– А царя нет, – просто сказал я. Все равно об этом пришлось бы когда-то говорить. – Царь отрекся от престола сразу после окончания вот этой войны.

– Как отрекся? – закричал капитан. – Этого не может быть! Вы обманули меня, вы русский революционер и я, столбовой дворянин, у себя приютил революционера.

– Николай Иванович, я не революционер, – стал объяснять я. – Я даже могу вам сказать, что и в 1961 году русские офицеры носят такие же погоны, как у вас. Просто у нас нет флигель-адьютантов, а чин капитана соответствует чину майора и на погонах два просвета и одна большая звездочка.

– А сколько звездочек у подполковника? – сразу появился военный интерес моего слушателя.

– Две звездочки, – сказал я, – а у полковника – три. И у генералов погоны с золотым шитьем в виде зигзага.

– А как с дворянским вопросом? Как с вопросом землевладения? – посыпались самые насущные вопросы.

Мне приходилось любыми способами уходить в сторону от этих вопросов и переходить к технике, потому что любое слово о переменах в России сразу покажет, что революционеры разделили все население России на врагов, которые подлежат обязательному уничтожению, сочувствующих врагам и прочих, чье нахождение на территории России крайне нежелательно. Рассказывать об этом, все равно, что заранее морально уничтожать русских людей, которые находятся на войне и еще не знают, какая кровавая судьба им уготована.

Я лежал и молчал, как будто я уснул и думал, что все революционеры – это кровожадные ацтеки и индейцы майя, которые готовы пролить реки крови для собственного счастья…

Глава 7

Николай Иванович заручился поддержкой военного агента графа Игнатьева и мое прошение о принятии на службу волонтером-пилотом пошло по инстанциям в министерстве обороны Франции. Французская бюрократия оказалась несколько короче нашей, и я быстро получил назначение в одну и авиационных эскадрилий.

В эскадрилью я пришел как готовый пилот, и сразу был подвергнут летному испытанию. Я не буду описывать самолет «Ньюпор», это все равно, что описывать отличия «харлея» от велосипеда 1945 года выпуска.

Я только попросил показать, как заводится двигатель. Оказалось, что очень просто. Когда помощник раскручивает винт, нужно нажать кнопку замыкания магнето и толкнуть вперед сектор газа. Какая-то аналогия с простейшим лодочным мотором. Также дергаешь веревочку, чтобы раскрутить маховик и магнето начало вырабатывать искру, и в этот момент нужно открыть дроссельную заслонку для увеличения подачи топлива. Мотор чихает и заводится.

С мотором работает моторист. Летчик только летает. Панель приборов никакая. Датчик уровня топлива, датчик уровня масла. Все. Остальное определяется на глазок. Да, есть еще воздушная заслонка, чтобы увеличивать или уменьшать поток воздуха на двигатель. Я заглянул во все уголки самолета, чтобы представлять себе систему управления и поразился тому, насколько там много деревянных деталей и насколько же непрочна эта конструкция, обтянутая перкалем. Перкаль – это хлопчатобумажная ткань повышенной прочности из некрученых нитей. Тонкая, но, в то же время, плотная. Авиационный перкаль пропитывался различными лаками для придания крепости.

Что меня еще поразило, так это отсутствие привязных ремней. Я слышал, что во время вынужденных пируэтов в воздухе некоторые летчики просто выпадали из своей кабины. Отдельные из них успевали зацепиться за что-то, добраться до рычага управления, выровнять самолет и спастись, но некоторые летчики просто падали вниз.

Я походил по ангару и нашел веревку, которой и привязал себя к простенькому сиденью для пилота. Интересно, не оторвется ли кресло вместе со мной. А, будь, что будет. Все равно, парашюта нет, а я не любитель прыгать с парашютом. За бутылку помощник инструктора в аэроклубе поставил галочку, что я совершил один прыжок. Я же не парашютист, а летчик.

