мне прибился кусок алюминия размером с грецкий орех – урожайный был день, – его тоже отдала.

Муж, надо признать, вообще не удивился, всё-таки болеет женщина, мало ли. Похвалил, железо прибрал.

А потом Арсений в очередной раз попытался украсть очки. Таскает он их чрезвычайно ловко, прямо из футляра, не успеешь оглянуться, как уже несёт во рту прятать. И я хотела было рявкнуть, а потом вспомнила свой сегодняшний демарш, да и не стала, потому что кто бы говорил, есть в кого ребёнку сорокой быть.

3

Столь тяжким был последний месяц, что хочется чуда, всё равно какого – ханукального, йольского, рождественского, новогоднего, – только бы кто-нибудь дал покоя и безопасности, что в моём случае означает «чемодан денег и спокойно поработать». Всё-таки страшная была игрушка тамагочи: лежит забытая в темноте и орёт: «Покорми меня, поиграй со мной, обними меня!», а никто не приходит, и батарейка садится.

Земля норовит ускользнуть из-под ног по совершенно техническим причинам: то голова кружится, то тапочки разваливаются прямо на ноге, то палец ушибла. И недавно, спускаясь по лестнице, поймала себя на тоскливом: «Так, соберись. Сосредоточься и пройди, чтобы никто не заметил». И настолько меня поразил этот привычный приказ и привычная же тревога, что я остановилась, села на ступеньку и дала себе время опомниться.

Потому что, алё, для кого мы собрались имитировать нормальность и благополучие? Толпе папарацци? Они у меня только виртуальные. Французскому мальчишке, грубо крашеному в жёлтый? Так он давно переехал. Толстому торговцу из соседней лавочки, с которым я иногда здороваюсь? Для него я прекрасна по факту своего пола, а сам он точно не моя целевая аудитория.

А уж самой себе я точно не хочу ничего доказывать, и поэтому пойду, как сумею – нетвёрдо, ощупывая землю через гибкую подошву, медленно и неровно буду идти, пока не вернётся ко мне чувство равновесия.

А если оно не вернётся, то и незачем. Земля всегда была слишком быстра для меня, я не умею забыть, что она на огромной скорости несётся в чёрном и безвоздушном – и какие претензии могут быть к моей устойчивости в такой ситуации.

А на Ротшильд вдруг оказалось, что город печально вздохнул и подстроился под мой увечный ритм, и всю дорогу меня сопровождала зелёная волна – когда на каждом перекрёстке зелёный зажигался, ровно, когда я подходила.

Двигайся в своём ритме, сказали бы коучи. Не имитируй, тебя и так любят – говорю я.

4

Я, оказывается, не спускалась к морю с октября, мимо проходила, а так, чтобы сесть на берегу и посмотреть, как солнце падает в воду – нет. Сначала болела, потом уезжала, потом снова болела, потом работала. А теперь вот сижу, трогаю сероватый пудровый песок, думаю, понятное дело, о себе. И ещё о том, как время медленно целует красавиц в глаза, в подбородок, в шею, и под сухими губами они осыпаются, как песочные замки Гауди – почти незаметно, неотвратимо. И это красавицы, а я просто превращусь в кучу строительного мусора, в которой хорошо если останется прохладное сердце, непременно хрустальное, умеющее так красиво светить, что его всё ещё стоит искать.

А ведь завтра март, такой месяц, когда со мной происходит всё хорошее, что должно случаться с женщиной, даже если она плохо вела себя весь остальной год. Прошлый март у меня украли, а в этот раз есть некоторая надежда, потому что декабрь сравнял развалины с землёй и должно же поверх этого что-нибудь, если не прорасти, то быть построено. Меня всегда это выручало: если ты не умираешь прямо сейчас, то придётся как-нибудь жить?

Отдельно мне нравится мода на слово «выгорание», которым хвастают буквально все. Но тут такое дело: чтобы что-нибудь выгорело, оно ведь сначала должно полыхнуть. А большинству из нас грозит максимум истлевание, когда лежишь сырой тряпочкой и подгниваешь снизу.

