Ваня уложил мать на диван и укрыл ей ноги пледом.

– Откуда он? – спросила Ася.

– Не знаю. Его Филипп Филиппыч привел. Его какой-то кореш.

– Ты потянулся к нему, сынок. Поберегись. Он горячий.

– Да и я не из снега, – Ваня привык к тому, что мать, хотя и помешалась на религиозной почве, обладала чудесной проницательностью, и в ее путаных суждениях, бывало, проступал внезапный светящийся пророческий смысл.

Уходя, прощаясь, Башлыков оставил ему надежду:

– Ты мне приглянулся, юноша. Хочешь поработать?

Научу покрепче стоять на земле.

– Хочу, – улыбнулся Ваня. – Научите. А то я все время падаю.

– Жди звонка.

Ждать было легче, чем догонять. В глубине Ваниного оглашенного, расщепленного сознания замаячила радужная точка.

* * *

Башлыков поехал домой, где его поджидала с горячим ужином маруха Людмила Васильевна. Она жила у него безвылазно второй месяц, чему он каждый день заново удивлялся. После неудачного покушения на Благовестова у него был короткий период депрессии, и она этим воспользовалась, чтобы внедриться в квартиру.

– Ты опять здесь? – удивился он и в этот раз. – Любопытно, откуда у тебя ключи?

– Я вам, Гриша, котлет нажарила с картошкой и с луком, как вы любите.

– Нет, ты ответь, откуда у тебя ключ от квартиры?

– Вы сами дали. Разве забыли?

В коротком домашнем халатике, без грима, она так забавно изображала оскорбленную невинность, что хотелось схватить ее в охапку и, к черту котлеты, немедленно утащить в постель. Башлыков осуждал себя за такие импульсивные, неприличные желания.

Он умял целую сковородку картошки и с пяток котлет, выпил несколько чашек чаю с медом, а маруха Людмила Васильевна сидела напротив, скрестив руки на груди, и с явным удовольствием продолжала играть роль скромной деревенской дурочки.

– Хорошо, – сказал Башлыков. – Допустим, я дал тебе ключи. Хотя это надо еще уточнить. Но почему, когда бы я ни вернулся, ты уже здесь? У тебя что, никаких других дел больше нету? Ты кем себя вообразила?

Постоянной любовницей, что ли?

– Вы бываете удивительно бессердечным, Григорий Донатович.

– Понимаю, тебе тут неплохо. Пригрелась, как кошка у печи. Но сколько же это может продолжаться?

– Пока не выгоните.

– Так я уже сто раз тебя выгонял, а ты все возвращаешься.

– Вы понарошку выгоняли. На самом деле я вам необходима.

– Как это?

– Ну ты же зверь, Гриша, тебе постоянно нужна баба. Потом надо кому-то тебя обстирывать, готовить еду.

Вот я и пригодилась. Поищи другую такую безответную, покладистую дуру. Ты и не заметил, как влюбился.

– Почему ты думаешь, что влюбился?

– По глазам вижу. Они у тебя ненасытные.

После ужина Башлыков позволил себе выкурить сигарету.

– Надеюсь, ты это не всерьез, Людмила Васильевна.

Как может нормальный мужчина полюбить женщину твоей профессии? Это же чепуха.

– Какой же ты нормальный? Нормальные пашут землю или торгуют недвижимостью, а ты за людьми гоняешься. Я ведь тоже невинная жертва на твоем пути.

Башлыков опасался, что отчасти она права. Он незаметно привык, пристрастился к ее необременительному присутствию, и ему были по душе все эти домашние милые сценки, которые она с таким вкусом разыгрывала.

Но это было опасно. Это грозило потерей бдительности.

Мужчину, упрямо идущего к цели, пустые житейские привязанности только сбивают с толку. В час битвы, как в час скорби, воин не нуждается в том, чтобы цепляться памятью за живые болотные огоньки счастья. Непобедим лишь тот, кто выжжен дотла. Вспомни про Бову, Башлыков, которому не горой снесли голову – соломиной.

– На ночь глядя тебе, конечно, идти некуда, – сказал он раздраженно, – а утром выметайся отсюда.

И ключ верни, надо же, взяла какую моду: ей слово, она – десять.

– Ну и сиди, как индюк надутый, – беззаботно отозвалась Людмила Васильевна. – А я пойду "Санта-Барбару" глядеть.