С рулежкой по аэродрому я справился успешно, посмотрел на «колбасу» (полосатый матерчатый конус, подвешенный на шесте, ветер наполняет его и разворачивает в соответствующую сторону) и пошел на взлет. Скорость была небольшая, но самолет легко взлетел, едва я взял ручку на себя.

Я быстро нашел точку равновесия как на велосипеде и полетел ровно, не рыская. Легкий самолетик подбрасывало на воздушных потоках, но мотор работал ровно и самолет слушался руля. Я помахал крыльями, сделал маленькую «коробочку» и вдруг свалился в «штопор». Этого я просто не ожидал, и мои судорожные движения делали «штопор» более крутым. Где-то в подкорке пронеслись слова инструктора: «если самолет не слушается, перестань им управлять, он сам полетит так, как ему надо». Я убрал ноги с педалей и отпустил рычаг управления. О, чудо! Самолет сам вышел из штопора и перешел в горизонтальный полет. Не хило. Я снова набрал высоту, разогнал самолет на снижении и попробовал сделать полупетлю. Получилось. И я удержался в кресле, то есть кресло с веревкой удержали меня. Нужно найти какой-то широкий ремень, потому что веревка слишком больно врезалась в меня. Я достаточно легко и плавно приземлился, и подрулил к штабному домику.

Командир эскадрильи подошел, посмотрел на меня и сказал:

– Летчика определяет его полет, а не бумажка, где написано, что он пилот. Все видели ваш полет, и все могут подтвердить высокий класс подготовки. От имени командования Франции я вручаю вам знак пилота нашей эскадрильи и белый шарф. Добро пожаловать в строй, мой мальчик.

Приятна такая оценка моих летных достижений, но я еще не был в бою. Как я там поведу себя? Смогу ли перебороть себя и вступить в схватку с врагом?

В 1915 году на самолеты уже начали устанавливать пулеметы Льюиса, и был сделан синхронизатор, чтобы выстрел происходил в момент, когда лопасть винта открывала ось ствола пулемета. Мы тренировались в стрельбе из пулемета с рук по привязанному на веревке тряпичному шару, стараясь почувствовать пулемет. Сделали и тренажер. На доску закрепили пулемет. На доске лежит пилот. Два человека двигают в разные стороны конец доски, создавая иллюзию полета, а пилот должен поразить одиночно висящий тряпичный шар. Упражнение трудное, но нужное для воздушного боя.

Каких-то прицельных приспособлений авиационного типа не было, но я определил параллель от прицельной линии пулемета по линии от моих глаз до ветрозащитного щитка. Там я краской нарисовал несколько концентрических кругов с перекрестием. То есть я, сидя в самолете и глядя в нарисованный круг, знал, куда направлен ствол пулемета, и мог стрелять достаточно прицельно.

Сравнительно быстро я научился стрелять и из выданного мне револьвера «лебель». Это тоже оружие летчика. Когда кончатся патроны в пулемете, семь патронов в нагане могут помочь добиться победы.

Глава 8

Ночь перед первым боем. Об этих ночах много написано. И возвышенного. И не возвышенного. Кто-то пишет письма. Кто-то сочиняет стихи, а потом, если поэт погибает, эти незатейливые стишки объявляются феноменом современной поэзии, все композиторы перекладывают их на музыку в виде томных романсов или задушевных песен. Правильно кто-то говорил, не помню точно кто, но что при жизни человеку трудно добиться известности и что у себя дома всегда с открытыми ртами слушают иностранцев.

Честно говоря, и у меня перед первым боем было такое же ощущение как перед операцией по удалению аппендицита. Вот придут санитары, сделают успокоительный укол, голого положат на каталку, накроют простыней и повезут в операционный блок. Там обмажут йодом, обколют новокаином и разрежут, рассказывая тебе анекдоты о том, почему в парикмахерских кошки терпеливо сидят около каждого мастера.

– И почему? – спрашиваешь ты.

– Сидят и ждут, когда на пол упадет свеженькое ухо или нос, ха-ха, – рассказывают тебе концовку.

Потом человек засыпает и неизвестно, проснется он или нет. Так и бой: неизвестно, вернется человек из боя или нет.