Я тут недавно узнала – в декабре, а как же, – что главное оружие смерти не коса, а энтропия. Когда разрушение накапливается, а ты с ним ничего не делаешь. Зуб скрошился, на стене трещина, слой жира за плитой, болит в боку, долг растёт, документы не сделаны, дырочка не заштопана, шарик под кожей увеличивается, мужчина приходит домой всё позже, морщина пусть останется, сколько можно их убирать, с работой как-нибудь так, и если вы думаете, что этот список заканчивается, то нет, так можно на две страницы. И нескоро, но обязательно, какая-нибудь из трещин и потёртостей всё-таки надломится или прорвётся, ты помчишься чинить, а опереться уже не на что, всюду истлело.

Вот где ужас-то. А вы говорите – выгорание. Ха.

Но тем не менее, март, и прожить его нужно так, чтобы было, как раньше, когда все были живые – для этого солнце всё-таки упало в воду, в парке Сюзан Даляль расцвёл первый цветок апельсина и пахнет в сумерках сумасшедшей любовью.

Прогулка с лишним весом

1

Вышли с мужем погулять, он с удовольствием поглядывает на наше отражение в витринах и вдруг говорит:

– Чем дальше с возрастом, тем больше мы похожи на Винни Пуха и Пятачка.

– Я всё понимаю, но не думала, что ты так прямо назовёшь меня старой свиньёй.

Он, конечно: «Я хотел сказать – маленький молочный поросёночек…», но поздно.

Говорим о причудах женской самооценки, когда человек с очевидными… ммм… особенностями фигуры переживает о каких-то совсем других и явно незначительных вещах.

Собираюсь привести себя в качестве положительного примера:

– Вот у меня же ноги не кривые, да?

Муж, чувствуя подвох, пытается его обойти и с маху запутывается:

– Но я влюбился именно в твою походку!

– В смысле?! Типа кривые?!

– Пластика, пластика такая особенная…

Но поздно.

Просыпаюсь на третий день после прививки и обнаруживаю некоторый отёк подбородка. В ужасе говорю: «Смотри, смотри, ряшка опухла, вот видишь тут лимфоузлы, кажется, вчера у меня не было такого…» И ловлю в зеркале взгляд…

Ну вот как мы смотрим на певца Андрея Г. Он считает, что заболел необъяснимой смертельной болезнью, которая состарила его лицо, а все вокруг думают, что это просто возраст. Чувак, это жизнь так выглядит.

Через мгновение муж, конечно, изменил выражение физиономии на умеренно-встревоженное, но поздно, поздно.

2

По большим семейным праздникам мы едим пиццу. Не то, чтобы в другое время голодаем, просто нет счастья во всяких стейках, а в фастфуде есть, но часто его нельзя, поэтому нормально в светлый день собраться, выйти за угол и нажраться чего-нибудь такого. Я бы вообще в макдачную пошла, но есть извращения, которым лучше предаваться в одиночестве: на словах-то мужчины все толерантные, а потом однажды увидит, как ты раззявилась на гамбургер, поскучнеет и уйдёт искать чистую девочку, которая в белом платье танцует под дождём и тем сыта (ловит капельки ртом, стараясь не клацать зубами, и думает, когда же он отвернётся, чтобы ей хоть пельменей где перехватить). Муж уже привычен ко многому, но всё-таки надо как-то поберечь, поэтому пицца.

Я пока удалилась ловить покемонов, а он пошёл заказывать. Возвращается и говорит:

– Среднюю взял. Вообще хотел большую, но парень посмотрел на нас и сказал, что большую нам много.

После этих слов я зарыдала и упала на асфальт, колотя себя кулаками по лицу, но это всё внутри, в душé, а вслух сказала:

– Это потому, что я жирная, да?

– Наоборот, потому что ты маленькая, нам вдвоём столько не осилить.

Какая жалкая утешительная фигня. Всем же всё ясно, ну.

Хотя, конечно, от угла зрения зависит не то что многое, а совсем всё. Идём мы как-то с подругой Анной по Ротшильд и видим на рекламном столбе движущуюся фигурку аиста.

– Милая какая реклама, – говорю я. – Аист в гнезде птенчиков высиживает, видать репродуктивного центра какого.