С тяжким вздохом Башлыков дотянулся до телефона и позвонил Серго. Три дня он уже не объявлялся шефу и ожидал нахлобучки, но Серго был необыкновенно приветлив:

– Ты куда-то пропал, Гриша. Я уж заволновался, не захворал ли?

– Нет, я здоров.

– Не знаешь, где Крест?

– На даче сидит вторую неделю, я же докладывал.

– Ты бы подскочил утречком, надо кое-что обсудить.

– Слушаюсь, хозяин.

Башлыков закурил вторую сигарету, хотя это был перебор, и задумался вот о чем. Благовестова не удалось убрать с первой попытки, следовательно, ему благоприятствовала судьба. Башлыкову трудно было представить, чтобы старый дьявол, взлетя под небеса в раскаленной железной капсуле, остался цел. Тем не менее это случилось. Получалось, что Башлыков подрядился укоротить не только земных злодеев, но вступил в схватку с какой-то мистической, потусторонней силой, в которую не верил. Он не верил, а она тут как тут. Троих мужиков и крепкую женщину расплющило, как тараканов, а глумливого старичка эта самая неведомая сила лишь вознесла в чугунный ад, попугала и аккуратно расположила на травке, как на отдых. Теперь он заново, еще крепче плетет свои сети, которыми душит страну. Пусть Благовестов не один, у него есть подельщики, но сколько их? Десяток, сотня, пара тысяч? В масштабах мира – сущий пустяк, горстка малиновых клопов, всех можно пересчитать, все известны, никто давно не прячется, блудпивые, ожиревшие хари у всех на виду и на слуху.

И все же. Чем объяснить, что кучка прохвостов сумела высосать кровь из миллионов людей, ограбить, превратить в скотов и теперь, не насытясь, зловещей коричневой плесенью поползла на Запад, пересекла океан, где их еще не признали, где люди так же слепы, как слепы были в России пять лет назад, и где их пещерную ненасытность принимают за здоровый аппетит освободившихся от ига коммунизма собратьев. Чем объяснить их триумф, кроме покровительства иной, нездешней силы?

Впору было отлить из серебряной ложки серебряную пулю и пустить ее Елизару в лоб, чтобы убедиться, не оборотень ли он.

Сбросив наваждение, Башлыков пошел в комнату, где Людмила Васильевна, уютно свернувшись в кресле, наслаждалась любовными приключениями американских дебилов.

– Хочешь лечь? – спросила она.

– Как ты можешь смотреть эту заразу?

– Мне нравится. Они все такие красивые. Погляди, какая кухня!

– Ты хотела бы так жить?

Людмила Васильевна покосилась из кресла невинным оком:

– Ты сегодня какой-то особенно злой. Боюсь отвечать.

– Выключи немедленно.

Маруха погасила экран, нажав кнопку на своем пульте, и спокойно ждала дальнейших указаний. Башлыков лежал поперек кровати, лениво почесывая живот.

– Раздеваться? – пискнула она. – Папочка готов к расслабухе?

– А что ты еще умеешь? Чему еще научилась в жизни?

– А что еще нужно? Я умею любить и хорошая хозяйка. Смешно требовать от женщины большего.

– Любить ты не умеешь. Даже не понимаешь, о чем говоришь. Умеешь только трахаться.

Людмилу Васильевну разговор увлек, она развернулась в кресле так, что ему были видны ее лицо, одна грудь, вывалившаяся из халатика, и прекрасной формы бедро.

– Объясни разницу, дорогой. Может, я действительно чего-то не понимаю.

– Скажи, ты веришь в Бога?

– Да, конечно. В кого же еще верить?

– Веришь и занимаешься проституцией?

– Если хочешь знать, это как раз нормально. Но я уже не занимаюсь проституцией. Целых два месяца.

Башлыков подложил себе подушку под голову:

– Со мной – это то же самое. Тем и отличается любовь. Ею занимаются бескорыстно.

– Да? – удивилась Людмила Васильевна. – И какая же мне от тебя корысть, любимый?

– Живешь на всем готовом, бездельничаешь. Бездельники, хоть мужчины, хоть женщины, это вообще не люди. Я их презираю.

– А жены, которые официальные, разве не живут на всем готовом?

– Об этом тебе рано говорить, Люда, У тебя о женах понятие, как у крокодила об овце.

Людмила Васильевна нехотя сползла с кресла, вытянулась, немного покрасовалась перед ним и ушла в ванную.